Содержание • «Военная литература» • Мемуары

Бабаджанян А. X. Дороги победы.
М.: «Молодая гвардия», 1975.

Да, опасения за правое крыло 1-го Белорусского фронта были не напрасны. В Померании противник накапливал значительные силы, сюда через балтийские порты Данциг и Гдыню морем прибывали все новые и новые его войска из Восточной Пруссии. Эта вражеская группировка под кодовым названием «Висла» угрожала не только правому крылу 1-го Белорусского фронта, но и всем его коммуникациям, тем более что войска 2-го Белорусского фронта вели затяжные бои в направлении Данцига и Гдыни. Продолжали сопротивление окруженные группировки врага в городах Познань, Шнейдемюль, Дойче-Кроне, Ансвальде.

В этих условиях необходимо было, уничтожив окруженные группировки, провести наступление на Восточно-Померанскую группировку врага, чтоб обеспечить надежность флангов войск, которым предстояло наступать на главном направлении — на Берлин.

Но я несколько отвлекусь от описания Померанской операции, чтоб обрисовать общую стратегическую обстановку, сложившуюся на советско-германском фронте к весне 1945 года.

Войска 3-го Белорусского фронта под командованием маршала А. М. Василевского, разгромив крупную вражескую группировку, окружили город-крепость Кенигсберг (Калининград), правое крыло этого фронта очищало от противника Земландский полуостров.

2-й Белорусский фронт — войска маршала К. К. Рокоссовского, прорвав один за другим оборонительные рубежи противника, вышли к городу Эльбингу, изолировав друг от друга 2-ю и 4-ю немецкие армии. Главные[243]силы этого фронта, как я уже говорил выше, вели бои с направлении морских портов на Балтике — Данцига (Гданьска) и Гдыни.

В центре стратегического наступления войска маршалов Г. К. Жукова (1-й Белорусский фронт) и И. С. Конева (1-й Украинский фронт), разделавшись с крупной группировкой врага, вышли широким фронтом к Одеру и Нейсе и захватили здесь важные для дальнейшего продвижения плацдармы.

На юге, на землях Венгрии, Югославии, Австрии, 2-й и 3-й Украинские фронты — войска маршалов Р. Я. Малиновского и Ф. И. Толбухина, — отразив удары больших сил врага в районах рек Грон и Драва, перешли в решительное наступление, в результате которого были освобождены города Секешфехервар и Эстергом, а враг отброшен на исходный рубеж.

Между правым крылом 2-го Украинского и левым 1-го Украинского — в Чехословакии — наступали войска 4-го Украинского фронта под командованием генерала армии И. Е. Петрова.

В первой половине февраля состоялась историческая Ялтинская конференция, подтвердившая требование стран-победительниц в отношении безоговорочной капитуляции Германии.

Успехи советского наступления позволили войскам западных держав незадолго до Ялтинской конференции возобновить свои наступательные операции в районе Арденн и нанести чувствительное поражение группе немецких войск, которой командовал генерал-фельдмаршал Рундштедт.

И вот что в этой связи пишет наш бывший союзник Дж. Фуллер.

«В нормальной войне поражение Рундштедта в Арденнах немедленно привело бы к окончанию военных действий. Однако вследствие требования безоговорочной капитуляции война отнюдь не была нормальной. Следуя этому идиотскому (!) лозунгу, западные союзные державы не могли предложить никаких других, даже самых суровых условий. Их противник также не мог просить о каких бы то ни было условиях, даже самых унизительных. И вот получилось, что Гитлеру, подобно Самсону, оставалось обрушить все здание Центральной Европы на себя, на свой народ и на своих врагов».

Хороши библейские ассоциации с Гитлером! И вполне [244]недвусмысленна попытка обелить злодея, найти оправдание его последнему злодеянию.

Помните, как Гудериан называл требование безоговорочной капитуляции «жестокостью, преступлением против человечества»?

Сопротивляться далее, расплачиваясь народом за свои авантюры, было уже бессмысленно, но Гитлер продолжал безрассудное сопротивление. И кто — Фуллер, английский генерал — его оправдывает: «Война была уже окончательно проиграна, его политической целью был теперь хаос, и из-за требования безоговорочной капитуляции Гитлер мог достигнуть этой цели»{42}.

Фуллер — Гудериан: какое трогательное единство чувств, какое христианнейшее всепрощение врагу... Диву даешься! Это после того, как Британские острова по приказу Гитлера подвергались жесточайшей и безжалостной бомбардировке и столько невинных жертв понесло мирное население английских городов?

Что это — пресловутая добропорядочность английского джентльмена?

Как бы не так! Все проще, все грубее. Оказывается: «политически Восточная Европа уже была потеряна для демократии», а «с точки зрения западных союзных держав, выиграть войну стратегически и проиграть ее политически означало признать войну потерявшей всякий смысл»{43}.

И бессмысленное (это определение самого Гудериана) кровопролитие продолжалось. Гитлеровские гарнизоны с готовностью сдавались без боя западным войскам, но остервенело сопротивлялись советским. Тем не менее 11 февраля пала крепость Дейче-Кроне, три дня спустя — Шнейдемюль.

16 февраля войска группы армий «Висла» предприняли активные наступательные действия и даже потеснили на 25–30 километров 47-ю армию 1-го Белорусского фронта. Но 18 февраля упорными действиями наших войск вражеское наступление было парализовано.

В этих действиях приняла участие часть сил 1-й и 2-й гвардейских танковых армий, совершивших в это время перегруппировку в район Берлинхена, откуда[245]должна было начаться операция по освобождению Померании.

