На Курской дуге. 1943

Перед битвой

Однажды, копаясь в своем фронтовом архиве, я вдруг обнаружил груду документов не совсем обычного характера: это старые телеграфные ленты, на которых были записаны мои корреспонденции, продиктованные армейским связисткам, что называется, с пылу с жару в дни ожесточеннейших битв на Курской дуге летом 1943 года. Я снова был тогда среди танкистов Катукова, но теперь это была уже не бригада и не корпус — армия. Мощная, современная, вооруженная наилучшей техникой и укомплектованная опытными, прошедшими большую школу воинского мастерства людьми.

Согласно данным, приведенным в коллективном научном труде «Советские танковые войска. 1941–1945», к июлю 1943 года в нашей действующей армии насчитывалось 9580 танков и самоходно-артиллерийских установок, имевших на вооружении орудия 76–, 122– и 152-миллиметрового калибра. Организационно они были сведены в танковые армии, танковые и механизированные корпуса, танковые бригады, танковые и самоходно-артиллерийские полки. К началу Курской битвы Красная Армия имела уже пять танковых армий. Наряду с количественным ростом улучшилось и качество нашей бронетанковой техники.

По всему чувствовалось, что танкистам предстоит сыграть немаловажную роль в предстоящих боях, — в воздухе было разлито ожидание новых, больших и грозных событий. Вот почему, когда в один из июньских дней 1943 года мне доставили маленький конвертик, в котором лежало набросанное острым характерным почерком генерала приглашение «наведаться в гости», я оставил все дела в редакции и умчался туда, где стояли катуковцы.

Мне было известно, что 1-я танковая армия М. Е. Катукова — теперь он уже был генерал-лейтенантом — создана по постановлению Государственного Комитета Обороны еще в январе 1943 года, — его [158] тогда снова Сталин вызывал в Кремль. Сформировалась она быстро. В состав армии вошли 3-й механизированный корпус, которым Катуков командовал на Калининском фронте, — теперь его принял генерал-майор С. М. Кривошеин, 6-й танковый корпус генерал-майора А. Л. Гетмана, отдельная танковая бригада, четыре отдельных танковых полка, две воздушно-десантные дивизии, шесть лыжнострелковых бригад, артиллерийские, инженерные части, полк связи и т. д.

Вначале имелось в виду использовать это мощное соединение на Северо-Западном фронте — вместе с армией генерал-лейтенанта Ф. И. Толбухина оно должно было в составе особой группы войск генерала М. С. Хозина участвовать в задуманной Ставкой грандиозной операции: наши армии готовились отрезать и окружить мощную группировку гитлеровских войск, стоявших у стен Ленинграда. Однако в 1943 году наступила необычно ранняя весна, использовать танки в болотистой местности северо-запада было немыслимо, и операцию отменили.

В конце февраля 1-я танковая армия была снята с Северо-Западного фронта и переброшена на юг, в район Обояни. Теперь ее структура была существенно видоизменена. Воздушно-десантные дивизии и лыжнострелковые бригады ушли. В конце мая началось формирование еще одного танкового корпуса в составе армии Катукова — 31-го. В его состав вошли три танковых бригады, причем две из них по инициативе Катукова были созданы на базе отдельных танковых полков, которые влились в армию у Осташкова. Этот новый корпус возглавил командовавший ранее 49-й танковой бригадой Черниенко, а его сменил на посту командира бригады Александр Федорович Бурда — теперь он уже имел звание подполковника.

Согласно данным, опубликованным в книге А. X. Бабаджаняна, И. К. Попеля, М. А. Шалина, И. М. Кравченко «Люки открыли в Берлине», в армии насчитывалось в то время 646 танков, 430 орудий и минометов, 56 реактивных установок БМ-8 и БМ-13 и несколько тысяч автомашин. Эта боевая техника находилась в руках опытных, хорошо обученных солдат и офицеров. К началу Курской битвы в армии были 8451 член и кандидат партии, 9821 комсомолец.

Судя по всему, такое мощное соединение, каким являлась 1-я танковая армия, перебросили в район Обояни неспроста — здесь надо было ждать крупных событий. И вот мы вдвоем с фотокорреспондентом Борисом Фишманом снова катим на юг по старой елецкой дороге, так хорошо памятной по минувшему году.

Прошлогодняя линия фронта: полуразвалившиеся линии земляных сооружений, колья, проволока... То, что в бою казалось таким неприступным и таинственным, выглядит сейчас совсем непрезентабельно. [159] А сколько крови тут было пролито!.. Еще несколько десятков километров. Наконец-то целые, нетронутые деревни, отсюда гитлеровцы бежали опрометью, не успев ничего ни взорвать, ни сжечь. Следы нашествия: мальчишка-пастух в пиджаке, перешитом из офицерского зеленого мундира с бархатным воротником; пивные кружки в колхозной столовой с надписью по-немецки «Bavaria, 1942»; зарядные ящики в канаве. На окраине деревни — девчата, проходящие всевобуч; хромой лейтенант из райвоенкомата показывает им ружейные приемы.

Чем ближе к переднему краю, тем ощутимее жаркое, учащенное дыхание войны, хотя на фронте все еще длится затишье. Деревни и лесочки вокруг забиты солдатами и машинами. Ощущение такое, словно ты склоняешься над шахматной доской — только что была сыграна долгая и трудная партия, смешаны фигуры, и сейчас начнется новая игра на тех же самых клетках. Но какая это трудная и жестокая игра!

К катуковцам мы добрались в первых числах июля. Стояли пасмурные дни с дождинкой; дороги то раскисали, то подсыхали. Танкисты спрятались южнее Обояни, в густых рощах, живописно разбросанных вокруг маленького поселка Ивня, некогда составлявшего собственность царского министра, немца Клейнмихеля.

Своих старых друзей-гвардейцев я разыскал в тенистом лесу. Грозные боевые машины были тщательно вкопаны в землю. Рядом с ними чернели солидные блиндажи, в которых жили танкисты. Дорожки были посыпаны песком, повсюду были разбиты клумбы с цветами. На полянке взлетал к небу волейбольный мяч, сшитый и склеенный из старых противогазов. Волейбольную сетку заменяла маскировочная сеть. Игра шла в большом темпе, «Черные буйволы» — танкисты вели матч против «Голубой ленты» — команды мотострелков. В читальне танкисты мирно шелестели газетами. Из офицерского клуба доносились звуки рояля.

Неподалеку от этих мест расположились войска входящего в армию Катукова 6-го танкового корпуса, которым командовал генерал А. Л. Гетман, опытный водитель бронетанковых войск, служивший до войны на Дальнем Востоке. Между прочим, осенью 1941 года под Москвой Гетман и Катуков воевали почти что рядом, хотя и не были тогда знакомы — Михаил Ефимович сражался под Орлом, а Андрей Лаврентьевич — западнее Серпухова.

В ту пору А. Л. Гетман командовал 112-й танковой дивизией, сформированной в начале войны; ядро ее составляли части 2-й отдельной механизированной бригады, отличившейся еще в боях с японскими захватчиками в районе озера Хасан; ранее Андрей Лаврентьевич служил заместителем командира этой бригады. В состав [160] вновь сформированной дивизии вошли две танковых, один мотострелковый и один артиллерийский полк с тремя подразделениями.

112-я танковая дивизия прошла боевое крещение под Москвой в самый тяжкий период войны. Воевать было трудно — на ее вооружении были главным образом легкие танки — около сотни Т-26 и один-единственный батальон тяжелых машин КВ. Знаменитые «тридцатьчетверки» стали прибывать лишь позднее. Тем не менее танкисты Гетмана сражались доблестно — и в оборонительных, и в наступательных боях под Москвой. Между прочим, они активно участвовали в боях за освобождение Косой Горы, Щекино, Ясной Поляны, а затем и Калуги. Дивизия была награждена за эти боевые успехи орденом Красного Знамени.

22 апреля 1942 года был подписан приказ о формировании 6-го танкового корпуса, командовать которым было поручено А. Л. Гетману. В него вошли три танковых и одна мотострелковая бригада. Шефство над корпусом принял Московский комсомол.

