Мемуары

Скаринкин Иван Ефимович Крепче стали Минск: Беларусь, 1978

Крестьянский сын

Генерал Гусаковский с письмом в руке прошелся по кабинету квартиры, остановился у окна, за которым сверкали огни столицы. Порадовала его весточка от могилевских школьников. Особенно взволновали такие искренние, по-ребячьи наивные слова: «Мы заспорили тут, что такое подвиг и кто может стать героем. Один наш старшеклассник говорит: для подвига родиться надо или быть парнем сорвиголовой, которому все вроде нипочем, жизнь и та недорога... Объясните нам, пожалуйста: так ли это?»

Иосиф Ираклиевич повел бровями, улыбнулся. «Родиться, быть сорвиголовой... Ишь, куда ребят занесло...» Он старался представить, что за школьники, как они выглядят внешне. Наверное, любознательные, горячие, мечтательные. Прочитали книгу или посмотрели фильм о войне и заспорили. Один из них — заводила. Это точно. Он, вероятно, и решил: подвиг может совершить только тот, кому все нипочем, кто не боится даже на пороховой бочке закурить или с третьего этажа прыгнуть. А написал, скорее всего, тот, кто заспорил с ним.

«Нет, дорогие мои,— раздумывал Гусаковский.— Все это далеко не так. Подвиг не приходит сам по себе, не задается заранее. Он — как бы завершение прожитого, итог огромного труда. В подвиге, как в фокусе, все грани советского человека. Тут и идейная убежденность, и физическая закалка. В двух словах об этом не скажешь».

Снова шаги по комнате. Ребята... Встретиться, поговорить бы с ними, заглянуть в глаза. Как это приятно, что все их интересует, они хотят окунуться в большую жизнь, думают о подвиге...

А как сложилось его детство? К чему он стремился? Мысли генерала унеслись в далекое прошлое, в тот близкий сердцу край, где он родился, где открылся перед ним мир.

Деревня Вородьково, что на Кричевщине. Покосившиеся избы под замшелыми крышами, с подслеповатыми окнами. Неподалеку от хат уютный, с лугами вдоль петляющей речушки лес. Туда он гонял лошадей в ночное. Рядом плесы, в которых ребята купались, ловили рыбу. За огородами поле, изрезанное узкими полосками, песчаное, холмистое. Основной массив наиболее добротной земли испокон веку принадлежал помещикам, а у крестьян оставались лишь клочки истощенных делянок. Какой с них урожай? Жалкие крохи.

Сколько помнит себя Иосиф Ираклиевич, в летнюю пору все дни, с утра и до вечера, он проводил в поле, на разных крестьянских работах. Полоска семьи Гусаковских тянулась вдоль неглубокого рва, поросшего кустарником. Сюда сбрасывали камни с пашни. По дну рва струился ручей. Начался он, как говорили, от студеной кринички. А где она, эта криничка, он не знал. Слышал, что где-то за полем, из-под земли бил родничок. От него и тянулся этот ручей. Люди нередко припадали к нему, утоляя жажду.

Перед мысленным взором Гусаковского — одна из далеких картин его детства. Столько лет уже прошло, а помнится так, будто все это было вчера или позавчера. Стоял жаркий день жатвы. Гусаковские семьей вышли в поле. Всем им была работа, в том числе и ему, маленькому Юзику. Мать поручила ему смотреть за младшим братишкой Женей. Накормила она грудью малыша, чтобы не плакал, сунула ему в рот узелок с черным хлебом и, положив ребенка в тени куста, наказала Юзику: «Присматривай за ним». Юзик проследил тоскливым взглядом за тем, как мать поспешила к оставленному серпу, посмотрел на братишку. Скучное было у него занятие. Сиди, карауль, забавляй, если заплачет. А Женя между тем уснул, перестал поцмокивать тряпочкой, что заменяла соску. Ну и пусть поспит. Мальчик поднялся и поспешил к отцу. Тот составлял бабки. Сам Юзик ростом мал, еле поднимал сноп, а старался вовсю. Поставил один, побежал за другим. Сноп попался тяжелый, длинный, колючий. Но мальчик не остановился. Светлые волосенки его растрепались, прилипли ко лбу. Воротник льняной рубашки распахнулся. Юзик за что-то зацепился и упал. В это время послышался сердитый голос матери:
— Юзик, ты где? Женька плачет. Вот я тебе...

Мать не утерпела, подбежала к упавшему Юзику и, поднимая его, проговорила:
— Рабо-отничек ты мо-ой.
— Я пятку проколол,— пожаловался Юзик.
— Покажи. Ничего. До свадьбы заживет. А кто за Женькой глядеть будет?
— Пусть Адам или Федя.
— Федя с Жорой гуляет. Адам ток для обмолота жита чистит. Адам всех вас нянчил — и тебя, и Федю, и Жору. Понимаешь?
— Мамочка, я лучше буду снопы таскать. Женька — плакса.

— И ты, мой мальчик, был плаксой, а вот вырос и уже снопы носишь. Он тоже вырастет. Это же твой братишка. Ухаживай за ним, гляди, чтобы не плакал. Договорились?

— Ладно, мама. Только сначала я за водой сбегаю.
— Ну давай, мой любый. Ты на все готов, лишь бы не сидеть.

Юзик захватил тяжелый горлач и побежал через кустарник к ручейку. Наклонился над светлой, звеневшей среди камней струей, подставил горлач и начал следить за тем, как посудина наполнялась водой. Он не спешил возвращаться. Напился вначале сам, затем медленно двинулся в обратный путь. Ему приятно было смотреть, как мать подносила ко рту горлач. Пила она жадно. Вода бежала по шее, за вырез кофты на груди.

Теперь Юзик снова останется с Женькой. А может быть, еще что-нибудь придумать?
— Мама, попроси папу, пусть он разрешит мне вечером коня нашего на луг вести.
— Ладно, детка. А не упадешь с него, как вчера?
— Не-е,— загорелся мальчик.— Я теперь смелый. Ни за что не упаду!

Вечером Юзик уже ждал, когда отец выпряжет лошадь. Рядом с Юзиком стоял и Федя. Надувшись, он тянул:
— И я поведу лошадь, и я...

С видом взрослого возле телеги возился восьмилетний Адам — старший сын в семье Гусаковских. Выбирая колоски из щелей, он насмешливо посматривал на братьев, нетерпеливо ожидавших, когда отец смилостивится и посадит их на лошадь. А тот сегодня был не в духе: что-то его расстроило.

— Недосуг с вами возиться,— проворчал он.— Марш в хату. Слышали, что я сказал?!
Федя захныкал, посеменил к крыльцу. Юзик остался, насупился. Вышла мать, успокаивающе улыбнулась.