В этой операции участвовали войска 2-го Белорусского фронта маршала К. К. Рокоссовского (2-я ударная, 65, 49, 70-я армии, для усиления сюда передали 19-го армию и 3-й гвардейский танковый корпус) и правое крыло 1-го Белорусского (3-я ударная, 61-я, 47-я армии, 1-я и 2-я гвардейские танковые армии, 1-я армия Войска Польского).

Враг противопоставлял нашему наступлению оборону 38 дивизий и 6 бригад.

Восточно-Померанская провинция вытянута вдоль южных берегов Балтийского моря, территория ее изобилует множеством холмов, лесов, рек, ручьев, озер и озерец — между ними узкие проходы. Все это, естественно, затрудняет наступление, но зато очень помогает противнику организовывать оборону сравнительно малыми силами.

И дороги! Они в основном — если говорить о дорогах с твердым покрытием — проложены строго с запада на восток — связывают Восточную Пруссию с центром Германии, и нет их почти совсем с юга на север, как это надо бы нам для задуманного наступления.

В полосе предстоящего наступления ударной группировки войск 1-го Белорусского фронта с юга на север шла единственная дорога с твердым покрытием — на Кольберг. Все прочие дороги грунтовые. А тут начались оттепель, мокрый снег, дожди.

Разведка доносила: все дороги, межозерные и лесные проходы подготовлены врагом к заминированию, устроены лесные завалы, в населенных пунктах все готово к круговой обороне — подвалы и чердаки домов приспособлены для пулеметных точек, на улицах каменные баррикады.

В лесах бродячие группы немецких солдат и офицеров — остатки рассеянных еще в Висло-Одерскую операцию войск противника. Передвигаться в одиночку потому небезопасно — есть случаи нападения на наших бойцов и командиров.

Но большинство бродячих групп — деморализованные, голодные, обросшие, оборванные солдаты — выходят к расположению советских войск, прося пощады и хлеба.

Вот они, «победители Европы», какой плачевный конец.[246] Ни дать ни взять отступающее наполеоновское воинство после Березины. И тоже переодетые в отнятое у населения гражданское платье и даже женскую одежду.

Бдительное око советского воина выявляет этих «героев», пытающихся пробраться за Одер, поближе к своим войскам. Их направляют на пункты сбора военнопленных, отделяя от прочих беженцев.

Беженцами повсюду забиты дороги. Они бегут на запад, от русских, от «языческого истребления», которым их запугивала геббельсовская пропаганда.

Они изумленно глядят, как советские воины освобождают дома для размещения их детей и больных, как заботливо помогают старушке взойти на лестницу, как отдают немецкому мальчугану свою краюшку хлеба.

Им, отравленным нацистским пропагандистским ядом, невдомек, что советскому человеку с первого дня войны внушали, что гитлеры и фашисты приходят и уходят, а народ немецкий остается.

Им неизвестно, что советский солдат-победитель воспитан не на тлетворных, зловредных идеях мести, хотя ему есть за что мстить, а на светлых идеях человеколюбия, глубокого уважения к народам мира.

Время бежит. 28 февраля я с группой офицеров прибыл на КП командующего 3-й ударной армией генерала Н. П. Симоняка, на участке которого должен был вводиться в прорыв наш танковый корпус. Следовало в последний раз уточнить все вопросы взаимодействия.

Н. П. Симоняк принял нас как нельзя любезно и радушно. Работа наша затянулась до самого рассвета.

— Оставайтесь, — предложил генерал, — мы танкистов любим. Вместе позавтракаем, а там — айда на врага. Обеспечим вас связью, и отсюда сможете руководить своими войсками.

Мы поблагодарили, но остаться, конечно, не согласились.

— Ну добре. Тогда поскорее тикайте отсюда, хлопцы, бо скоро начнется артподготовка, а под снарядами по полям прогуливаться не очень безопасно.

И верно. Не успели мы проехать и полпути, как небо расколола артиллерийская канонада. Мы передвигались лощинками, петляли вправо, влево, пока не наткнулись на батарею 122-миллиметровых гаубиц. Оттуда выскочил старший лейтенант и довольно нелестно аттестовал[247]нас. Приблизившись и увидев в машинах нескольких старших офицеров, извинился. Мы ответили, что ему незачем извиняться, мы действительно не очень умно поступаем, разгуливая под дулами гаубиц. Он пожелал нам счастливого пути, при этом так покачав головой, что было понятно — не слишком он изменил свое мнение о нас.

Но что поделать, надо же было поскорей добраться до своих частей, ведь артподготовка означала: наступление фактически началось.

Началось. Войска 3-й ударной и 61-й армий двинулись вперед по всему фронту. Двинулись, несмотря на мокрый снег и туман, который в низинах был настолько плотным, что не было видно ни зги. За три часа удалось продвинуться всего на полтора-два километра.

И противник оказывал сильное сопротивление, опираясь на хорошо в инженерном отношении организованную оборону. Необходимо было ускорить прорыв ее тактической зоны.

Танкисты ждали, что вот-вот их бросят на прорыв вражеской обороны. Так и случилось. Передовые отряды 11-го гвардейского танкового корпуса в 11 часов утра 1 марта двинулись вперед, на север, вслед за ними начали движение главные силы корпуса. Правее нас действовал 8-й гвардейский механизированный корпус И. Ф. Дремова.

За несколько дней до этого на совещании в штабе армии, где уточнялись задачи корпусов и где было определено, что единственная дорога с твердым покрытием оказывается в центре движения моего танкового корпуса, ко мне подошел Иван Федорович, взял ласково под руку и отвел в сторонку.

— Скажи, Армо, я твой друг или нет?