Летом, осенью и зимой 1942 года корпус А. Л. Гетмана активно участвовал в боях на Западном фронте, в частности под Ржевом и Сычевкой, а в феврале 1943 года он был доукомплектован личным составом и материальной частью и вскоре его включили в состав только что созданной 1-й танковой армии Катукова.

Теперь 6-й танковый корпус был грозной силой. Его солдаты и офицеры приобрели большой боевой опыт. Четыре пятых танков составляли прекрасно показавшие себя на фронте «тридцатьчетверки». Бригады возглавляли опытные командиры.

Во главе 112-й танковой бригады, которая была создана в январе 1942 года на основе частей, входивших в состав 112-й танковой дивизии, стоял теперь полковник М. И. Леонов, старый соратник Гетмана: они служили вместе на Дальнем Востоке, а затем Леонов был у Гетмана начальником штаба в дни битв в Подмосковье. Теперь эта бригада именовалась «Революционная Монголия». В январе 1943 года в ней побывала делегация Монгольской Народной Республики во главе с премьер-министром маршалом Чойбалсаном. Монгольская Народная Республика шефствовала над бригадой Леонова, и маршал Чойбалсан передал ей танки, приобретенные на средства, собранные монгольскими трудящимися.

Комсомольские работники 6-го танкового корпуса рассказали мне, что Московская комсомольская организация поддерживает активную повседневную связь с ними. В политотделе бережно сохранялось переходящее знамя МК и МГК ВЛКСМ с надписью: «Смерть немецким захватчикам! За боевые успехи в борьбе с немецкими захватчиками». А танковые экипажи соревновались за получение [161] учрежденного Центральным Комитетом комсомола переходящего вымпела.

Настроение в корпусе Гетмана было такое же боевое, как и в других частях армии...

Генерала Катукова я нашел в соседней деревне в районе Ивни. Поведение его могло показаться странным. Он сидел, свесив ноги, на краю заросшего сочной травой оврага, окруженный двумя десятками вихрастых веснушчатых мальчуганов, глядевших во все глаза на его ордена, среди которых сверкали бриллианты английского креста, и серьезно разъяснял своим собеседникам, что у детей, которые ленятся мыть ноги, вырастают на ногах перья. Один из его юных друзей опасливо и сокрушенно ощупывал свои лодыжки. На траве лежали огромные букеты — генерал с ребятами только что вернулся с прогулки в поле.

— Вот за этим вы и пригласили меня сюда? — спросил я, показывая на букеты, которые поволок с собой генерал, когда мы направились в занятую им избу.

— О, не только это! Здесь прекрасная рыбная ловля. Чудесно можно отдохнуть. — В серых глазах генерала вспыхнули лукавые искорки. Сняв фуражку и проведя рукой по короткостриженным волосам, в которых уже поблескивала седина, Катуков добавил: — Ведь вам, горожанам, полезен свежий воздух...

— Но ведь должна же, черт возьми, когда-нибудь возобновиться большая битва! Неужели вы думаете, что вашим молодцам придется век прожить в этих дачных поселках?

— Поживем — увидим, — сказал генерал, — А впрочем, надо полагать, воевать все же начнем.

— Когда? — сорвалось у меня.

— Может быть, завтра, — ответил генерал, и в глазах его снова блеснуло лукавство.

По опыту я знал, что расспрашивать его о военных планах; бесполезно, и мы перевели разговор на нейтральные темы. После обеда 15 июля он пригласил меня в свой походный кинотеатр. Крутили старую, но вечно волнующую ленту «Выборгская сторона» — о том, как один из наших любимых киногероев Максим участвует в битве за Октябрь. В маленькой избе было тесно и немного душно. Окна были завешаны домоткаными холстами, в темноте алели огоньки папирос генералов из штаба Катукова.

Фильм подходил к концу. На экране был Максим. Он держал речь к своим солдатам: «Революция в опасности, товарищи! Сегодня немцы перешли в наступление!»

И тут произошло нечто такое, что случается только в романах. В избу воспел начальник разведывательного отдела подполковник А. М. Соболев. В задних рядах произошло движение. Аппарат [162] внезапно умолк, и вспыхнул яркий электрический свет. Офицер подошел к Катукову, нагнулся к нему и что-то прошептал. Воцарилась напряженная тишина, и я вдруг услышал отдаленный ровный рокот, похожий на шум работающего гигантского завода. Этот рокот был отлично знаком мне по 1941–1942 годам — где-то там, в нескольких десятках километров от штаба генерала, разгорался бой.

Прерванный сеанс не возобновился. Катуков встал и вышел. Его смуглое лицо было, как всегда, спокойно. Прощаясь, он сказал:

— Как видите, я вас не обманул. Завтра или послезавтра вы сможете передать в Москву очень интересную корреспонденцию.

Через полчаса несколько автомобилей с погашенными фарами ушли из деревни по глухому проселку на юг. Как выяснилось впоследствии, Катуков с группой офицеров штаба выехал на командный пункт 6-й гвардейской армии генерала И. М. Чистякова.

Что же произошло? Оказывается, еще накануне вечером передовые отряды гитлеровских войск, готовя наступление, предприняли попытку сбить боевое охранение нашей пехоты и выйти к переднему краю главной полосы нашей обороны. Им это не удалось. В 22 часа 30 минут наша артиллерия провела мощную контрподготовку. Утром к этому прибавилось наше авиационное наступление — в бой вступила воздушная армия Красовского. Этот упреждающий удар нанес противнику немалый ущерб, но приказ Гитлера о переходе в наступление уже вступил в силу, и утром 5 июля мощные вражеские группировки ринулись в атаки, нанося удары с севера и юга, — началась величайшая в истории битва. И вот теперь командующий фронтом генерал И. Ф. Ватутин приказал Катукову, вызвав его к телефонному аппарату: «Действуйте по варианту номер три».

В соответствии с этим вариантом, Катуков должен был к 24 часам 5 июля 6-й танковый и 3-й механизированный корпуса выдвинуть на второй оборонительный рубеж 6-й гвардейской армии и прочно занять оборону на рубеже Меловое — Раково — Шепелевка — Алексеевка — Яковлево, а 31-й танковый корпус расположить во втором эшелоне.

Гитлер связывал с наступлением вермахта на Курской дуге, которое готовилось долго и тщательно, далеко идущие расчеты. Эта операция, получившая наименование «Цитадель», планировалась германским генеральным штабом как «концентрическое наступление» с целью окружить войска Центрального и Воронежского фронтов на пятый день боев. Далее предполагалось развернуть наступление в тыл нашему Юго-Западному фронту, находившемуся в Донбассе, и провести новую операцию под названием «Пантера». [163]

Не исключалась возможность и дальнейшего удара на северо-восток с выходом в глубокий тыл центральной группировки наших войск и созданием угрозы Москве.

«Этому наступлению придается решающее значение, — говорилось в секретном приказе № 6 Гитлера, подписанном еще 15 апреля 1943 года. — Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом... На направлении главных ударов должны... быть использованы лучшие соединения, наилучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира»{41}.

Для нас, военных корреспондентов, как и для всех, наступила жаркая пора. Был утрачен счет дням и часам. И когда мы к ночи добирались к армейскому узлу связи, упрятанному где-нибудь в лесистом овраге, и, приподняв плащ-палатку, заменявшую дверь, входили в сплетенный из прутьев шалаш, где стрекотали телеграфные аппараты, было уже не до литературной шлифовки накопленных за день впечатлений. Запыленные, усталые корреспонденты садились прямо к аппарату и диктовали свои статьи таким же усталым телеграфисткам, пальцы которых с удивительной быстротой мелькали по клавишам «бодо».

И вот теперь, много лет спустя, я снова держу в руках эти телеграфные ленты с пометками, сделанными условным кодом: «Из Грозы 5/7–43. 23.52. Рудник — Комсоправда».

Это значит: телеграмма отправлена из 1-й танковой армии в Москву пятого июля 1943 года, без восьми минут полночь. И дальше сдержанный, но многозначительный для посвященных людей текст, направленный к сведению редакции:

вынужден переключиться новую тематику тчк телеграммы адресуйте на старый адрес тчк приведите готовность высланные ранее снимки сделанные частях известного вам командира тчк сейчас буду диктовать оперативный репортаж важного значения тчк форсируйте выезд еще нескольких корреспондентов...