— Ираклий, будь добр, прокати детей. Для них это такое счастье,— попросила она.
Теплые слова матери победили. Первым отец посадил на лошадь Юзика. Он решил идти рядом и поддерживать сына. Но Юзик запротестовал:
— Я сам. Не держи!

Мальчик взял в руки повод, неожиданно хлестнул лошадь. Та рванулась, побежала. Гусаковские всполошились, но, видя, что ничего страшного не случилось, повеселели. Недавно Юзик упал с коня и больно ушибся. И все же решился снова сесть на лошадь. Преодолел-таки боязнь. Упорный мальчишка.

...По весне, когда трава лишь начинала зеленеть, мать выкраивала время, чтобы сходить на луг за щавелем: все же прибавка к рациону семьи. Обычно брала с собой и детей. Они еле успевали за ее быстрыми ногами. На этот раз она взяла одного лишь Юзика. Он бегал рядом и, когда находил узкие листики горьковато-кислого растения, восклицал:
— Нашел! Иди сюда. Здесь много, мамочка!
— Собирай, сыночек. Собирай. Наварим щей целый чугун.

Вскоре внимание мальчика переключилось на цветы. Он сорвал один из них и поспешил к матери.
— Это что такое?
— Сон-трава, детка.
— Вот интересно! Сонная она, что ли? А с беленькими головками?
— Это ландыш. Понюхай. Чувствуешь медвяный запах? А вон то калужница. Видишь два стебелька?

Потом Юзик стал спрашивать о другом. Плывут по небу облака. Откуда они взялись? И куда плывут? Растет лес. Кто его посадил? Почему у птиц крылья, и они так вольно летают, а у человека нет крыльев?

— Утомил ты меня, Юзик. Давай присядем. Хочешь, сказку расскажу? Жил один пытливый хлопец по имени Андрей. Хотел он, как и ты, всеведать. Куда ни глянет, что ни увидит, обо всем у людей расспрашивает. Люди отвечали ему, отвечали, а потом прямо сказали: «Ты, Андрей, хочешь быть всех мудрей. Но ведь невозможно все знать!»

— А он что сказал, мама?
Андрей не поверил, что нельзя всего знать. «Пойду, говорит по свету белому, посмотрю, послушаю».
— И пошел? 
— А чего же? Парень он смелый, покинул свою хатку и отправился в путь-дорогу.

Юзик слушал внимательно. Удивительный этот мальчик, Андрей. Многое увидел он в дороге, познакомился с разными людьми. Кому-то помогал, с кем-то вступал в борьбу и всегда побеждал. Приходили ему на помощь те, кого он до этого выручал из беды. Вернулся домой не скоро.

— И все он стал знать, мама?
— Ну не все, конечно. А познал многое. И потому люди шли к нему за советом. И никому он не отказывал. Помогал бедным. Богатых ненавидел. Так Андрей стал уважаемым в селе...

Юзик часто вспоминал этого мальчика. Какой он все же интересный, умный. Он думал о том, чтобы людям принести добро, помогал всем. И его любили. Кто в их деревне такой? Он перебирал в уме соседей, знакомых. Одни чем-то были похожи на этого мальчика, другие нет. Может, он еще не знал людей?..

Наступило время, когда в семье заговорили о школе. К этому году у Гусаковских родилось еще двое детей. Небольшая избушка гудела от ребячьего гомона. Разница в их возрасте — всего один, два года. Мал мала меньше. Копошатся, бегают. Зимой больше на печи сидят. Как прокормить, одеть и обуть такую ораву? Как учить?

После долгих раздумий отец решил отпустить в школу одного Адама. Мать воспротивилась:
— Нехай учатся все. День и ночь буду работать, а детей в школу отправлю.
— А я что, против? — сокрушался Ираклий Петрович.— Но чем платить, на какие деньги одежонку покупать?

За Адамом пошел Федор. За ним — очередь Иосифа. Опять в семье шел крутой разговор. Мальчик плакал, просил, чтобы отпустили в школу. Он уже видел книжки с рисунками, кое-что перенял у братьев: знал буквы алфавита, научился считать, делать простые вычисления. Его тянуло к письму и чтению.

— Я тоже, как Андрей, хочу все знать, людям помогать...
— Что это за Андрей? — строго сдвинул брови отец. Мать опустила натруженные руки на колени, слабо улыбнулась, сказала умиротворяюще:
— Отпустим его, Ираклий, как-либо перебьемся. Пусть идет, набирается ума-разума. А Андрей — это славный парень из одной интересной сказки...

Разговор этот был в декабре, когда уже пришла зима с морозами и метелями. В новеньких, специально сплетенных для этого отцом лаптях, в сюртучке с плеч старшего брата, прикрывая голой рукой лицо от колючего ветра, спешил Юзик в избу, в которой находилась церковноприходская школа. С волнением переступил ее порог, старательно вытер ноги, поздоровался, как наказывала мать. Учитель, грузный, черноволосый, с широкими плечами, резко отошел от стола, взглянул на новичка хмуро:
— Это что еще за привидение?
— Я учиться...
— А позже не мог? Весной бы пришел, теплее.
— Меня не отпускали. Надеть было нечего.
— Чей будешь? Ираклия и Ганны сын? Да...

И стал учитель спрашивать Юзика про буквы, цифры. Он был уверен, что пришел несмышленыш, который и в глаза не видел книгу. А тот без запинки отвечал на все вопросы.
— Я еще и стихотворение Некрасова знаю,— воскликнул он тонким голоском и начал декламировать:

Однажды, в студеную зимнюю пору,
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах... а сам с ноготок!

Ладно, садись, мужичок с ноготок,— на бородатом лице учителя блеснула улыбка.— Только у меня не шалить, а не то линейкой огрею.

Учитель был строг. Порой он и вправду мог дать подзатыльника. Но дело своё любил, с увлечением рассказывал о природе, животном мире, Вселенной. За это дети уважали его. Все три группы, что были в школе, размещались в одной хате, со всеми одновременно Евмен Григорьевич проводил занятия.

Недолго учился в школе Иосиф. В один из весенних вечеров мать повела такой разговор:
— Не вылезти нам из нужды в деревне. Семья большая, дети растут, а земли кот наплакал.

В это время Ираклий Петрович строгал доски. Отложив рубанок, он насторожился:
— Что же ты хочешь, Ганна?
— Не податься ли нам отсюда?
— Это из родного-то гнезда?
— А почему и нет? Поедем в Могилев. Все же город. Сыновья в мастерские пойдут, на завод. Может, и заработают на пропитание. Да и ты, Ираклий, что-то найдешь по своей плотницкой части, копейку добудешь.