— Несомненно, ты один из моих лучших друзей, — отвечал я, предвидя, что Дремов задает вопрос отнюдь не риторически.

— Скажи еще: это правда, что по кавказским адатам полагается: если твоему другу что-либо понравится, ты должен ему это подарить?

— Почти что так.

— Почему почти?

— Ну... потому что адаты не позволяют дарить жену, любимого коня...

— Правильные адаты, — перебил меня Дремов, — [248] жену нельзя дарить, коня у нас с тобой нету. А вот дорогу на Кольберг давай поделим поровну.

— Это как же: правая сторона шоссе тебе, левая — мне?

— Не темни, Армо, ведь ты понял, давай этой дорогой пользоваться вместе. Возражай, не возражай, все равно и мой автотранспорт пойдет по этой дороге. Понял? Соответствует это твоим адатам?

— Ладно, Иван Федорович, пусть соответствует. Только уж смотри отрегулируй как следует движение колонн.

Оттепель и весенние дожди сделали свое неблаговидное дело — все грунтовые дороги превратились в сплошную кашу. Повсюду застревали автомашины, артиллерия на колесной тяге.

Пока мы с И. Ф. Дремовым вдвоем на шоссе, все куда ни шло. Но тут на единственное шоссе стали сворачивать и другие колонны наступающих войск. Образовалось великое столпотворение — пробки, пробки, пробки. Одно счастье — пасмурно, низкая облачность — нелетная Погода, а то бы худо пришлось нам от авиации противника.

Офицеры штабов, посылаемые для ликвидации заторов на дорогах, ничего не могли добиться. В горячке на бой с пробками ринулись и мы с моим заместителем полковником П. А. Гаркушей.

Но ни наши увещевания, ни строгие окрики, ни настойчивые распоряжения не возымели серьезного успеха — все офицеры тыловой службы стремились со своими запасами не отставать от боевых порядков своих войск, и пробки на нашей дороге не рассасывались, а, наоборот, утрамбовывались.

Мы с Гаркушей выбились из сил, а тут, как на грех, еще и наскочили на командарма М. Е. Катукова, который вместе с начальником оперативного отдела полковником М. Т. Никитиным пробивался сквозь заторы на север, поближе к действующим частям.

— Тебе, Армо, надо руководить боем своих передовых бригад, а не с пробками воевать! — строго выговорил мне командарм.

Я не стал возражать, Катуков был прав: несмотря ни на что, командиру следует точно определять, где он нужнее, и находиться именно там. Надо уметь и в условиях боя расчетливо распределять обязанности между[249]собой, своими заместителями и помощниками, а не хвататься сгоряча за все самому.

— Необходимо ускорить продвижение бригад на север, — приказал командарм. — Учти внимательно дела соседей — это поможет. Никитин растолкует, что у них.

«При чем тут соседи?» — подумал было я.

Но М. Т. Никитин растолковал. Так растолковал, что сразу стало ясно, как действовать дальше.

Матвея Тимофеевича я знал с осени 1942-го, он был начальником штаба 3-го мехкорпуса, где я командовал бригадой. Он вызывал восхищение окружающих своей блестящей эрудицией и феноменальной памятью! без всяких записок мог диктовать длинные оперативные сводки, помнил о частях и соединениях то, что не хранили в памяти даже сами командиры этих частей.

— Амазасп Хачатурович, знаете, как проще всего ликвидировать эти пробки? — спросил в заключение М. Т. Никитин. — Действующим частям быстрее, с боями, продвинуться на север. Когда танковые бригады вырвутся далеко вперед, автомобильные пробки рассосутся сами собой.

И в самом деле, выход единственный — самый простой и потому столь разумный. Я от души поблагодарил Матвея Тимофеевича. Тогда — полковника Никитина и совсем недавно — генерал-полковника Никитина, начальника Главного штаба сухопутных войск Советской Армии, восхищаясь его умением находить удивительно простые решения, казалось бы, безвыходно сложных проблем...

Медленно, с боями, но неуклонно пробиваются вперед, на север танковые бригады нашего корпуса — 40, 44, 45-я. Особенно трудно передовому отряду — 44-й бригаде И. И. Гусаковского: на каждом шагу завалы, минные поля.

Но не слаще и 40-й М. А. Смирнова и 45-й Н. В. Моргунова, наступающим по бездорожью.

Лесные тропы, узенькие межозерные проходы завалены срубленными деревьями, в них упрятаны противотанковые мины. Наши саперы под огнем противника геройски расчищают и разминируют эти лесные завалы.

Войска буквально дерутся не только с противником, но и с труднопроходимой, коварной местностью. К исходу [250]первого дня операции удалось продвинуться километров на 12–15.

Боевые действия не прекращаются и в ночь с 1 на 2 марта. К вечеру 2 марта 11-й гвардейский танковый и наш сосед справа — 8-й гвардейский механизированный корпуса пробиваются вперед еще на 30–35 километров. Передовой отряд мехкорпуса овладевает городом Цульцифицем. Наша 44-я бригада — городом Лабесом.

С выходом на рубеж этих городов дело облегчилось — здесь уже началась хорошо развитая сеть шоссейных дорог. А значит, более благоприятные условия для ускорения выхода к побережью Балтики, для совершения обходных маневров и проникновения в глубокий тыл врага.

И верно. Вырвавшись на оперативный простор, утром 3 марта части корпуса стремительно вышли к городу Вангерину, овладели этим городом, углубились далее на север километров на 30. 45-я бригада Н. В. Моргунова заняла город Шлифенбайн. Путь к Балтике, по существу, был открыт.