Эти старые телеграфные ленты, сохранившие живые, непосредственные впечатления военного корреспондента, которому посчастливилось в нужный момент оказаться в нужном месте, возможно, представят интерес для читателей, желающих взглянуть глазами очевидца на великие события тех дней, ставшие уже достоянием истории и вошедшие в учебники. [164]

Третье лето

6 июля, 7 часов 10 минут

К сведению редакции. Как я уже сообщил вчера, события развертываются бурно. Постараюсь информировать вас оперативно.

Немцы ввели в бой с юга и с севера тысячи танков. Здесь их пока держат. Вчера получили боевой приказ танкисты. Сегодня с утра они уже воюют. Сейчас еду к ним. Собранный материал передам завтра размером на подвал. Сегодня можете опубликовать корреспонденцию, которую сейчас начну диктовать. Думаю, что она явится полезным дополнением к сводке Совинформбюро, если сегодня будет сообщено о начале крупных битв на Курской дуге.

Даю текст корреспонденции...

Третье военное лето... Запах поспевающей пшеницы раздражает обоняние гитлеровцев, лишает их покоя. Июль — пора их военного бешенства{42}. Все, что было накоплено за долгие месяцы в военных арсеналах, все, что было вымуштровано в казармах, сейчас сразу швыряется на зеленое поле: пан или пропал! Густыми зелеными тучами вслед за фыркающими, плюющимися горячим металлом машинами эта голодная саранча прет, не рассуждая, на восток. У нее нет памяти, поэтому всякий раз все начинается сначала, но всякий раз иначе, нежели в предыдущее лето.

Дело даже не в километрах, хотя и спидометры машин достаточно красноречиво свидетельствуют о существенном различии второго лета от первого и третьего от второго. Дело и не во времени, хотя календарь напоминает: 5 июля 1941 года гитлеровцы вели бои западнее Орши и уже нацеливали свой удар на Смоленск; 5 июля 1942 года были под Воронежем, а 5 июля 1943 года они копошатся там, куда отшвырнула их Красная Армия минувшей зимой. Дело в людях, дело в том, что наше третье лето застает нашу армию в расцвете сил.

Четвертого июля мы были у наших старых [165] друзей-танкистов{43}.

В глубоком овраге, густо заросшем цветущими липами и ветвистым дубняком, притаились врытые в землю грозные машины. Их было много. В отлично оборудованных блиндажах, сооруженных рядом с танками, бодрствовали хорошо знакомые нашим читателям люди — о подвигах этих танкистов мы писали не раз и в 1941 и в 1942 годах; они били немцев и под Москвой, и под Воронежем, и во многих других местах. На груди большинства из них мерцали золотом ордена и нашивки в память о ранениях. Погоны их сверкали командирскими звездочками.

Только что кончилось большое учение. Люди читали книги, играли в шахматы, напевали песни.

Учение показало: надо десять секунд для того, чтобы экипажи сели по машинам, и десять минут для того, чтобы вся эта грозная махина пришла в движение. В танках был уложен полный комплект снарядов и патронов, были установлены дополнительные бачки с горючим, — штаб танкистов уже знал, что по дорогам с юга движутся готовящиеся к наступлению гитлеровские войска. Значит, скоро бой...

Линия переднего края фронта пролегла неподалеку — за холмами, поросшими реденькими степными рощами. Прежде чем попасть к танкистам, мы проехали многие десятки километров и всюду видели то же самое: одна линия укреплений за другой, и всюду: в блиндажах, окопах, оврагах, лесочках — люди и машины, ожидающие приказа.

Гитлеровцы давно планировали наступление. Их танковые корпуса несколько раз выходили на исходные рубежи, и наша пехота уже слышала их трубный рев, но в самую последнюю минуту рука германского военачальника отдергивалась, словно обжегшись о карту, и снова воцарялась гнетущая тишина.

Мы сидели в блиндаже танкиста Александра Бурды{44} и перебирали в памяти минувшие кампании, вспоминали знакомых, друзей, [166]

с которыми сталкивала нас судьба на дорогах войны. Блиндаж у Бурды просторный, из двух отсеков, похожих на комнаты. Топится печь — сегодня прохладный вечер, горит электрический свет. На столике скатерть, на стене зеркало. В снарядном стакане — букет полевых цветов. На войне складывается свой быт и свой уют. Война-то долгая...

Коренастый русый командир с узенькими щелочками хитроватых глаз считает по пальцам машины, на борту которых ему довелось воевать: три танка сгорели под ним, шесть танков взорвались.

— А мы вот воюем и воюем, — говорит Бурда. — Мой башенный стрелок — помните его? — Стороженко, он ведь теперь танковой ротой командует, носит два ордена, и на счету у него одного двадцать три немецких танка, не считая пушек и прочей дряни...

Он умолкает. Через приоткрытую дверь доносится песня.

— Как в мирное время, — улыбается вдруг Бурда. — А тем временем все учимся и готовимся. Опыта сейчас у нас прибавилось — нынче не сорок первый год, — а все-таки учиться надо. Ведь нам до Берлина еще далеко... — И он в сотый раз склоняется над картой, на которой синими линиями нанесено расположение гитлеровских танковых дивизий. Их много, и они стоят совсем рядом.

Видимо, не случайно Гитлер перебрасывает именно на этот участок свои лучшие войска, вооруженные новейшей техникой. Здесь находятся сейчас 2-й танковый корпус СС обергруппенфюрера Хауссера в составе хорошо известных танковых дивизий «Мертвая голова», «Адольф Гитлер» и «Райх», воевавший под Сталинградом; 48-й танковый корпус, в который входят две танковые, две пехотные дивизии; моторизованная дивизия «Великая Германия»; еще одна танковая дивизия, номер которой пока не установлен; десяток пехотных и одна механизированная дивизия. Общая численность этой группировки — около тысячи пятисот танков, 2500 орудий и минометов и более четверти миллиона солдат и офицеров{45}.

— И все-таки это не 1941 год, — упрямо повторяет Бурда, тряхнув головой.

Мы вышли из блиндажа, прошлись по дорожке, вьющейся по дну заросшего лесом оврага. Командиры подразделений, вырастая словно из-под земли, лихо рапортовали командиру бригады. При некотором [167] напряжении зрения можно было разглядеть в двух-трех шагах силуэты укрытых зеленью мощных танков, щупающих воздух стволами орудий.

Вдруг послышался грозный нарастающий рев авиамоторов, и над лесом молнией мелькнули острокрылые истребители.

— «Лавочкин-пять», — определил Бурда. — Ох, и дают же они жизни фашистам!.. Сегодня тут они сто десятого (немецкий двухместный истребитель, обладавший мощным по тем временам вооружением. — Ю. Ж.) сшибли. Только он сунулся — двое наших выскочили из засады, и — будь здоров. Вон там сгорел...

Истребители мчались к переднему краю большими группами. Командиры танкистов провожали их пытливыми взорами: когда сразу устремляется в одном направлении столько истребителей, это неспроста. И действительно, уже через несколько минут с переднего края отчетливо донеслась канонада, загрохотали разрывы бомб.

Бурда тихо сказал:

— Ну, кажется, скоро начнется...

Это еще не было началом генерального боя — он развернулся только наутро, но уже с вечера четвертого июля гитлеровцы ввели в действие солидные силы. Они попытались форсировать Северный Донец одновременно на ряде участков группами по 15–20 танков, поддержанными усиленными батальонами пехоты. Это была разведка боем.

План действия гитлеровского командования был известен заранее: удар на Курск и в обход Курска с юга и с севера. Поэтому немецкие атаки были встречены хладнокровно и уверенно. Недаром за эти месяцы в наших войсках много раз проводились учения, решались тактические задачи применительно к обстановке предстоящего сражения.

Огневая стена заслонила берега Северного Донца. Заранее пристрелянные рубежи накрыты дождем снарядов и мин. Командиры и бойцы с медалями на груди за Сталинград многое пережили и испытали минувшим летом, и теперь они встречали врага с каким-то особым чувством. Затишье всем уже давно надоело, и теперь каждый спешил сделать свое дело как можно быстрее и лучше.