Не сразу решился этот вопрос. К нему возвращались еще и еще. Дети настаивали ехать, и только! Им хотелось отправиться в дорогу, увидеть город.

Наконец снялись с насиженного места. Было это в 1912 году. Поселились на окраине Могилева, почти в заброшенном доме, привели его в порядок. Отец, как и намечали, пошел по плотницкой части. Мать занялась стиркой чужого белья. К этому прибавились еще дополнительные работы в поле, на огороде. Юзик смог продолжить учебу лишь через два года, когда его приняли в городское училище. Учеба давалась ему легко. Но он часто пропускал занятия, вместе с братьями помогал родителям зарабатывать на кусок хлеба.

Несколько лет подряд братья Гусаковские пасли скот в деревне Доманы, что недалеко от Могилева. Пасли с весны и до поздней осени, до снега. Все же сами кормились и на зиму привозили зерно, картошку.

...Раннее утро. Солнце еще не взошло. А Юзик и Федор уже шагали по пыльной улице и подавали голос — пора выгонять коров. Со скрипом распахивались ворота, выходили женщины и, покрикивая, выпроваживали своих буренок, красуль, белянок. Юзик в синей потрепанной льняной рубашке, таких же брюках, засученных до колен. На песке было тепло ногам, а на влажной траве холод так и обжигал. Луг за деревней серебристый от росы. Где пройдут коровы, там остаются свежие дорожки. Босиком здесь просто невозможно ступить: ледяная роса. Но не идти нельзя. Надо загонять коров.

Вскоре над лесом показалось солнце. И сразу же все вокруг засверкало, заискрилось. Роса запылала тысячами огней. Заблестели мокрые листья на деревьях.

Не раз уже, выгнав скот, Юзик вот так встречал солнце, восхищался чарующими красками рождения нового дня. Он чувствовал себя словно в сказочном царстве изумрудов. Солнце, полыхая, поднималось над лесом, и все вокруг оживало. На разные голоса пели птицы.

В самую жару коровы ложились в тени. Присаживались и уставшие пастухи. Обедали. Потом Федор рассказывал сказки про жар-птицу, Ивана-богатыря, Змея-Горыныча... Были и дождливые, холодные дни. Но ребята все равно выгоняли скот. Не было у них выходных. Ни одного. Пасли скот день в день. К зиме возвращались в Могилев, садились за учебники, наверстывали упущенное.

Время было голодное, тяжелое. Шла мировая империалистическая война. Не во всем тогда разбирался тринадцатилетний Иосиф Гусаковский. Он знал, что плохо жилось им, соседям. От недоедания страдали в городе все. Трудно было достать кусок хлеба. Цены на продукты поднялись. А тут еще участились известия с фронта о погибших, раненых. Начались брожения на заводах и фабриках. На улицах можно было увидеть демонстрации.

Старший брат Иосифа, Адам, лучше знал обстановку. Он работал на фабрике, читал газеты, книги. Часто, бывало, говорил он, что царь, русские капиталисты бросили рабочих и крестьян в кровавую бойню ради своих прибылей, новых рынков. Им нужно было побольше награбить, стать еще богаче, задушить ожившее в стране революционное движение. Буржуев не пугало, что в окопах гибли солдаты, что хозяйство страны разрушалось, приходило в упадок, а люди пухли от голода.

На улицах Могилева Иосиф видел генералов и чиновников в мундирах. Все они имели прямое отношение к войне, к тому, что не хватало хлеба, что людям все хуже становилось жить. Сильные мира сего разъезжали в машинах и каретах. Брезгливо смотрели они на простых людей. Чины эти — руководство царской армии. В городе находилась Ставка. Что она представляла из себя, Иосиф не знал. Но то, что здесь собрались реакционные генералы, жаждавшие продолжения войны, было известно всем — малым и большим. Как их ненавидел Иосиф, начинавший понимать, кому служили эти высокомерные чины.

Однажды Адам вбежал в дом возбужденный и сообщил, что Петроград восстал. Рабочие, солдаты требовали свергнуть царя, установить республику, передать власть народу. Вскоре и в самом деле стало известно, что свергли царя. Народ ликовал. На улицах города Иосиф видел рабочих и солдат. Собираясь, они говорили о том, что войне теперь конец, что жизнь станет совсем иной — свободной и счастливой.

Но вот Адам с сожалением заговорил в семье:
— Не туда пошла революция. Буржуазия захватила власть. Временное правительство забирает бразды правления в свои руки. Но не быть тому, чего хотят капиталисты. Приехал Ленин. Он поведет партию, рабочий класс дальше, на разгром буржуазии...
Иосиф многое слышал о Ленине, вожде пролетариата. И все же он попросил Адама снова рассказать об этом мудром человеке, создателе партии коммунистов, кто так много делал для счастья простых людей, рабочих и крестьян. Ленин представлялся ему могучим и сильным. Он прокладывал дорогу в новую жизнь. Адам тепло, взволнованно говорил о Владимире Ильиче, его борьбе за власть рабочих и крестьян.

Минуло лето, напряженное, боевое, с демонстрациями, забастовками. И свершилось то, о чем мечтали трудовые люди: власть буржуазии и помещиков была свергнута. Ее взял в свои руки пролетариат в союзе с крестьянством, направляемый партией, Лениным. Октябрьская революция открыла новую эру в истории человечества, принесла людям радость свободной жизни. Иосиф видел и чувствовал это всем сердцем.

Однако положение в Могилеве все еще оставалось тяжелым. Сюда, в контрреволюционную Ставку, потянулись черные силы реакции, стремясь найти здесь прибежище.

Как-то к Иосифу пришел дружок и поспешил сообщить:
— Ленин к нам едет. Ставку будет громить. Скорее бы разделался с этими господами!
— Неужели? Откуда узнал?
— Все говорят.
— Если бы так! — загорелись глаза Иосифа.— Ленин все может. Почему же Адам ничего не сказал об этом? Я спрошу брата.

Приехал большевик Н. В. Крыленко, и 20 ноября 1917 года Ставка перестала существовать. Она пала под ударами двух объединенных сил: рабочих Могилева и присланных революционных отрядов.

В том же семнадцатом году Адам добровольно ушел на фронт, чтобы с оружием в руках защищать молодую Республику Советов от интервентов и белогвардейцев. От него регулярно приходили письма — взволнованные, полные оптимизма, веры в победу над буржуазией. Обычно дома эти письма читал Иосиф, громко, для всей семьи. Порой останавливался, объяснял непонятное. Мать слушала внимательно, вытирала платком слезы.