Но случилось непредвиденное. Где-то в дорожных пробках застрял штаб нашего корпуса. Вторые сутки бьется его начальник полковник Н. Г. Веденичев, чтобы вывести штаб поскорей на север поближе к ведущим бои бригадам.

Опергруппа штаба вместе со мной вынужденно, в ожидании подхода самого штаба, останавливается на хуторке южнее Вангерина. Попытка уговорить начальника штаба армии генерала М. А. Шалина, чтоб разрешил переместить опергруппу поближе к бригадам, не увенчивается успехом:

— Ничего не выйдет, Бабаджанян. И не просите. Пока не подойдет Веденичев и не займет нынешнее ваше место — ни шагу! Связь с войсками у вас есть? Вот и управляйте ими, покуда подойдет штаб. Такой разрыв, да еще его увеличивать! Всё, и не пытайтесь уговаривать.

Да, Шалин был несгибаемым. И что еще важнее — абсолютно непререкаемым авторитетом. Авторитет его базировался не только на большом личном обаянии и тактичности, которыми в столь высокой степени обладал Михаил Алексеевич, но, главное, на большой культуре, глубоком знании дела. Шалин до войны был советским военным атташе в Японии, всю войну руководил [251]штабами крупных объединений. Широкая образованность и эрудиция в различных областях знаний, а не только в военном деле, стяжали ему прозвище «ходячей энциклопедии».

Начштаба Шалин излагал свои распоряжения с неколебимой логичностью, совмещенной с большим чувством такта. Подчиненный уходил от него с ощущением морального удовлетворения, даже когда ему указывалось на промахи. А начштаарм, отпустив его, говаривал сожалеючи: «Зря, наверное, распек беднягу...»

Великая Отечественная еще раз подтвердила, насколько велика роль штабов. Вся тяжесть по управлению войсками, организации снабжения, подготовке информации об обстановке, данных для принятия оперативных решений ложилась на плечи работников штаба. Естественно, поэтому столь высоки были требования к офицерам, выдвигаемым на штабную работу.

М. А. Шалин умел подбирать кадры для штабов. Не без его участия был переведен на должность начальника штаба корпуса и полковник Н. Г. Веденичев.

С Нилом Григорьевичем мы были знакомы еще с 1943 года, он тогда командовал 40-й танковой бригадой, а когда его во время боев под Курском назначили на штаб корпуса, все офицеры 1-й танковой армии отнеслись к этому с большим удовлетворением.

Встретившись на совместной работе в 11-м гвардейском танковом корпусе, мы с Нилом Григорьевичем, пожалуй, дополнили друг друга, поскольку обладали противоположными характерами.

Спокойно-рассудительный, всегда уравновешенный, Веденичев весьма благотворно гасил мою подчас неоправданную горячность и вспыльчивость. Качества эти, увы, сопутствовали мне, и часто не на пользу дела. Нил Григорьевич умел вовремя и как-то незаметно, тактично останавливать эту мою экспансивность. Очень умело ему помогал в этом и начальник политотдела корпуса Иван Митрофанович Соколов.

Пусть страницы книги помогут мне еще раз выразить им, моим боевым товарищам, всю мою душевную признательность за дружбу и помощь в те далекие и трудные времена.

Итак, сидим и ждем Веденичева со штабом. Его все нет. А без штаба командир как без обеих рук.[252]

В войну в отличие от общевойсковых штабы танковых войск работали в куда более сложных и тяжелых условиях. Сама природа действий танковых и механизированных соединений требовала более гибкой организации деятельности, иной структуры штабов.

В армии всегда говорили о штабах как о «мозговом центре». Помню, еще во времена моей армейской молодости ходила у нас в полку такая притча, приписываемая командиру полка Макару Миничу Тополеву:

— Командир полка — это голова, а начштаба — мозг.

— Выходит, комполка без мозгов?

— При толковом начальнике штаба и комполка всегда мозговитый.

Это притча 20-х годов. Нетрудно представить себе, сколь высоки требования к офицеру, назначаемому на штабную работу, сегодня, в современной армии, при ее сложности, технической оснащенности.

* * *

Ждем Н. Г. Веденичева со штабом. Все глаза проглядели. Вдруг во второй половине дня видим: на горизонте с юга танки.

— Т-34, судя по силуэтам, — произнес наблюдавший в бинокль командующий артиллерией корпуса полковник Г. Ф. Кузьмин.

— Похоже, — согласился я. — Но наши бригады на севере, а эти с юга?

Не успел я это произнести, как головные машины с ходу открыли огонь по нашему хутору.

Стремглав скатились мы с Кузьминым в погреб, туда же попрятались и остальные члены нашей группы. Слышим, шум моторов приближается. И вроде наши машины, советские. Выглянули наружу, а там уже стоит тридцатьчетверка, люк ее откидывается, высовывается оттуда танкист и во весь голос восклицает:

— Мать честная! Так это ж наши...

Ну я завелся не на шутку — досталось командиру танкового батальона 2-й гвардейской танковой армии, хотя, к счастью, никто из наших и не пострадал.

Когда потом я докладывал о случившемся нашему командарму, Михаил Ефимович улыбнулся.

— На войне всякое бывает. Ну а ты не очень горячись, — рассмеялся он, — подвернется случай — пугни[253]в отместку богдановских танкистов. Только гляди не попади всерьез, они же в тебя попасть не смогли!..

Наконец прибыл Веденичев со штабом — все рассказывал, как нипочем не мог вырваться из тесных «объятий» автомобилистов.

— Перестань волноваться, Нил Григорьевич, нисколечко не сомневаюсь, что ты сделал все возможное. Ну а теперь оставайся здесь, мы — вперед!