Сгустилась темная южная ночь. Над передним краем повисли сотни ракет. Грохот канонады усилился.

В штабах терпеливо ждали, что будет дальше. В том, что именно должно было произойти, ни у кого не было двух мнений: разведка донесла о движении от Харькова на север тысяч автомашин и двадцати четырех эшелонов.

Глубокой ночью в штаб танкистов поступило сообщение: гитлеровцы начали генеральное наступление по всему фронту, севернее Белгорода у Томаровки развертывались новые и новые немецкие [168] дивизии. На переднем крае теперь действуют уже группы до ста танков против какой-нибудь одной обороняемой нами деревушки.

Немецкие перебежчики сообщают, что по всем частям объявлен приказ Гитлера, в котором сказано:

«Солдаты! С сегодняшнего дня вы начинаете большое наступление, исход которого может иметь решающее значение для войны. Ваша победа во всем мире должна еще больше, чем раньше, укрепить уверенность в том, что оказывать какое бы то ни было сопротивление немецкой армии в конечном итоге бесполезно.

...До сих пор русским достигнуть того или иного успеха помогали их танки. Мои солдаты! Наконец, вы имеете теперь лучшие танки, чем они!.. Колоссальный удар, который сегодня утром поразит советские армии, должен их потрясти до основания. Вы должны знать, что от успеха этого сражения может зависеть все...»

Когда взошло солнце, прибыла сводка: в 5 часов 30 минут началось немецкое наступление на Орловско-Курском направлении, у нас — в 6 часов 00 минут. Теперь сражение шло уже на широком фронте, и в соприкосновение пришли сотни тысяч солдат и огромные массы техники. Гитлеровцы ввели в бой 700 танков, поддерживаемых большим количеством артиллерии и авиации. На степном просторе, в глубоких оврагах, на холмах, в деревушках, превращенных волею судьбы в военные объекты, то и дело вспыхивают жаркие кровопролитные схватки.

Бои носят маневренный острый характер. Идет борьба двух воль, борьба нервов. Сейчас, когда я диктую эти строки, с новой силой развертываются танковые бои, и наши старые друзья Александр Бурда, Павел Заскалько, Стороженко и многие другие уже там, на поле боя. Они начинают свое третье боевое лето, и мы сегодня же побываем у них, чтобы рассказать нашим читателям, как развертываются события, которые составят новую главу в истории Отечественной войны.

Укрощение «тигров»

7 июля, 5 часов 34 минуты

Минул еще один день, долгий и тягучий июльский день{46}. Иссушающий зной спал, и на броне танков, на стволах орудий крупными каплями выступает роса. В зарослях дубняка сонно разговаривают [169] птицы, шуршит сухой травой шалый заяц, бежавший с переднего края. По тропам тихо шагают терпеливые раненые, и белые перевязки их резко выделяются в лесном сумраке. Здесь, в ближнем тылу по-прежнему царят тишина и спокойствие — за двое суток боев мы не видели на фронтовых дорогах ни одной воронки. Но достаточно проехать двадцать километров на юг, чтобы в полной мере испытать все трудности и превратности современной войны.

Все, что мы знали и пережили до сих пор, бледнеет перед масштабами нынешнего сражения, когда на протяжении считанных часов сотни танков и самолетов превращаются в металлический лом.

Гитлеровцы хвалились в своих листовках, которые они разбрасывали повсюду, что их войска на второй день наступления вступят в Курск. Но вот второй день наступил и закончился, а они так же далеки от цели, как и в тот час, когда отборные танковые дивизии эсэсовцев с мертвыми головами в петлицах ринулись в первую свою атаку. Бои идут все там же, на узком плацдарме севернее Белгорода, среди узких степных речушек, крутых оврагов, маленьких рощиц, и даже знаменитые «тигры», которыми щедро снабжены отборные немецкие части, брошенные на этот участок, не в состоянии добиться перелома обстановки в пользу гитлеровского командования.

Когда наблюдаешь ход такой грандиозной битвы на близком расстоянии, когда являешься свидетелем таких огромных событий, всегда бывает крайне трудно составить общее представление о них, обобщить наблюдения. Вот и сейчас, просматривая торопливые записи о встречах и беседах с людьми, побывавшими в самом пекле сражения, невольно досадуешь на то, что не хватает расстояния во времени для того, чтобы как-то привести эти наблюдения в систему, проанализировать их.

Пока что можно только отметить основные факты. Факт первый: за двое суток кровопролитнейших боев в районе Белгорода гитлеровцы не смогли добиться ни одного сколько-нибудь существенного успеха. Факт второй: наш солдат выдержал с честью еще одно труднейшее испытание психики и воли. Факт третий: наш офицер показал, что его воинское искусство возросло за эти месяцы во много крат.

Гитлеровцы упрямы, это известно давно, и они сегодня весь день продолжали ломиться в те самые двери, о которые они расшибли себе лоб вчера. В бой вводятся новые и новые танковые дивизии взамен уже перемолотых. Их постигает та же участь. Но сам характер боя за последние двадцать четыре часа претерпел существенные изменения. [170]

Пятого июля основную тяжесть нечеловечески трудных испытаний приняли на себя пехотинцы и артиллеристы — между прочим, мы незаслуженно мало говорим и пишем о замечательных людях, носящих на рукаве гимнастерки знак скрещенных пушек; воины истребительной противотанковой артиллерии в эти дни поистине стоят насмерть, удерживая свои рубежи. И когда в сводке говорится «в течение дня подбито и уничтожено 586 танков», мы должны благословлять этих незаметных, скромных героев, вооруженных маленькими, но грозными скорострельными пушками.

...Танкисты Катукова в соответствии с приказом командующего фронтом вышли на указанные им рубежи к 23–24 часам 5 июля. К этому времени 4-я танковая армия гитлеровцев, продвинувшись вперед, овладела первой и второй позициями стрелковых дивизий первого эшелона 6-й гвардейской армии, а южнее Яковлева прорвала третью позицию и подошла ко второй полосе обороны.

Но уже шестого июля с раннего утра поля битвы огласились знакомым грозным ревом наших «сухопутных линкоров» — на врага устремились советские танки. Броня столкнулась с броней, высекая искры, заговорили танковые пушки и пулеметы. Повсюду развернулись ожесточеннейшие схватки машин с машинами. И хотя за ночь немцы успели подтянуть к месту сражения новые резервы, хотя «тигры» сегодня бродили по полям целыми табунами, им не удалось продвинуться вперед, если не считать нескольких местных тактических успехов, отнюдь не окупающих тех огромных затрат живой силы и техники, которые совершил сегодня штаб Гитлера.

Ранним утром немецкие танковые части попытались протаранить нашу оборону на одном из участков. С громом и лязгом двинулись вперед сразу сто машин. В первом эшелоне шли, зловеще выставив вперед свои длинноствольные 88-миллиметровые орудия, «тигры». За ними двигались самоходные орудия крупных калибров и, наконец, в третьем эшелоне — все остальные танки. В небе непрерывно выли немецкие самолеты, методически перепахивавшие землю бомбами. Усиленно работала вражеская артиллерия. Казалось, еще немного, и ничто не сможет устоять перед этой армадой. Об этом просто написать, но это очень трудно пережить — представьте себе на мгновение сто танков с «тиграми» во главе, идущих прямо на вас в упор...

(В то время, когда я передавал в редакцию «Комсомольской правды» эту корреспонденцию, я, конечно, не мог по соображениям военной тайны раскрыть детали описываемого боя. Теперь же можно уточнить: речь идет о танковом сражении утром 6 июля на участке, оборонявшемся 6-м танковым корпусом. Вот что рассказывает об этом бое руководивший им генерал А. Л. Гетман в своей книге «Танки идут на Берлин»: [171]

«В то утро противник силами 48-го танкового корпуса нанес мощный удар по правому флангу 6-й гвардейской армии и прорвал ее оборону на этом участке. Тесня 67-ю гвардейскую стрелковую дивизию, он устремился дальше на север. Справа от него наступал 2-й танковый корпус СС. Оба они и составляли главную группировку противника, рвавшуюся к Курску с юга... Непосредственно на позиции 6-го танкового корпуса наступала 3-я танковая и 255-я пехотная дивизии.