— Отчаянная голова, наш Адам,— говорила она.— Лихо бьет богатеев! Известно: рабочий человек. Правильной дорожкой пошел. И ты, Юзик, будь таким, во всем бери с него пример.

Федор в это время работал в губкоме партии, был одним из активистов в городе, принимал участие в митингах, проводил беседы на предприятиях. Он знал о событиях на фронтах, за рубежом, душой переживал за каждую нашу неудачу в борьбе с врагом. Когда интервенты объявили новый поход на Советскую Республику, он не усидел дома и уехал громить буржуев.
Разбили внутренних и внешних врагов, отстояли завоевания Октября. Но в стране еще были разруха и голод. Нелегко жилось семье Гусаковских. Сидели без крошки хлеба.

— Надо опять в деревню подаваться,— предложила Анна Петровна.

С ней согласились все. Местные власти решили кое-чем помочь им. Как семье двух военнослужащих выделили выбракованную в армии лошадь. С ней Гусаковские и отправились на Кричевщину, в родные места, только теперь в деревню Шаевка, что раскинулась неподалеку от Вородьково.

В армейской шинели

Осенью 1921 года на побывку приехал Адам, статный, в форме командира Красной Армии. Сколько было радости в семье! Особенно счастлив был Иосиф. Он не отходил от брата ни на шаг, все расспрашивал, как тот воевал, бил буржуев, как учился на курсах краскомов, вместе с товарищами подавлял кронштадтский мятеж.

— Я тоже в армию пойду, Советскую власть буду защищать,— заявил Иосиф.
Адам поершил волосы брата, заметил:
— Сначала подрасти.
— А я не маленький! — Иосиф вытянулся, встал на цыпочки.
— Богатырь! — рассмеялся Адам.— Но есть еще одно условие.
— Это какое же? — насторожился Юзик.
— В армию берут грамотных, образованных. Как у тебя с учебой?

Иосиф замялся, оглянулся на мать. Она сидела рядом и чинила одежду детей. Анна Петровна подняла глаза на меньшего сына, улыбнулась краешком губ:
— Старательный хлопец, ничего не скажешь. На науку шустрый. А как оно дальше будет, не ведаю.
— Учись! — наставительно произнес Адам.— Без грамоты — никуда. И в политике не сможешь разобраться, и другие науки не одолеешь. Понял?

Как не понять Иосифу. Он жадно тянулся к знаниям. Много читал. В школьной библиотеке брал разные книги. С математикой, правда, пока не ладилось. В последнее время Иосифа увлекло рисование. Достал цветных карандашей, красок и рисовал, старался отобразить на бумаге все то, что видел на лугу, в поле. Не так это было просто. Лишь со временем отдельные рисунки начали удаваться. Все на них было — и ландыш, и калужница, и сон-трава, и дуб, что шумел у дороги в поле.

В 1926 году юноша надел шинель. Это было время, когда Страна Советов прочно становилась на ноги, приступала к социалистической индустриализации, созданию материально-технической базы социализма. Заново рождались новые отрасли тяжелой промышленности, реконструировались старые предприятия. Советские люди начали строительство таких крупных объектов, как Днепровская гидроэлектростанция, Туркестано-Сибирская железная дорога, тракторный завод имени Ф. Э. Дзержинского. Это не по душе пришлось империалистам. Они видели в укреплении и развитии государства рабочих и крестьян угрозу для капиталистической системы, по-прежнему бряцали оружием.

Иосиф спешил в армию, чтобы стать в строй защитников социалистического Отечества, оградить от врагов устремленную вперед молодую Советскую страну. Адаму он писал: «Я счастлив, что вместе с тобой, Федором, с бойцами героической Красной Армии грудью прикрою от ненавистных капиталистов наши города и села».

Юному Гусаковскому казалось, что он легко постигнет все то, что требовалось красноармейцу. Стоит лишь захотеть, и он будет метко стрелять, умело выполнять упражнения на гимнастических снарядах, ходить в атаки, совершать марши. Однако на деле это оказалось куда сложнее. Неприятности начались едва ли не с первых дней службы. То промешкает он с подъемом, то запутается в длинных обмотках и собьет ногу в строю, то промажет по цели при ведении огня из винтовки...

В тире раздавались выстрелы. Иосиф прижал приклад винтовки к плечу и хотел было коснуться спускового крючка, но в это время выстрелил сосед справа, и молодой боец вздрогнул. Снова прицелился, сосредоточился, и опять помешал выстрел, теперь уже слева. Никак не удавалось собраться с духом, сосредоточиться.

— Гусаковский, вы когда откроете огонь? — забеспокоился командир отделения.
— Я зараз...
— Поторопитесь.
— Зараз,— снова ответил Иосиф по-белорусски. Он затаил дыхание и прицелился. В момент спуска курка моргнул, и пуля пропахала землю перед мишенью. Вторая явно пошла за молоком. А где же третья?
— К мишеням — шагом марш! — скомандовал отделенный.

У многих красноармейцев были меткие попадания.
А в мишени Гусаковского свежих пробоин не оказалось. Неужели мимо?
— Нет, одно попадание есть,— обрадовался командир отделения.— В самый центр, в десятку. Молодчина! Выходит, можете стрелять. Поняли, Гусаковский?
— Понял. Буду стараться!

Два года срочной службы в пехоте пролетели быстро. Были и стрельбы, и дальние походы, и тактические учения с форсированием водных преград. Закалился, возмужал Гусаковский. Теперь уже он отлично владел оружием, не терялся при ведении огня в любых условиях.

Однажды в составе роты он совершал марш-бросок. Многие километры преодолевали бойцы по резко пересеченной местности, в жару, при полной выкладке, с вещевыми мешками за спиной. Нечем было дышать. Гимнастерки пропитались соленым потом. Гусаковский споткнулся и упал. Думал, не встанет. Никаких сил не осталось. Но товарищ, бежавший рядом с ним, протянул руку.
— Нет, нет, я сам.

Он с трудом поднялся. После этого еще нужно было нагонять строй, который ушел вперед.
В деревне, на привале, бойцов окружили крестьяне. Жители села тепло пожимали им руки, хлопали по плечам. Они не охали по поводу того, что красноармейцы устали. Наоборот, подбадривали их, понимая, что такая закалка может потребоваться им потом, в обстановке боя. Женщины вынесли лепешки и фрукты. Одна бабушка, наливая молоко в кружку Иосифа, говорила:
— Пей на здоровье, солдатик, пусть прибудет у тебя силушка.
Гусаковский сердечно поблагодарил ее за угощение и теплые слова.