Оперативная группа двинулась на Вангерин. Мы догнали тылы 45-й бригады Н. В. Моргунова, сама бригада находилась уже в Шлифенбауме, это в 25 километрах севернее Вангерина. Помчались вперед, чтоб догнать Моргунова, надо было поставить этой бригаде новую задачу.

Николай Викторович Моргунов был одним из старейших наших комбригов — сидел на бригаде уже четвертый год, а опыта и знаний, личной храбрости ему не занимать. «Надо дать ему возможность проявить себя, — подумал я, — тем более что именно танки Моргунова могут здесь лучше других решить дело». Потому поручил Н. В. Моргунову составить передовой отряд, с утра 4 марта развить наступление на Кольберг и взять этот город.

45-я гвардейская танковая бригада, обойдя все узлы сопротивления противника, продвинулась на 60 километров, ворвалась на южную окраину Кольберга. Но, оторвавшись на 25–30 километров от главных сил, Моргунов не проявил дальнейшей решительности. Противник тут же воспользовался ослаблением темпа его наступления, организовал оборону города, и последовавшие затем атаки уже оказались безрезультатны.

Искусство вождения войск — действительно искусство в полном смысле этого слова. Да, всякой операции предшествует глубокий и точный расчет, где семь раз отмерь, один отрежь. Но ведение операции требует способности решаться на риск, уметь мгновенно отделить в своем представлении осторожность разумную от чрезмерной. И все это совершить буквально в считанные секунды. Быстрота решений — вот качество, которое тем более обязательно, когда в твоих руках такое оружие, как танки, — сама быстрота.

Тем временем на левом фланге 40-я бригада М. А. Смирнова, развивая наступление на Северо-Запад, преодолевая сопротивление рассеянных групп противника,[254] прошла вперед на 80 километров, овладела городом Трептовом и вышла к побережью Балтики. Передовой отряд корпуса И. Ф. Дремова подошел к Штаргарту. Сосед слева — войска 2-й гвардейской танковой армии были западнее города Лабеса. 4 марта части 11-го гвардейского танкового корпуса — 40-я танковая и 27-я мотострелковая бригады — вышли фронтом в 80 километров на балтийские берега, и восточная группировка войск противника оказалась полностью изолированной от центральной части Германии.

В подтверждение того, что танки его — на берегах Балтийского моря, командир 40-й гвардейской танковой бригады полковник М. А. Смирнов послал три бутылки морской воды маршалу Г. К. Жукову, генералу М. Е. Катукову и мне.

Михаил Александрович Смирнов, старый кадровый офицер, был дотошно пунктуален, немногословен, во всем любил исчерпывающую точность и лаконичность. Потому я не удивился столь краткой и исчерпывающей форме его «доклада», с удовлетворением переслал другие две бутылки мутноватой балтийской воды остальным адресатам.

Командир 27-й гвардейской мотострелковой бригады полковник К. К. Федорович вступил в командование этим соединением перед самым началом Померанской операции. Он, выйдя к Балтийскому морю, не прислал вместо доклада бутылок с морской водой, но обычное его донесение доставило мне не меньшую радость. Должен сказать, что хотя я нисколько не сомневался в его знаниях и оперативно-тактических способностях, но все-таки где-то в глубине души побаивался — все-таки Федорович только-только принял бригаду, и сразу на такое задание. Но, как видите, Казимир Казимирович отлично справился с ответственной задачей.

И уж коль скоро я заговорил о комбригах 11-го гвардейского танкового корпуса, не могу вновь не отметить добрым словом Иосифа Ираклиевича Гусаковского. Читатель уже, наверное, заметил, что самые сложные и ответственные задачи всегда возлагались на 44-ю бригаду дважды Героя Советского Союза, ныне генерала армии И. И. Гусаковского.

Восточнее нас части корпуса И. Ф. Дремова заняли города Бельгарт, Кёрлин.

Если в первые два дня наступления темп нашего продвижения [255]не превышал 15–20 километров в сутки, то в последующие два дня он резко возрос до 50–80 километров. Стремительность наступления стала так велика, что, когда танки врывались в города, население как ни в чем не бывало продолжало обычный образ жизни — на перекрестках полицейские продолжали регулировать движение городского транспорта, из дверей ресторанов доносились звуки музыки, на бирже коммерсанты совершали сделки, радио из Берлина передавало геббельсовские успокоительные сводки...

И вдруг — как гром среди ясного неба — танки с красной звездой на броне! Можно себе представить, какой ужас вызывали они в душе немецкого бюргера. Но танки столь же молниеносно исчезают в направлении на север, сколь внезапно появились. Вперед! — у танков сейчас нет другой задачи.

В северной части Померанской провинции уже много хороших дорог — раздолье для автотранспорта. Но многие из них забиты мечущимися беженцами и бывшими военнопленными, освобожденными нашими войсками из немецких концлагерей, — французы, англичане, греки, югославы... кого только нет тут — вся Европа.

— Де Голль — Сталин, де Голль — Сталин! — скандируют французы, завидев советский танк.

— Черчилль — Сталин! — не отстают от них хотя и более сдержанные англичане.

Группа французов окружает меня. Экспансивностью они не уступают кавказцам, и, пожалуй, мы бы обошлись и без переводчика. Рассказывают, как их заставляли батрачить в хозяйстве одного прусского барона.

Куда им теперь? — вот вопрос, который то и дело слышишь из уст бывших военнопленных. На фургонах, на лошадях, пешком, с белыми и красными флагами движутся они пестрыми колоннами по всем дорогам, горячо приветствуя советские войска.

* * *

5 марта несколько похолодало, и стало легче двигаться танкам и автомашинам.