Части нашего корпуса были готовы к бою. В тот момент у нас было 169 танков. Что же касается вражеских сил, то, не имея, разумеется, точных данных о них, мы все же знали, что в немецких танковых дивизиях обычно было до 200 танков. Кроме того, разведка сообщила также, что основная масса наступавших на нас танков движется к участку Чапаев — Шепелевка, где занимали позиции 6-я мотострелковая и 22-я танковая бригады.

Не было ничего удивительного в том, что именно здесь мы их и ждали... Вот почему еще ночью, при выдвижении частей корпуса к реке Пене, на участке Чапаев — Шепелевка нами были сосредоточены также 270-й и приданный на усиление 79-й гвардейский минометный полки»{47}.)

«Тигры» с ревом ползли вперед, маневрируя среди оврагов, швыряясь крупнокалиберными снарядами. Их длинноствольные пушки дают снаряду такую дьявольскую начальную скорость, которая значительно усиливает его пробивную способность. Встречая на своем пути противотанковые рвы, стая «тигров» тяжело ныряла в них и начинала вертеться, размалывая откосы, словно стадо слонов. Земля осыпалась, и они медленно-медленно выползали и двигались дальше, все так же медленно, но неотвратимо. Немецкие танкисты чувствовали себя в безопасности за чудовищно толстой броней, тщательно укрывавшей все уязвимые места машины, в частности баки с горючим. Но вот рассчитанная советскими специалистами дистанция была пройдена, и наш передний край, с которого, по всем расчетам немецких танкистов, давно уже должны были в страхе бежать все русские, заговорил яростным ураганным огнем.

Тактика борьбы с «тиграми» была разработана советским командованием заранее, их появление не было сюрпризом для наших специалистов. По понятным причинам, мы не будем описывать здесь эту тактику во всех деталях; скажем только, что практика подтвердила теоретические расчеты и что «тигр» оказался таким же смертным, как и предыдущие типы немецких танков. Его били насмерть и артиллеристы, и танкисты. Но среди многих побед над «тиграми», достигнутых сегодня, она должна быть выделена особо, как истинный символ героики русского солдата — это подвиг командира орудия старшины Н. Е. Богомолова, его [172] наводчика сержанта Н. Г. Калинника и замкового ефрейтора Н. О. Певцова{48}. Подпустив немецкие танки вплотную, эти два артиллериста расстреляли в упор и сожгли один за другим три «тигра»! Это было нечеловечески трудно и рискованно, но Богомолов и Калинник до конца выполнили свой долг. Только тот, кто сам слышал рев «тигра» и грохот его дьявольской пушки, в состоянии до конца понять, какое напряжение всех душевных сил потребовалось этим двум советским людям для того, чтобы так искусно решить свою боевую задачу.

«Укрощение «тигров» продолжалось до 16 часов. Кончилось оно тем, что немцы потеряли на участке, оборонявшемся 6-м танковым корпусом А. Л. Гетмана, семьдесят четыре танка разных типов и отошли, убедившись, что прорваться вперед на рубеже крохотной речушки, прикрытом броневым щитом советских танкистов, невозможно. Видя, что драгоценное время уходит безрезультатно, немцы поспешили изменить направление удара на этом участке. Они обрушили крупные танковые силы, опять-таки с «тиграми» во главе, на позиции, которые оборонял 3-й механизированный корпус. Но их атаки были отражены и здесь.

Количество немецких танков, участвующих в атаках, непрерывно возрастало. В воздухе над узеньким клочком земли непрерывно висели группы от тридцати до восьмидесяти самолетов, они бомбили наш передний край. И все-таки танкисты стояли; стояли, как когда-то под Орлом, потом под Москвой, потом под Ливнами, потом на Калининском и Северо-Западном фронтах. Люди смертельно устали, их лица постарели, смерть опустошала их ряды, но гитлеровцам пройти вперед не удавалось. По данным на девятнадцать часов, битва на этом участке продолжается с прежним напряжением, и немцам продвинуться вперед не удается, хотя они уже принесли в жертву пятьдесят три танка.

Под вечер нам довелось снова побывать в штабе генерала Катукова. Его блиндажи и палатки раскинулись в одной из бесчисленных рощиц в непосредственной близости от переднего края нашей обороны — так удобнее и легче управлять частями, непосредственно ведущими бой. В роще благоухали медвяные травы, цветы. Людей не было видно, и только тщательно выписанные на табличках указатели — «К шалашу № 6», «Блиндаж № 2» напоминали, что рощица жилая. В траве змеились провода. Изредка проносились на вездеходах офицеры связи, либо на пустынной лужайке приземлялся связной самолет, сразу нырявший под сень листвы.

Люди штаба продолжали размеренно делать свою большую трудную работу, склонившись над картами. Под сенью шалашей работали парикмахерские, столовые; почтальон разносил письма и газеты; [173] в походном зубоврачебном кабинете врач в белом халате ждал пациентов, опершись на спинку сверкающего никелем кресла. Штаб переехал сюда всего лишь несколько часов назад, но догадаться об этом по внешним признакам было невозможно — настолько рощица была уже обжита. Вот только глаза у людей были краснее обычного; спать в эти ночи офицерам штаба почти не приходится.

Мне вспоминаются прошлогодние июльские дни. Тогда примерно на этих же направлениях шли такие же жаркие битвы, и дрались наши войска не менее стойко и решительно. Но вот глядишь на эти мобильные, собранные, подтянутые штабы, ездишь по частям, ведущим бои, наблюдаешь за фронтовыми дорогами, на которых соблюдается образцовый порядок, и как-то особенно отчетливо представляешь то новое, что приобрела наша армия за этот год: высокую культуру военного искусства, воинскую зрелость, возросшую уверенность.

Армия трезво отдает себе отчет в том, что положение остается на этом участке напряженным, хотя немцам вот уже двое суток не удается продвинуться вперед, — не так-то просто сдерживать возглавляемый «тиграми» тысячный табун танков, за которым следует армия из многих и многих пехотных дивизий. Но армия — вся армия, от первого генерала до последнего солдата, — ни на минуту не сомневается в конечном исходе событий. Перед ее глазами опыт Москвы и Сталинграда, а такой опыт не забывается никогда.

За окном крытой соломой хатенки, где стоит телеграфный аппарат, который передает эти строки в Москву, уже сгустился ночной мрак. Где-то далеко над горизонтом снова зажглись гроздья осветительных ракет. Оттуда доносится глуховатое эхо взрывов — там продолжается жаркое сражение. Красноватый отблеск пожарища красит краешек горизонта. В небе поднялся молодой месяц. Бледные лучики его тонкого серпа скользят по изрытой бомбами и снарядами, опаленной огнем земле, словно ведут строгий счет подбитым танкам и трупам «летних» солдат Гитлера. Укрощение бесноватых «тигров» продолжается...

Сражение

7 июля, 23 часа 52 минуты

К сведению редакции. Интересно, что остается от моих корреспонденции после того, как в соприкосновение с ними приходит редакторский карандаш? Пишу, как велит сердце, а уж вы там регулируйте — что можно и чего нельзя публиковать.

Посылать оперативные описания боев считаю нецелесообразным — больше того, что дается в официальной сводке, не скажешь, [174] а живое свидетельство очевидца, по-моему, сводку дополняет. Телеграфируйте ваши замечания.

Утром снова пробрались в действующую танковую часть. Фишман сделал снимки, а я собрал материалы для очерка. Даю материалы о танкистах, так как именно этот род войск решает здесь все.

* * *

Сегодня мы провели целый день на выжженном, перепаханном бомбами и снарядами клочке земли в пяти километрах от переднего края, той узкой полоски, которой было суждено принять на себя полную меру страшного немецкого бешенства{49}. Отсюда, с наблюдательного пункта командира одного из соединений{50}, виден почти весь участок фронта, на котором немцы наносят вот уже третий день неимоверные по силе и ярости удары.