Пришло время увольняться из армии. Командир спросил Гусаковского, куда ему оформлять документы, а он все раздумывал. Понравилась ему служба в армии. Пусть и тяжело, пусть не так просто совершать марш-броски и походы, форсировать реки, ходить в караул, день и ночь быть в боевой готовности. Но все это требовалось для защиты страны. Да и сама служба интересна. Столько в ней романтики! И он подал рапорт с просьбой направить в кавалерийскую школу. Его издавна тянуло в конницу. Иосиф с детства привык к лошадям. К тому же в Могилеве дом Гусаковских стоял рядом с кавалерийской частью, и Иосиф почти каждый день мог наблюдать, как красноармейцы занимались на конях. Многое значило и то, что старшие братья служили в коннице.

Иосиф не думал, что в школе будет легко. Он готовился к трудным испытаниям армейской службы. И все же пришлось тяжелее, чем в пехоте во время срочной службы. Теоретические занятия по тактике, стрельбе, физическая и строевая подготовка, выезды в поле. А тут еще уход за лошадьми, вольтижировка, джигитовка. Немало времени он проводил в конюшне и на ипподроме...
Гусаковский оседлал коня, выхватил клинок, изготовился, и лошадь устремилась вперед. Справа — лоза. Ее нужно срубить. Но прутья лозы будто стальные. Они лишь гнулись под неуверенными ударами его клинка. Еще заход, но и он оказался безрезультатным. Сдвиг, правда, был, но весьма незначительный: срублен всего один прут. Неужели ему так и не постичь эти тонкости кавалерийского мастерства? Клинок казался тяжелым, не слушался руки. Не окрепла она еще для настоящей рубки.
По совету командира курсант стал больше заниматься на гимнастических снарядах, упражнялся с гирями — «двойниками», тренировался, вырабатывая выносливость в беге.

Иосиф так увлекся занятиями, что даже не ответил Адаму на его очередное письмо. Тот обождал немного и накатал длиннющее послание: «Что-то ты, братишка, зазнался. На письма не реагируешь. Может, сдрейфил перед трудностями, сбежал из школы? Так знай же: это не для Гусаковских. Мы привыкли с боем брать любые препятствия, быть всегда впереди, там, где тяжелее».

Письмо брата задело Иосифа за «живое». Да, он виноват, что не ответил своевременно. Но перед трудностями пасовать не собирался, тем более бежать из школы. И все же письмо брата словно подхлестнуло, настроило в учебе на новый лад. Пришло время, когда он стал увереннее действовать клинком, преодолевать препятствия на ипподроме. Теперь уже ему было о чем написать брату.

Вечерами Гусаковский подолгу сидел за книгами. Его интересовали история нашей Родины, пути борьбы большевиков за народную власть, революционные бои семнадцатого года. Однажды он взял работу В. И. Ленина «Что делать?». Читал ее, вдумываясь в каждую фразу. Работа увлекла остротой, глубиной мысли. Она казалась огненной стрелой, которую вождь мирового пролетариата метнул в стан оппортунистов и прочих реакционеров.

Потом, на комсомольском собрании, Гусаковский много говорил о том, чем вдохновила его эта книга.
— Быть в рядах ленинской партии — высокая честь,— делился Иосиф с товарищами своей заветной мечтой.— Буду готовиться, может, и примут.

Учеба продолжалась. Была она по-прежнему нелегкой, но Гусаковский уже втянулся, во всем проявлял старание, как повелевали ему присяга, уставы. Четко выполнял он приказы старших, показывал пример товарищам в выполнении воинского долга. Отличался силой воли, настойчивостью.

Шел последний год учебы. В один из зимних вечеров в красном уголке, залитом ярким светом, собрались коммунисты. Они только вернулись с полевых занятий. Лица их пылали после морозного ветра.

Перед столом президиума партийного собрания остановился сухощавый, подтянутый курсант. Взволнованным взглядом окинул он товарищей. Это был Иосиф Гусаковский. Сегодня его принимали в партию. Он весь напрягся, не знал, куда девать руки, но на вопросы отвечал четко, уверенно.

— Почему вы решили стать коммунистом? — спросил его уже седеющий, с ровными, как стрелки, усами член партии, один из тех, кто прошел сквозь огонь многих сражений гражданской войны.

Как ответить? Перед мысленным взором Иосифа — деревня Вородьково, лес и поле, куда водил он лошадей в ночное, речка с плесами, ров, по дну которого струился голубой ручеек. Вспомнилась сказка про мудрого Андрея, который хотел все знать, стать полезным людям. Иная стала жизнь на его родине. Советская власть преобразила ее в корне. Давно не стало там помещиков и кулаков. Крестьяне объединились в колхозы, сообща поднимали урожайность полей. На деле испытывают они радость коллективного труда.

— Я решил стать коммунистом потому,— твердо сказал Гусаковский,— что дела партии — это и мои личные дела. Коммунисты идут впереди. И мне хочется быть в их рядах...
Гусаковского единогласно приняли в партию великого Ленина.

Поздним вечером Иосиф писал Адаму: «Завидовал я, что вы с Федором коммунисты. Ведь быть в партии — это значит не щадить себя для общего дела, стать выше своих слабостей, дерзать, творить. До недавнего времени мне казалось, что я не достоин такого звания. А теперь можешь меня поздравить. Я тоже коммунист. Слово даю: это звание оправдаю честным трудом, своими делами...»

После окончания школы Гусаковского направили в полк, назначили на должность командира кавалерийского взвода. Было это в тридцать первом году. В часть ехал с «кубарями» в петлицах, в новенькой форме, к которой никак не мог привыкнуть. Сколько было радости и волнений! Доклады начальству, знакомство с людьми. Думал, что сразу, едва начнет службу, сумеет проявить себя с лучшей стороны. Ведь школу кончил по первому разряду.

Но и здесь началось с неудач. К своему первому занятию по политической подготовке он готовился усердно, да забыл на квартире конспект. Рассказал бойцам все, что знал, за десять минут. А что же дальше? Смотрел он на красноармейцев, ждал, что посыпятся вопросы. Но никто ни о чем не спрашивал. На занятии присутствовал комиссар полка. Однако и он сидел молча, чего-то ждал.

Наконец поднялся красноармеец Иван Пичугов.
— Вы много говорили нам об уставах, их требованиях,— промолвил он несмело.— А как эти уставы появились? Откуда они? В общем, какова их история?..

Гусаковский снова взглянул на комиссара, заметил веселые искорки у него в глазах и растерялся окончательно.
— О наших, советских уставах я уже говорил вам. Что же касается истории уставов, то зародились они давно, вскоре после того, как появились армии...