Кольберг был еще в руках противника, но мы не старались его взять немедленно. Нужно было поберечь резервы корпуса на случай необходимости повернуть на[256]юг. Там, в районе Шлифенбайн — Лебес, назревал прорыв отходящих на запад войск противника.

Его 10-й армейский корпус СС и корпусная группа «Теттау», отходя под ударами войск 2-го Белорусского фронта и 1-й армии Войска Польского, стремясь пробиться на запад, сбили заслоны 21-й бригады 8-го гвардейского мехкорпуса и 5 марта захватили города Шлегвитца (Слоновице), Лебендзе (Лобинец), Шлифенбайн, отрезали наш 11-й танковый от главных сил фронта.

Были приняты срочные меры. 6 и 7 марта ударами с юга и севера эта вражеская группировка была-разгромлена. Здесь особенно успешно действовали 44-я и 64-я танковые, 19-я и 21-я механизированные гвардейские бригады, 134-й стрелковый корпус 19-й армии и войска 1-й армии Войска Польского. Противник потерял много убитыми и пленными, множество техники и вооружения.

8 марта Верховный Главнокомандующий сказал по прямому проводу нашему командарму М. Е. Катукову:

— Надо помочь Рокоссовскому не дать немцам занять войсками старые укрепленные районы, иначе придется организовывать новую фронтовую операцию. Подумайте и сделайте все, что можете.

8 марта 1-я гвардейская танковая армия была передана в состав 2-го Белорусского фронта.

Теперь нам предстояло наступать... на восток. Мы так привыкли за годы войны к лозунгу «Вперед, на запад!», что даже язык с трудом выговаривал: «Вперед, на восток!» Но танкистам не приходится удивляться: в маневренности, в подвижности, в готовности в любую минуту изменить направление своего движения и неожиданно обрушиться на врага оттуда, откуда он совсем не ждет, — не в этом ли, может быть, самое главное существо бронетанковых сил?

Итак, вперед — на восток!

Блокированный с суши Кольберг передан частям 1-й армии Войска Польского, а мы с рассветом 9 марта двинулись на восток, к Гданьской бухте.

С вечера выпал небольшой снежок, дороги приморозило. И природа за нас.

Наш корпус развивает наступление вдоль балтийского побережья. По-прежнему правее наступает И. Ф. Дремов. В первый же день танки обогнали боевые порядки 19-й армии и устремились к реке Лебе.[257]

Впереди нас действовали два передовых отряда армии — 19-я самоходно-артиллерийская бригада и 6-й армейский мотоциклетный полк. Создание армейских передовых отрядов было новшеством. Им надлежало пробиться к реке Лебе и захватить на ней переправы, тем самым обеспечить подход и форсирование реки главными силами корпусов.

Танки мчатся мимо небольших городов и деревень. Местные жители, и так до смерти застращенные геббельсовской пропагандой, и вовсе недоумевают: русские идут с запада! Они вывешивают белые флаги, хотя их преступное правительство еще не согласилось на безоговорочную капитуляцию, они боятся нас. О, как запугали их русской местью!

Мы не намерены мстить, мы пришли покарать фашизм, а не сводить счеты со стариками, женщинами, детьми. Других жителей в городах нет, всех, кто способен хоть с грехом пополам держать оружие, гитлеровцы согнали в «фольксштурм» — тотальная мобилизация...

За сутки наши танки прошли 120 километров, вышли к Лебе. Переправы были к нашим услугам — их уже захватили передовые армейские отряды. 11 марта, сломив сопротивление противника на реке Пяснице, войска 11-го танкового корпуса вышли своим левым флангом к Хельмской косе, на следующий день — к порту Пуциг (Пуцк), что в Данцигской (Гданьской) бухте. Упорные бои за города Нойштадт и Лауенбург вели войска 8-го гвардейского механизированного корпуса совместно с 3-м танковым.

Выйдя к Гданьской бухте, войска нашего корпуса незамедлительно устремились к Гдыне. 12 марта бригада Н. В. Моргунова форсировала реку Реде, прорвала внешний оборонительный рубеж Гдыньского укрепрайона и к вечеру следующего дня вышла к главному оборонительному рубежу противника в районе Ахенберга. Бригада К. К. Федоровича овладела Гроссендорфом, очистила от врага все побережье залива Пуцигер-Вик. Бригада И. И. Гусаковского внезапным ударом овладела городом Пуцигом (Пуцк).

Гдыню взять оказалось не так-то просто. Гдыньский район был мощным укреплением — он состоял из внешнего оборонительного обвода и трех хорошо оборудованных полос обороны, которые составляла плотная линия [258]дотов и дзотов, соединенных тремя линиями траншей. Все было сделано добротно и давно. Вспомним, как долго не могли овладеть Гдыней немцы в 1939 году, осуществляя оккупацию Польши.

Подступы к оборонительным полосам рассекала развитая сеть противотанковых и противопехотных заграждений, минных полей, железобетонных надолб, противотанковых рвов, заполненных водой. Зенитные установки укрепрайона были приспособлены и для стрельбы по наземным целям, в частности по танкам. Немцы прекрасно воспользовались всем, что в свое время соорудили здесь польские вооруженные силы для обороны Гдыньского коридора.

Город и порт Гдыня окружены крутыми оврагами, высокими холмами, покрытыми сплошными лесами. Высота холмов — до 200 метров над уровнем моря, крутизна скатов — до 50 градусов.

К северу от Гдыни — небольшое плато, так называемый Оксхефтский плацдарм, окруженный с юга и востока морем, с севера, запада, юго-запада — непроходимыми болотами. Здесь противник построил сильные укрепления, в сочетании с естественными условиями местности отлично прикрывавшие подступы к Гдыне с севера. Всю эту мощную систему поддерживали 12 батарей береговой обороны и около 12 боевых военно-морских кораблей, стоящих на рейде.