Характер и размах сражения, в ходе которого только за два дня немцы потеряли сотни танков и самолетов, трудно себе представить, трудно осознать, пока не увидишь собственными глазами поле этой поразительной битвы. Поэтому нам хочется сегодня рассказать нашим читателям обо всем, что мы увидели за день как очевидцы, со всей полнотой и строгим соблюдением хронологии.

Широкое поле созревающей ржи с ломкими стеблями... Покатые высотки, овраги с заболоченными тинистыми ручьями... Редкие рощицы... Полуразрушенные, хлебнувшие горя деревушки, которым вот уже третий раз приходится принимать на себя тяжесть фронта... Это — театр военных действий.

На одной из высоток — тщательно замаскированный блиндаж командира соединения с тоненькой тростинкой рации. Отсюда генерал разговаривает со своими частями, ведущими бой в нескольких километрах впереди, на окатах высоты, хорошо различимых даже невооруженным глазом. Там впереди высокими, до неба черными столбами стоит дым. Это горят танки, немецкие и наши.

На юге в знойном июльском мареве дрожат силуэты немецких машин, изготовившихся к очередной атаке. Они расставлены в шахматном порядке вне зоны досягаемости нашего действительного огня. Видимо, немцы рассчитывают самым видом своей техники устрашить нашего бойца. Но на третьем году войны наш боец приобрел спасительное спокойствие, и даже «тиграми», которые (впервые применены здесь в таких широких масштабах, его не запугать. Не запугать его и вот этими гигантскими облаками едкой черноземной пыли, [175] которые ежеминутно встают то тут, то там над новыми и новыми воронками авиабомб, в каждую из которых может уйти вместе с башней наш Т-34; вот уже третий день гитлеровцы непрерывно кружатся над этим участком группами от пятнадцати до ста самолетов. Сюда собраны лучшие асы отовсюду, от Анапы до Конотопа.

— Вы спрашиваете об обстановке? — говорит генерал, на минуту отрываясь от телефонной трубки. — Вот она, обстановка, перед вами! — и он проводит рукой вдоль горизонта, исчерченного высокими черными и белыми дымами, сквозь которые то и дело мелькают зловещие языки малинового пламени.

Сражение возобновилось сегодня с немецкой точностью ровно в три часа утра, когда фельдфебели поднимают танкистов от сна. На этот раз, видимо, немецкое командование решило приложить все силы, чтобы прорвать, наконец, советскую оборону и ринуться в глубь нашей страны. На узком участке протяжением в несколько километров они бросили вперед небывалое количество боевых машин — пятьсот танков, среди которых было много тяжелых машин. Разбившись на несколько колонн, эта страшная железная армада устремилась одновременно по ряду проселочных дорог и большаков на север.

Гитлеровцы были настолько уверены, что их подавляющий численный перевес на этом маленьком участке принесет им победу, что шли исключительно нагло — походным порядком. Они думали, что те ожесточенные бомбежки и обстрелы, которым до этого подвергалось расположение наших частей, сделали свое дело и что им теперь остается лишь победным маршем пройти на Курск. И вдруг со всех сторон перепаханного бомбами клочка земли что-то затрещало, загрохотало. Взвыли могучие моторы наших танков, и завязалась небывалая по остроте борьба.

— Я воюю не первую войну, — сказал мне генерал, — но такого напряжения и такого обилия средств уничтожения людей еще не видывал ни разу. Даже Сталинград в период обороны не испытывал того, что испытывают сейчас те, кто сидит на переднем крае — вон там, где только что рухнули еще двадцать две бомбы весом по четверть тонны каждая...

Да, нашим приходилось тяжко, очень тяжко. Танкисты-гвардейцы, вот уже третий день участвующие в бою, и их соратники по оружию из других родов войск вели искусный, изобилующий множеством острых моментов бой, отражая натиск группы двухсот танков. Чуть правее раз за разом бросались на штурм еще триста немецких боевых машин. Положение становилось угрожающим: немцам, невзирая на героическое, доходящее до самопожертвования сопротивление наших бойцов, удавалось, хотя и медленно, продвигаться вперед. Они заняли уже одну из деревень. [176]

Впереди наступающих немцев, как и вчера, шли «тигры». Они двигались по дорогам в походном порядке, потом развертывались строем на обратных скатах командных высот и на максимальной скорости шли вперед, ведя с ходу бешеный дальнобойный огонь. Тот, кто видел первый раз эту неуклюжую, грузную, злую по своей внешности машину, завывающую прерывистым тоном, словно «юнкерс», невольно чувствовал холодок в душе...

Но вот подлетел со своими испытанными танкистами гвардеец Александр Бурда, защитники рубежа собрали свои силы в кулак и снова вернули деревню. Удалось задержать и группу из трехсот гитлеровских танков, яростно пробивавшуюся вперед по другую сторону шоссе, ведущего к Обояни, хотя сделать это стоило поистине нечеловеческих усилий.

Оттянув свои машины, немцы начали все сначала, как положено по уставу: обработка участка фронта с воздуха, артиллерийский обстрел, удары шестиствольных минометов, а после этого — новые танковые атаки.

В воздухе стоит непрерывный грохот страшной силы, отупляющий мозг, иссушающий душу. Немцы терпеливо и упрямо бьют по площадям всеми огневыми средствами, какими они располагают. Эскадрилья за эскадрильей, «хейнкели» разгружаются над нашими окопами от бомб, и все новые тучи пыли высотой до самого неба встают то там, то здесь. Пыль так высоко поднята бомбежкой и артиллерийским обстрелом, что линия горизонта давно уже пропала, и само солнце заслонилось от нас грязной пеленой, сквозь которую тускло мерцает его воспаленный глаз. А немецкие танки, подожженные утром, все еще горят и горят, и столбы дыма, покачиваясь, словно свечи, караулят эти стальные надгробия отборных немецких танкистов-эсэсовцев.

К адской канонаде бомбежки присоединяются прелести артиллерийского обстрела. В воздухе уже появился ненавистный всем бойцам немецкий самолет-корректировщик артиллерийской стрельбы, прозванный пехотинцами ядовито и зло «кривой ногой» за то, что у него действительно кривые лапы. Сделав крутой вираж над нашим передним краем, он вдруг пускает какую-то ярко-малиновую струю, которая повисает в воздухе, словно гигантская праздничная лента. Стоит ей прикоснуться к земле, мак она расплывается в широкое устойчивое озерко дыма все того же ярко-малинового цвета. Это — указатель цели для немецких артиллеристов. И действительно, несколько мгновений спустя в районе этого загадочного дымного озерка начинают с оглушительным грохотом рваться снаряды.

К полудню там, на переднем крае, в нескольких километрах от наблюдательного пункта, земля была настолько изрыта и истерзана, [177] что даже невооруженным глазом было видно, что там буквально нет живого места.

— Сейчас пойдут, — задумчиво сказал генерал, опуская бинокль и протирая красные от долгой бессонницы глаза.

И действительно, через несколько минут на гребне дальней высоты у невысокого лесочка замелькали приземистые силуэты немецких боевых машин. Впереди шли тяжелые танки. Их было много, очень много. От длинных стволов то и дело отделялись язычки пламени: немцы с ходу вели огонь по нашим танкам и артиллерийским позициям, пользуясь отличной дальнобойностью своего оружия. Но вот когда они подошли ближе, с нашей стороны грянуло сразу все, что только способно бить по танку, — противотанковые ружья, орудия пехоты, зенитные пушки, стволы которых повернуты параллельно земле. Зашумели гвардейские минометы. Стало видно, что там, на высоте, идет жаркий бой, но разглядеть его детали не удавалось так, как этого хотелось бы...

Командир части с нетерпением ждал донесения и, когда оно прибыло, срочно вызвал по радио вышестоящий штаб.

— На моем участке прорвалась вперед группа в составе двухсот танков. Ввожу в бой резерв и самоходную артиллерию...