Он что-то пытался рассказать об уставах Петра Первого. Потом снова повел речь о том, что уставы нашей армии представляют собой свод законов и положений, которые определяют все стороны жизни, быта и боевой деятельности войск. Что современные уставы и наставления составлены на основе многолетнего опыта обучения и воспитания. Что в уставах и наставлениях содержатся все необходимые указания...

Вскоре выдохся, опять перевел взгляд на комиссара. Тот поднял глаза и все с той же, еле заметной улыбкой сказал, обращаясь к бойцам:
— Полнее, товарищи, командир взвода ответит вам в следующий раз.
— Да, разумеется,— поспешил подтвердить Гусаковский.— Я еще почитаю, схожу в библиотеку.

Из класса комиссар и Гусаковский вышли вместе. Иосиф чувствовал, как краска заливала лицо. Он ждал, что комиссар взгреет его за такое занятие. Как нескладно у него получилось! И готовился много, а толку никакого. Оказывается, не так просто донести до бойцов то, что знаешь. Здесь тоже необходим опыт. Комиссар будто угадал мысли командира взвода, сказал:
— Обычное дело с молодыми. Не унывайте, со временем все придет. Зайдемте ко мне в кабинет. Я расскажу, как сам когда-то проводил занятия, беседы.

Позже комиссар часто приходил во взвод Гусаковского, давал ему советы по методике, подсказывал, как лучше подготовиться к занятию, продумать рассказ, провести опрос, вызвать людей на живой разговор.

Встретились у Гусаковского и другие трудности. Все дело опять-таки упиралось в нехватку опыта в обучении бойцов. Сам он почти в совершенстве постиг искусство рубки лозы, преодоления препятствий на ипподроме, джигитовку, но не так легко было передать этот опыт подчиненным...

Красноармейцу Пичугову Гусаковский все же ответил на вопрос об уставах, ответил обстоятельно. В библиотеке он нашел нужную литературу, обогатил заодно и свои знания. Иван Пичугов остался доволен ответом командира.

Бойцом он был старательным, но неумелым. На коне держался неуверенно. Высокий, рыхловатый, он готов был вцепиться в гриву лошади, когда она переходила на рысь. Клинок в его руке, что палка. Какой же это кавалерист?
— Смотрите, как надо! — говорил ему Гусаковский.

Подвижный, крепко сбитый, он быстро вскочил в седло и сразу же послал коня вперед. Одно, другое препятствие. Позади остались забор, стенка, канава. Всадник, словно на крыльях, перемахнул через все преграды. Неожиданно командир обронил платок. Случайно? Нет. Развернув лошадь, он на всем скаку поднял платок. Гусаковский свободно держался на лошади. Он пролезал под ее животом, скакал стоя в седле. Иосиф любил конный спорт, участвовал в соревнованиях. В дни подготовки к ним шлифовал каждое движение. Была у командира взвода мечта — добиться, чтобы послали на всеармейские соревнования. В то же время он щедро передавал опыт подчиненным, прививал им любовь к службе, вовлекал их в спортивные тренировки.
Спешился возле Пичугова. Тот восторженно смотрел на командира.

— Мне бы так!
— Было время, товарищ Пичугов, когда и я боялся лошади. Случалось, и падал с нее. Все было.
— С моей комплекцией ничего не получится,— уныло проговорил боец.
— Комплекция тут ни при чем. Сегодня пойдем в спортивный городок. Каждый день упражняйтесь на перекладине и брусьях, в поднимании тяжестей. Развивайте свою силу и выносливость. И о коне не забывайте. Знаю: вы читаете сейчас книгу Дюма о мушкетерах. А известно ли вам, какими они были лихими наездниками?

Гусаковский настойчиво обучал подчиненных. Он развивал у бойцов ловкость и сноровку, быстроту реакции. Учил больше личным примером.

Как-то в перерыве, когда присели отдохнуть, Гусаковский спросил Пичугова:
— Как ваши мушкетеры? Дочитали?
— Немного осталось.
— Я бы еще раз прочитал.
— Пожалуйста. Это такие герои!
— Ловкие, сильные, да? Из любого положения выйдут?!
— Именно так...

После перерыва занятие продолжалось. Видел Гусаковский, что красноармейцы стали активнее, решительнее. Особенно Пичугов. На глазах преображался человек. Неужели так важно получше изучить бойца?

Труд командира-воспитателя... Иногда требуется совсем немного, чтобы окрылить человека, поставить его на правильный путь. Правда, па практике результаты этого труда порой не всегда сказываются сразу. Недавно, к примеру, прислали во взвод бойца Николая Тимохина на перевоспитание. До этого он служил в другом эскадроне, ничего не могли сделать с ним. Гусаковский побеседовал с красноармейцем. Человеком он оказался общительным, разговорчивым. Дал обещание вести себя прилично. Но слово свое не сдержал. Выяснилось, что он не терпел замечаний. Как-то командир отделения обратил внимание на неопрятный внешний вид Тимохина. Боец вспыхнул, разгорячился. Командир тоже вскипел, вступил в ненужный резкий разговор. Гусаковский посоветовал ему быть сдержаннее. В то же время он строго предупредил и красноармейца. Голос его звучал твердо:
— Дело-то у нас одно, общее. Можно сказать, кровное дело, и все мы должны честно служить Родине...

Тимохин ничего не сказал, и Гусаковский подумал, что с таким человеком придется еще повозиться. Впрочем, все оказалось проще. Однажды командир взвода увидел, что этот же самый красноармеец помогал агитатору оформлять «боевой листок»: он рисовал умело. Гусаковский заинтересовался этим, сказал, что тоже увлекался рисованием, показал свои наброски. Это сдружило их. Конечно, не сразу удалось перевоспитать подчиненного. И все же под влиянием командира боец мало-помалу преображался.

Сложнее было с Петром Лебедевым. По характеру человеком он оказался сложным. Всегда на что-то агитировал, звал вперед, но товарищи его сторонились. Овладеть своей специальностью никак не мог или не хотел.

Однажды на стрельбище Лебедев не попал в цель и, оправдываясь, заявил командиру взвода:
— В бою не промахнусь.

Гусаковский спросил:
— И не боясь пошли бы прямо на огневую точку? 
Он вполне серьезно ответил:
— Не задумываясь!

Гусаковский подумал: «Не рисовка ли это? А может, человек просто не понимает, как стать настоящим бойцом?»
Разные люди, разные характеры. Нет, нелегкое это дело — обучение и воспитание воинов. Оно требует вдумчивой работы, постоянных поисков, чуткого отношения к каждому человеку.