И видимо, нацисты слишком истово молились пресвятой деве, чтоб даровала им прожить лишний день, — погода стала еще хуже, дожди пошли круглосуточно. Как будто бы океан переместился на небеса и не торопясь сбрасывал свои воды на землю. Незаметные прежде ручьи стали похожи на полноводные реки. По густой и липкой грязи, доходившей до колен, еле передвигаются пехотинцы в набухших шинелях и клянут непогоду почем зря. Туманы такие, как, наверное, знаменитые в Лондоне.

Корабли на рейде свирепствуют — непрерывно обстреливают прибрежные дороги и населенные пункты. Утихомирить их невозможно — они стоят на таком удалении, что недосягаемы для нашей артиллерии, а тем более для танковых пушек. Неблагоприятная погода не позволяет этого сделать и нашей авиации.

13 марта я примчался на машине в город Пуциг, в 44-ю бригаду, к полковнику Гусаковскому.[259]

То, что происходило в городе, не поддается описанию. Залпы 30–40 корабельных орудий не дают даже возможности передвигаться по улицам. Мы с Гусаковским вынужденно просидели в подвале, не смея высунуть носа наружу.

Оставлять бригаду в городе не имело никакого смысла. Приказал отвести ее, чтоб не подвергать неразумным потерям. То же самое пришлось сделать и с 45-й бригадой, стоявшей перед узкой дамбой, ведущей на Оксхефстское плато. 40-й бригаде не удалось наступать по узкой Хельмской косе — здесь противник взорвал дамбу.

Кончилась пора стремительных и маневренных действий, начался период изнурительных боев — прогрызание мощной вражеской обороны, когда темп продвижения исчисляется несколькими сотнями метров в сутки.

Не обошлось здесь и без курьезного случая.

И. И. Гусаковский захватил в Пуциге много вражеских автомашин, склады горючего, продовольствия. Доложил мне, что есть и склад сладких вин, спрашивал, стоит ли послать несколько ящиков в штаб корпуса и армии — бригадный врач свидетельствует их доброкачественность.

Послали. Спустя сутки начались тревожные звонки: у многих признаки отравления. Страхи, впрочем, быстро улеглись — оказалось, что это вовсе не вина, а специальная жидкость, которую придумали немецкие химики для своих солдат, долгое время питающихся сухим пайком...

В середине марта наш корпус по приказанию маршала К. К. Рокоссовского был перегруппирован на юг, в район Бишковитца, перед ним ставилась задача — совместно со 134-м стрелковым корпусом 19-й армии прорвать вражескую оборону и овладеть Гдыней. Вместе с нами действовала танковая бригада Войска Польского, прошедшая бок о бок путь от Кольберга до Гдыни.

Сосредоточившись в районе Бишковитца, мы готовились к наступлению. Ко мне на КП позвонил М. Е. Катуков.

— Как там у тебя?

— Нормально.

— Армо, пойми, что спрашиваю. Противник твой НП обстреливает? Нет? А дороги к НП?

— Изредка, да и то разрывы довольно далеко.[260]

— Ага... Ну тогда мы приедем к тебе с Константиновым. Понял?

Конечно, понял. Константинов — это псевдоним Рокоссовского.

— Постараюсь не ударить в грязь лицом, — ответил я.

На НП у меня, кроме командирского танка и нескольких радийных автомашин, ничего не было — срочно вызвал саперную роту для оборудования окопов и траншей.

Через некоторое время позвонил М. А. Шалин:

— Так порядок? Ну смотрите, большой хозяин с Ефимовым (Катуковым, значит) будут у вас между четырнадцатью и пятнадцатью часами. Организуйте встречу и безопасность.

Ну о последнем можно было и не напоминать. Маршал Советского Союза Рокоссовский был всеобщим народным любимцем, и все мы старались всячески уберечь его от шальной пули, от непредвиденной коварной случайности.

Наконец они приехали — Рокоссовский с Катуковым, я повел их в свежеотрытые траншеи.

Не успели мы пройти несколько шагов, как прямо перед нами разорвался снаряд. Через минуту второй, сзади. «Вилка!» — мелькнуло в голове. М. Е. Катуков, наклонившись ко мне, громко зашептал: «Что же ты, а говорил...» Константин Константинович услышал, улыбнулся, сказал Катукову:

— Не пили, не парад — война. Стреляет же не он — противник, не запретишь же ему. Давайте пока что в надежный окоп, а машины с бугра прикажите убрать.

Мы сидели в окопе молча минуты три-четыре, пока обстрел прекратился.

— Ну, — сказал Рокоссовский, — доложите коротко ваши соображения по наступлению.

Слушал внимательно, все время глядя на карту.

— Когда хотите начать?

— Завтра с рассвета, если разрешите, товарищ маршал.

— Хорошо, начало в 8.00. Но город должен быть освобожден.

— Постараемся.

Однако Рокоссовский не намеревался заканчивать разговор:[261]

— Давно командуете корпусом?

Ответил за меня довольно подробно М. Е. Катуков.

Рассказывая о встрече с К. К. Рокоссовским, а их было у меня несколько, я хочу еще раз подчеркнуть обаяние Константина Константиновича, которое порождало глубокую симпатию к нему не только среди тех, кто имел с ним непосредственный служебный контакт, но и в среде широких солдатских масс. Рокоссовский помнил и лично знал сотни людей, заботился о них, никогда не забывал о тех, кто достоин поощрения и награды, умел вникать в дела и заботы командиров, умел благожелательно выслушивать каждого.