Теперь напряжение боя еще возросло, хотя всего минут пять назад казалось, что уже достигнут предел, за которым человек лишается способности дышать, думать, рассуждать, — все поглощает этот тупой металлический рев и свист. Видя, что и на этот раз продвинуться вперед не удается, гитлеровцы удвоили силу ударов с воздуха и ударов артиллерии. С противным визгом и шуршанием тяжелые снаряды проносились над нами и чуть поодаль поднимали к небу фонтаны земли. Немецкие самолеты шли теперь тесно сомкнутым строем, звеньями и эскадрильями, крыло к крылу, и на землю сыпался ураганный ливень огня и металла. Сотни тонн бомб и снарядов обрушивались на совсем крохотный участок фронта.

На скате противостоящей высоты неуклюже ворочались, огрызаясь огнем, несколько десятков короткотелых длиннопушечных «тигров». Вот вспыхнул багровым огнем и остановился еще один из них, потом второй. По тяжелым немецким танкам били пока еще невидимые отсюда стрелки противотанковых ружей, артиллеристы, наши танки. Наконец, все кончилось. На горизонте встали новые дымы горящих машин. Мы насчитали их более полутора десятков.

Генерала попросили к радиотелефону, и бодрый голос командира 1-й механизированной бригады полковника Липатенкова доложил так громко, что услышали все: «На моем участке за передний край прорвались тридцать танков. Пехота осталась в своих окопах, хотя «тигры» утюжили их. Наши автоматчики сумели отсечь немецкую пехоту от ее танков, и тогда заранее подготовленные расчеты [178] и танковые экипажи начали охоту за тяжелыми немецкими машинами. В течение двадцати-тридцати минут мы уничтожили шестнадцать танков, остальные добиваем...»

Немецкие танки ослабляют натиск, но теперь снова усиливается бомбежка с воздуха. Высоко в небе — непрерывный гул моторов. Наши истребители перехватывают немецкие самолеты и сбивают их. Вот и сейчас, сию минуту, последний «хейнкель» эскадрильи вдруг вздрогнул и резко пошел на снижение, оставляя за собой длинную голубоватую ленту дыма. Летчик пытается сбить пламя или хотя бы дотянуть до своей территории. Но когда до земли остается метров пятьдесят, самолет резко переходит в отвесное пике и, сорвавшись в штопор, врезается в землю. Почти одновременно в другом конце неба появляется открытый парашют: пока все, увлеченные зрелищем, следили за подбитым «хейнкелем», мы не заметили, как наш подкравшийся со стороны истребитель сбил шессершмитта». Над местом падения «мессершмитта» сразу встает еще одно черноземное пыльное облако.

От непрерывного адского грохота начинают болеть барабанные перепонки. Жарко, необыкновенно жарко. На небе — ни облачка. День кажется нестерпимо длинным. Но здесь, на наблюдательном пункте, люди, не спавшие уже три ночи, продолжают оставаться собранными, подтянутыми, терпеливыми, умеющими выждать удобный момент, чтобы ответить всегда вовремя ударом на удар. При малейшей благоприятной возможности наши Т-34 вихрем вылетают из своих засад и обрушиваются на врага, норовя атаковать «тигров» в борт.

Так проходит день. Что же в итоге? И третий день не дал немцам сколько-нибудь существенных успехов! Только на одном узеньком участке, где немцы еще вчера захватили две деревни, им удалось продвинуться вперед всего на несколько километров. При таких темпах немцам не хватило бы, для того чтобы дойти до Курска, всех танков, которые на протяжении долгих месяцев сооружала промышленность подъяремной Гитлеру Европы. За несколько погонных километров они заплатили сегодня десятками танков и многими самолетами.

Но сознание этого нисколько не утешает наших бойцов. Мы уже привыкли брать, а не отдавать населенные пункты, и подлинный трагизм можно прочесть в глазах молодого воина, который в силу ряда тактических соображений должен временно уйти вот из этой деревни, вот с этого холма, засеянного просом...

Возвращаясь с наблюдательного пункта, мы заехали в один хутор, находящийся сейчас в зоне боя. Все жители его ушли на север. Дома сиротливо глядели пустыми глазницами окон, двери были распахнуты настежь. Молодой автоматчик шел по улице, потупив [179] глаза в землю и повторяя: «Выходит, неустойка получилась с нашей стороны!» — и щеки его заливал жар. На груди этого автоматчика сияла боевая медаль, и мы знали, что он, как и его друзья по оружию, выполнил свой долг до конца. Даже тогда, когда немецкие тяжелые танки ворвались в расположение подразделений капитана Иванова и капитана Долженко, автоматчики и стрелки оставались в окопах, забрасывали немецкие машины гранатами, отсекали и истребляли немецкую пехоту, пока танкисты контрударами уничтожали прорвавшиеся танки.

Сейчас уже глубокая ночь, но бой не утихает ни на минуту. При свете десятков гигантских ракет, подвешенных на парашютах, на поде боя маневрируют огромные армии, насыщенные первоклассным вооружением.

Немцы непрерывно подтягивают из глубины резервы, развертывая на этом узком участке новые и новые дивизии. По нашим фронтовым дорогам тоже идут нескончаемым потоком грозные боевые машины.

Большое сражение 1943 года продолжается...

Старая гвардия

8 июля, 23 часа 15 минут

К сведению редакции. Выслали непроявленную пленку со снимками героев последних боев, в частности экипажа гвардии лейтенанта Георгия Ивановича Бессарабова, который уничтожил за один день три «тигра». Он представлен к званию Героя Советского Союза{51}.

Передали рассказ Бессарабова о его подвиге, желательно дать его сегодня в номер. Сейчас начну диктовать очерк о танковой гвардии.

* * *

Мы встретились с ними на пыльной, изрытой воронками фронтовой дороге. Три грозных раненых танка с рассерженным ревом выходили из боя. На их горячей броне лежали девять мертвых гвардейцев, и боевые друзья стояли рядом, держась за поручни машин, словно почетный караул; гвардейцы даже мертвыми не сдаются врагу, и тело каждого воина, отдавшего жизнь за Отечество, уносится его соратниками с поля боя — такова традиция. [180]

Копоть и пыль покрывали лица танкистов, в глазах их еще мигали отсветы боя; в них трудно было узнать тех щеголеватых военных, какими мы видели их за три дня до этого в просторном лесном лагере. Теперь это были настоящие чернорабочие воины, и пыльные их комбинезоны пропахли бензином, порохом и кровью. Тут же на обочине шоссе, пока механики возились у моторов раненых машин, танкисты рассказывали нам подробности боя. И в этом бою вновь во всей красоте и богатстве раскрылись те благородные черты души, которыми славна наша гвардия, сражающаяся под знаменем Ленина вот уже скоро два года.

— Все за одного, один за всех — это наш старый закон, вы знаете, — отрывисто говорил усталым хрипловатым голосом молодой летами, но уже опытный танкист командир роты Владимир Бочковский. — Ну вот, этот закон и помогает нам воевать...

В ход пошли камушки и прутики в качестве наглядных пособий, и на разглаженной горячей черной пыли была быстро изображена схема битвы. Вот здесь, на склонах высоток, в одном километре южнее деревни Яковлево, которую надо было любой ценой удержать в течение суток, заняла рубеж 1-я гвардейская танковая бригада. Первым, когда только начало светать, на подступах к деревне принял удар фашистских танков 2-й батальон бригады, которым теперь командовал майор С. И. Вовченко. Он смело вступил в единоборство с 70 немецкими танками, которые ползли вдоль шоссе.

Наткнувшись на мощный сосредоточенный огонь, гитлеровцы отступили и попытались обойти позиции танкистов с фланга. Но на их пути опять оказались советские танки — из роты Владимира Бочковского, входившей в состав 2-го танкового батальона.

Было 4 часа утра 6 июля, когда Бочковский заметил в свете восходящего солнца сразу три колонны тяжелых немецких машин с «тиграми» впереди, они вытягивались параллельными курсами по направлению к деревне. «Тигры» ревели и швырялись тяжелыми снарядами. Тут послышалось прерывистое гудение с неба: группы самолетов одновременно заходили с разных концов и начинали бить по всей площади, на которую был нацелен танковый удар. Это и есть то «авиационно-танковое наступление», которое гитлеровцы практикуют теперь как основу своих операций.