Минул год. Гусаковскому все же удалось выступить на всеармейских конных соревнованиях. Результат показал высокий. Остался доволен.

Позднее он вместе с бойцами взвода выезжал на большие учения. Гусаковскому было приятно, что красноармейцы действовали решительно, активно. На этот раз порадовали своей выучкой Пичугов, Тимохин и Лебедев.

По душе пришлась молодому командиру служба в кавалерийском полку. Стрельбы, тактические занятия, лихие атаки на конях, соревнования на ипподроме. И с красноармейцами взвода он крепко породнился. Казалось, не было дружнее бойцов, чем его подчиненные. Но в один из дней вызвали его в штаб и предложили ехать на курсы танкистов. Он не сразу понял, чего от него хотели.

— А что мне делать там?
— Как — что? Учиться водить танк, стрелять из его оружия, вести бой.
— Это как же — оставить кавалерию? Иосифу казалось, что без коня и службы нет.

И все же пришлось отправиться на курсы переквалификации. Неохотно ехал он на своей Буланке до станции. Вначале плелся шагом, потом дернул повод и помчался вихрем. Лошадь не понимала его настроения, фыркала, стрелой вытягивалась над дорогой. Коновод еле успевал за командиром...

Казалось, службу предстояло начинать с азов.
Впрочем, с первых же дней занятия увлекли Гусаковского. Вместе с другими командирами внимательно слушал рассказ преподавателя о тактико-технических данных танка, рассматривал плакат с изображением боевой машины.
— Это — отделение управления,— показывал преподаватель.— Здесь место механика-водителя. С тыльной стороны — моторное отделение. Вверху броневая башня с вооружением...

Новые названия, новые термины. Таких Иосиф еще не слышал. Гусеничная цепь, фрикцион, коробка передач, кулиса... Сколько надо знать механизмов и деталей! И знать отлично. Он вел подробный конспект, старался не пропустить ни одного слова преподавателя.

Потом командиры пришли в парк боевых машин. Иосиф залез в танк, потрогал кнопки, рычаги, затвор пушки. Как тесно и неудобно! Пахло горючим и маслом. Казалось, нечем дышать. Милое дело — на коне, в поле. Пришпорил его, и скачи быстрее ветра!

Пришло время выездов на практические занятия. Заводка двигателя, первые метры, пройденные на танке самостоятельно. Иосиф переживал, что не справится. Нет, пока все шло нормально. На танкодроме — свои препятствия: колейные мосты, эскарпы, воронки, противотанковые рвы.

Иосиф обошел боевую машину, проверил натяжение гусениц. Вот какой теперь у него конь. Стальной, с могучим сердцем. Заняв место за рычагами управления, он нажал кнопку стартера. Двигатель сделал несколько оборотов и затих. Повторил заводку. Снова неудача. Танк, как и конь, оказался с норовом, не подчинялся. Неужели так и не заведется двигатель? Опять нажал кнопку стартера. Танк вздрогнул, мотор заработал ровно, устойчиво. Иосиф увеличил подачу топлива, и двигатель загудел на повышенных оборотах.

Включил передачу, отпустил педаль. Машина тронулась, набирая скорость. Перед препятствием Гусаковский замедлил ее бег, осторожно подал вперед, при спуске придержал тормозом. Затем другая, третья преграды. Танк шел по трассе быстро. Кое-где он задел ограничители, но в целом прошел без грубых ошибок.

Из танка Гусаковский вылез возбужденным. Всего полчаса был в машине, а такую нагрузку получил.
— Машина что надо! — весело сказал он товарищам. Иосиф попросил у руководителя занятий разрешения еще раз пройтись по трассе:
— Шероховатости хотелось бы устранить. Столбики в узких проходах свалил.

И снова он за рычагами управления. На этот раз вел машину увереннее. Не ощутил и тесноты в ней. А к запахам можно привыкнуть. Главное — танк подчиняется не хуже, чем конь, когда крепко подружишь с ним. Он обладает маневренностью. У него надежная броневая защита, пушка, пулеметы. От огня его несдобровать врагу. Только умей мастерски владеть им. Надежное, грозное оружие.

Окончив курсы, Иосиф Гусаковский стал командиром танкового взвода. А начинал он с того, что и раньше,— с изучения людей, их характеров, индивидуальных черт. Но задачи боевой подготовки с личным составом решал уже более сложные. Рубка лозы, лихая и эффектная езда на коне остались в прошлом.

Вместе с танковыми экипажами Гусаковский прибыл на полигон. Было раннее утро. Из-за леса выплывал огромный солнечный диск. Белесый туман, волнами нахлынувший со стороны озера, закрыл ориентиры, мишени. Члены Экипажей по-разному реагировали на это. Одни высказывали мнение, что стрельбу надо отменить, другие предлагали просто проехаться, посмотреть, можно ли вести огонь. А вот рослый Василий Семенов был настроен иначе. Он с вызовом произнес:
— Туман — не помеха для нас!

Гусаковский изучающе посмотрел на него. Здорово заметил механик. Ему, конечно, не наводить пушку. Его дело — рычагами орудовать, хотя говорит он правильно. Стрелять надо в любую погоду. Но получится ли сегодня? Ведь это всего лишь вторая стрельба во взводе. Правда, тренировок провели немало. Они помогли экипажам закрепить знания, приобрести прочные навыки в действиях при оружии. И все же опыт ведения огня у подчиненных еще недостаточен. Нет у командира уверенности, что экипажи сумеют выполнить упражнение с высокой оценкой.

С вышки быстро спустился командир роты, окинул взглядом танкистов.
— Что же вы, товарищи, притихли?
— Присматриваемся,— неопределенно ответил Иосиф.
— А-а, понимаю: туман смущает. Что ж, на этот раз можем обождать, пока он рассеется. Но только на этот. Зато в следующий раз...
— Нам скидок не надо,— выпалил вдруг Гусаковский.— Зачем нам послабления?
— В таком случае — за дело!

Кто же первым будет вести огонь? Конечно, он, командир. Зачин за ним.
Над вышкой взвился красный флаг. Трубач подал сигнал. Гусаковский с экипажем направился к танку. В роли стреляющего — командир взвода, он приник к прицелу. Танк БТ начал движение, набирая скорость. В груди Иосифа непонятное чувство. Он испытывал и гордость, что ему доверено такое оружие, и тревогу за исход заезда, стрельбы. Хотелось выполнить упражнение как можно лучше.