И пожалуй, это его качество прекрасно передал долгое время работавший с ним генерал армии П. И. Батов. Лучше не скажешь:

«Личная проверка командующим передовых частей и соединений — сильное средство воспитания, сколачивания войск. Конечно, проверки бывают разные. Фронтовики знают и такие случаи, когда приедет на передовую большой начальник, приведет всех в трепет и отбудет, оставив солдат и офицеров в самом удрученном состоянии.

У Рокоссовского форма выражения удивительно соответствовала демократичной природе нашей армии. В этом была его сила и глубокий источник авторитета, к нему тянулись, а в результате перед командующим всегда был открыт неиссякаемый родник народного творчества»{44}.

19 марта начались атаки главной полосы Гдыньского укрепрайона. Холмистая, заросшая лесами местность весьма ограничивала маневр танков. Да еще дожди, дожди...

Танки вынуждены действовать только вдоль дорог и лесных просек, танки становятся мишенью для противотанковых средств противника. Каждый метр — с боем. Чем ближе к городу, тем сопротивление врага отчаянней.

Но к исходу 20 марта части корпуса во взаимодействии с войсками 19-й армии ворвались в Гросс-Катц (Вельки-Кацы), а через два дня овладели Клайн-Катцем[262] (Малы-Кацы), разрезав 2-ю немецкую армию на две части — Гданьскую и Гдыньскую группировки.

24 марта 40-я и 45-я гвардейские танковые бригады заняли город Сопот, а вскоре вместе с 310-й стрелковой дивизией завязали бои за южную окраину Гдыни.

Первым в город ворвался 1-й танковый батальон 40-й бригады под командованием майора Б. П. Иванова. Затем подошли 44-я бригада и 1-я танковая бригада Войска Польского — центр боев был перенесен в район порта.

Наконец силы противника иссякли, сопротивление его прекратилось.

Когда мы въехали в Гдыню, нас встречали радостные и счастливые поляки — подносили хлеб-соль, обнимали как освободителей.

Еще дымились там и сям пожары. Отходя на свои корабли, немцы не успели, к счастью, разрушить портовые сооружения, судостроительные верфи.

Я был в Гдыне спустя двадцать пять лет после освобождения. Как и в Ельне, меня избрали здесь почетным гражданином, и я горжусь этим, вижу в этом признательность народа армии-освободительнице. Нас, гостей, водили по городу, с гордостью показывали его достопримечательности. Гдыня — красавица. Я как впервые увидел неповторимую красоту ее поросших лесом холмов, отраженных голубым зеркалом водной глади бухты.

Тогда, в 1945-м, нам было не до красот. Уже 28 марта указанием Ставки 1-я гвардейская танковая армия в связи с окончанием Померанской операции направлялась к Одеру, на запад. За короткий промежуток времени ока совершила колоссальный маневр: от нижнего течения Одера, из района Кюстрина, повернувшись на 90 градусов, достигла берегов Балтики, Данцигской бухты, затем вновь совершила поворот еще на 90 градусов — уже на восток, освободила Гдыню, а теперь опять повернула на запад.

На запад, опять вперед на запад! Прощай, Польша. Твоему освобождению мы отдали все, что было в наших силах. И даже больше — жизнь своих товарищей, твоих братьев. Немало дорогих могил мы оставляем на твоей земле, чтоб ты была свободна, чтоб ты процветала, чтоб был счастлив твой народ...[263]

Пока войска 2-го Белорусского фронта вели борьбу за Данциг и Гдыню, войска 1-го Белорусского ликвидировали вражеское сопротивление в Кюстрине и овладели этой крепостью.

Войска 2-го и 3-го Украинских фронтов на территории Венгрии и северной Югославии успешно отразили контрнаступление немцев в районе реки Грон, между Дравой и озером Балатон.

В Восточной Пруссии войска 3-го Белорусского фронта после тяжелой борьбы овладели Кенигсбергом.

В начале апреля окруженные группировки повсеместно, за малым исключением, были ликвидированы, и войска фронтов, подведя итоги зимне-весенней наступательной кампании, изготовились к новым решительным операциям.

А итоги эти были внушительны. Красная Армия, громя немецко-фашистскую военную машину, вторглась на территорию Германии, освободив Польшу, Румынию, Болгарию, Югославию, часть Чехословакии. Освобождение Венгрии и Австрии стало вопросом времени.

На западе англо-американские войска легко завершили окружение полумиллионной немецкой группировки в Рурском бассейне и приступили к ее ликвидации. Уже в первой половине апреля около 435 тысяч солдат и офицеров без особого сопротивления прекратили борьбу и сдались союзным войскам. Немецкий командующий фельдмаршал Модель покончил самоубийством.

1-я и 2-я английские и 1-я канадская армии начали наступление в северо-восточном направлении, обход с севера Гарца. Перед ними оборонялись части 1-й немецкой парашютнодесантной армии, представлявшей собой конгломерат различных войск, плохо обеспеченных и слабо вооруженных. Их попытки оказать сопротивление частям фельдмаршала Монтгомери потерпели крах. Англо-канадские войска стремительно шли к Эльбе.

1, 3, 9-я американские армии наступали южнее Гарца на Кассель, Эйзенах, Хамельн. Без сопротивления врага форсировав реки Фульде и Везер, к 13 апреля вышли к реке Заале между городами Йена и Галле, тоже развивали наступление к Эльбе...

Наша 1-я гвардейская танковая армия спешила к реке Одер, чтоб сосредоточиться в районах, откуда в числе других советских войск ей предстояло ринуться на фашистское логово — Берлин.[264]