Гудит двигатель, гремит трансмиссия. Машину подбрасывает на неровностях, но командир взвода ничего этого не замечает. Все внимание его сосредоточено на мишени. Она то покажется из тумана, то исчезнет. И все же можно вести огонь. Надо лишь учесть ветер, температуру воздуха, запаздывание выстрела. Сложно это. Целая наука, но Иосифу кажется, что стоит только сильно захотеть, приложить старание, и задача будет решена.

Но меткие выстрелы зависят не только от него. Танк — оружие коллективное, и успех заезда определяется выучкой всего экипажа. Механик-водитель, например, должен вести машину плавно, выбирать для коротких остановок ровные площадки. Прояви он нерасторопность, допусти рывки танком, и это может создать наводчику орудия дополнительные трудности при поражении целей.

Не все шло хорошо в заезде. Тот же Василий Семенов вел машину неровно. Были и рывки, и разные повороты. Слишком резко работал он рычагами и педалями управления. Чувствовалось, горячился человек, а опыта не хватало. Порывистый парень. Конечно, хочет, чтобы получше было, но не сразу все приходит. Перед стрельбой вон как про туман высказался. Вчера в казарме подошел к нему и этак многозначительно произнес:
— Товарищ командир, мы можем сократить время на выстрел.
— Вы так считаете? — удивился Гусаковский. Молодой, еще не освоившийся со своей специальностью, а уже о чем думает.— Как же вы хотите этого достичь?

Семенов долго, путано объяснял. Иосиф Ираклиевич прервал его, сказав, что лучше всего на практике попробовать.
— Короткая! — объявил командир взвода, решив, что настало время открыть огонь.

Неужели Василий Семенов резко остановит танк, и тот клюнет пушкой? Нет, все нормально. Теперь дело за стреляющим. Во время движения Иосиф держал мишень в поле зрения прицела, а на остановке быстро уточнил наводку. Нажал кнопку электроспуска. Грянул выстрел. После этого механику-водителю важно не промешкать, рвануть танк вперед. И он сделал именно так. Слаженно действовали и другие члены экипажа.

На последующих коротких остановках также удалось сэкономить секунды. Цели поразили, хотя в тумане трудно было определить, насколько метким оказался огонь.

Вернулись в исходное положение. Показчики мишеней доложили: огонь — точный. Оценка — «отлично».
Гусаковского тотчас же окружили подчиненные. Все интересовались, как он наводил оружие, применялся к местности, туману, как учитывал боковой ветер.

— Не волнуйтесь, товарищи. Огонь вести можно. Главное — расчет и выдержка.
В целом стрельба прошла успешно. Она порадовала командира, и он собрал на лужайке, за вышкой, подчиненных, чтобы подвести итоги, поговорить о том, что им удалось и над чем еще следовало потрудиться. С уважением посмотрел Гусаковский на Семенова, который особенно постарался. Спасибо ему. Если бы не его усердие и выучка, едва ли экипаж сумел бы так метко поразить цели. Для командира этот механик-водитель открылся какой-то иной стороной. Не вдруг узнаешь человека.
Вспомнилось, как на недавнем тактическом занятии первым в колонне вел танк Василий Семенов. Гусаковский стоял в открытом люке. Он увидел на пути елочку, такую изумрудную, сверкающую каплями росы. Жаль, если гусеницы танка вдавят ее в землю. Командир хотел было предупредить механика-водителя, но тот и без команды отвернул в сторону, обошел елочку. Его примеру последовали и остальные механики-водители. Прошла целая колонна, а елочка так и осталась красоваться в лучах солнца. Вот и сегодня на стрельбе Семенов отличился.

У каждого человека свои положительные качества. Командиру важно заметить их своевременно, развить.
Гусаковский с похвалой отозвался о механике-водителе Василии Семенове.
— Ваше предложение бороться за сокращение времени на каждом выстреле — ценное предложение. Мы научимся экономить секунды. В бою они могут стать решающими. Важно упредить противника в выстреле, мгновенно поразить цель даже с дальнего расстояния.

В ходе последующих занятий Гусаковский добивался, чтобы экипажи взвода умели быстро и метко поражать цели, решительно и со знанием дела действовать на самой различной местности, в обстановке, побуждающей к сноровке, инициативе. Он старался поставить подчиненных в условия, близкие к боевым. Защитник Страны Советов — это человек, готовый выполнить любой приказ партии и правительства.

Как-то в военном городке проходила огневая конференция. Командиры, политработники, партийные активисты делились опытом обучения танкистов стрельбе, высказывали предложения по поводу совершенствования методики. Здесь же присутствовал и Гусаковский. Он держал на коленях общую тетрадь и делал записи. Внимательно слушал он выступление одного командира роты. Тот рассказывал, как он вместе с командирами взводов организует обучение личного состава. Прибыв на полигон, танкисты начинали с пробных заездов. За прицелами, как правило, находились опытные огневики. Они делали выстрелы сначала с одного рубежа, потом с другого, пока не поражали мишени. Танкисты словно бы нащупывали, с какими установками прицела, откуда удобнее вести огонь. Потом эти данные доводили до всех, и экипажи начинали стрельбу. Выполняли упражнения с высокими оценками.

Слушали командира роты внимательно, кое-кто одобрительно кивал головой: Когда же он кончил, слово попросил Гусаковский.
— Здесь у нас целый список,— ответил командир.— Придет ваша очередь, тогда и выступите.
— Я прошу сейчас, вне очереди.
Командир разрешил. Быстрым шагом Гусаковский проследовал к трибуне.
— Все, о чем говорил здесь товарищ,— шаблон, чистое упрощенчество...
По рядам прокатился оживленный шумок.

— Да, шаблон. Я подтверждаю. За стрелков, за экипажи думают командиры, более опытные огневики. Они им все разжуют, все до мелочи. Тем самым создают тепличные Условия для выполнения упражнений. А в бою разве так будет? Там некому думать за экипаж. Он должен действовать сам, сообразуясь с обстановкой. А мы здесь в роли нянек на полигоне, опекаем подчиненных, боимся, как бы они оценку не снизили. Не согласен я с такими методами обучения...

Вслед за Гусаковским выступали другие командиры. Мнения разделились. Одни поддерживали, другие были против. Ждали, что скажет командир. А тот всецело поддержал Гусаковского.

Вскоре командир полка вызвал Иосифа Ираклиевича и предложил ему принять учебную роту. Гусаковскому было приятно, что его заметили, что ему доверяют. Но сумеет ли он справиться с обязанностями на новой должности?
— Что же вы молчите? — по-отечески улыбнулся командир.
— Просто не знаю, что сказать. Как-то неожиданно это. Опыта маловато.
— Опыт — дело наживное. Принимайте роту — и за дело...

Содержание     Вперед >>