Земля гудела. Черная завеса потревоженной пыли закрыла горизонт. Стало темно. Разверзлись гигантские воронки, среди которых трудно было маневрировать. Но рота гвардейцев-танкистов и приданная ей рота гвардейцев-стрелков остались на месте и приняли бой. Потеряв девять танков, гитлеровцы попятились назад — Можаров и Шаландин подбили два «тигра», три танка вывел из строя экипаж Бочковского и два — экипаж Бессарабова.

Гвардейцам пришлось невыносимо тяжело. Своими восемью танками [181] они держали рубеж, как и было им приказано, весь день, 6 июля, а точнее говоря, тринадцать часов: с трех часов утра до четырех дня. Помощи никто не просил и не ждал.

Солнце поднялось к зениту и уже начало склоняться к закату, а бой все еще продолжался. Гвардейцы маневрировали, хитрили, били из засад, всячески старались заставить противника поверить, будто здесь не восемь, а по крайней мере полсотни советских машин, и выигрывали время, драгоценное время. Гитлеровцы терпели тяжелые потери от их меткого огня. Но и гвардейцы понесли утраты: были подожжены танки Чернова, Прохорова, Можарова. Вышли из строя машины Литвинова, Малороссиянова, Духова. В строю осталось всего четыре танка...

К вечеру гитлеровцы, видимо, догадались, наконец, что против них действует лишь горсточка лихих танкистов, и полезли вперед с утроенным бешенством. Бессарабов, Шаландин, Соколов, Бочковский продолжали сдерживать натиск немцев, но силы были слишком неравны, и им пришлось отойти в деревню и начать уличный бой.

Вот еще одна тяжелая бомба разорвалась рядом с танком Соколова. Машина, накренившись, съехала в глубокую воронку и застряла в ней. Бессарабов поспешил на выручку.

— Держись, Соколов, еще не все потеряно! — Бессарабов берет раненую машину на буксир и включает мотор. Шаландин броней своей машины загораживает товарищей и прикрывает их огнем. Но вытащить тяжелый танк из глубокой воронки дьявольски трудно. Машина Бессарабова ревет изо всех сил, а дело не подвигается. Немецкие танки почти рядом. Как быть?

Бочковский, дравшийся неподалеку, тревожно наблюдал за маневрами Бессарабова. Вдруг стрелок-радист взволнованно сказал ему:

— Соколов опять просит помощи — машина Бессарабова не тянет.

Бочковский взвесил обстановку. Его рота уже выполнила свою задачу, получен приказ отходить на новый рубеж, но как уйти, оставив друзей, попавших в беду?..

— Будь что будет, а ребят не бросим! — сказал Бочковский механику Ефименко, комсоргу роты, и танк командира подошел к машине Соколова.

Подав Соколову второй буксир, Бочковский и Бессарабов двойной тягой потянули раненый танк из воронки. Надо помнить при этом, что все три танка, собравшиеся вместе, находились под таким бешеным обстрелом, что кругом распыленный чернозем стоял сплошной тучей, и град тяжелых осколков барабанил по броне. И все-таки танки упрямо тянули машину Соколова.

Волнующий миг спасения был уже близок, как вдруг два немецких [182] снаряда одновременно подбили еще раз и подожгли раненую машину — у нее отлетел ствол пушки, и пламя взметнулось над мотором. С болью в сердце танкисты отцепили теперь уже бесполезные буксиры. Развернувшись. Бессарабов и Бочковский снова открыли огонь по наседавшим немецким машинам, принимая их снаряды на свою надежную лобовую броню.

Но вот и Бочковский почувствовал глухой удар — немецким снарядом сшибло гусеницу.

— Из танка вон — гусеницу натянуть! — скомандовал он, и танкисты без колебаний выскочили из машины под огненный дождь, чтобы исполнить приказ. К сожалению, было уже поздно — вторым снарядом немецкий артиллерист зажег танк. Бессарабов остановил свою машину и взял с собой боевых друзей. Экипажи подбитых танков и четыре мотострелка, до последнего мгновения оборонявшие свой рубеж, прилегли на броне машины, и она с гневным рокотом ушла из деревни, маневрируя под градом бомб и снарядов.

На месте засады остался танк лейтенанта В. С. Шаландина. Он продолжал вести огонь, мужественно прикрывая отход машины Бессарабова. Это был поистине героический неравный бой. Шаландину удалось зажечь один фашистский танк, но два других открыли по его машине огонь почти в упор. Несколько прямых попаданий, и наш танк запылал. Лейтенант В. С. Шаландин, заряжающий сержант П. Е. Зеленин, радист-пулеметчик старший сержант В. Ф. Лекомлиз погибли. И только тяжело раненному и обгоревшему механику-водителю старшему сержанту В. Т. Кустову удалось выбраться из горящей машины. Наши автоматчики подобрали его и отправили в госпиталь...

Велики были потери 2-го танкового батальона, но врагу танкисты нанесли еще больший урон. Один лишь экипаж Шаландина уничтожил 2 «тигра», средний танк и до 40 гитлеровцев. Экипаж Бессарабова уничтожил 3 «тигра». Комсорг роты Соколов подбил два вражеских танка. Три танка, в том числе «тигр», уничтожил сам комбат майор Вовченко...

Утром 7 июля бой возобновился. За ночь несколько подбитых машин удалось отремонтировать, и теперь в распоряжении командира роты Бочковского было пять танков. И рота снова стала стеной на пути врага.

— Нам пора, — сказал Бочковский, закончив свой рассказ. — Приказано завтра быть на рубеже. Предадим земле тела товарищей, отремонтируем танки и снова туда...

Он махнул рукой в сторону, где высоко тянулись к небу дымы взрывов, четко козырнул, отдал команду, и танкисты легко взлетели на броню, став в карауле в изголовья мертвых героев. Танки двинулись по взрытому бомбами шоссе на север...

В нынешних боях снова гремит имя знаменитого командира танкистов Александра Бурды. Бригада, которой он командует с 28 мая, за несколько дней уничтожила около семидесяти гитлеровских танков, среди них десяток «тигров». Храбрый умелый командир учит своих танкистов воевать и жить так, как заведено у старой гвардии, — ведь сам он из 1-й гвардейской танковой бригады и дал слово Катукову сделать и ту бригаду, которой командует теперь, тоже гвардейской{52}.

Мне довелось слышать, как Бурда, пользуясь короткой передышкой, рассказывал молодежи о настоящей гвардейской боевой дружбе.

— Бывают же такие совпадения! — спокойно говорил он. — Ровно год назад неподалеку отсюда, на Брянском фронте, мы тоже отражали атаки гитлеровцев. Должен вам сказать, что гитлеровцы тогда тоже нахально лезли. Было тогда у нас много всякого — и горького, и сладкого. Но никогда не забуду я бой под деревней Каверья...

В жаркий июльский день 1942 года, когда 1-й танковый корпус, действуя на Брянском фронте, вместе с другими танковыми частями, стремился оттеснить гитлеровцев на юг в районе реки Суховерейки, Александру Бурде, который тогда командовал 1-м батальоном в 1-й гвардейской танковой бригаде, было поручено предпринять атаки на сильно укрепленный гитлеровцами населенный пункт Каверья. Он должен был возглавить сборную танковую группу, в которую вошли 8 машин его батальона, 6 танков из второго батальона 1-й гвардейской бригады, 11 машин из 49-й бригады и еще две-три — из 89-й.

За рычагами командирской машины сидел гвардии старший сержант Дмитрий Иванович Матняк. Я хорошо помнил этого прекрасного солдата по старым встречам с гвардейцами: худощавый, смуглый, кареглазый украинец с едва пробивающимися усиками был любимцем батальона.

Боевые друзья Матняка знали его с 1938 года, когда он только пришел в Житомирский учебный батальон. Вместе они учились, вместе начинали воевать и вместе встали под гвардейское знамя в памятные дни битв в Подмосковье. Его знали как лучшего водителя танка, и он был во всем под стать своему командиру — такой же смелый, с хорошей украинской хитрецой...

Бой за Каверъю был тяжел — пришлось драться буквально за каждый двор, а пехоты, которой было бы сподручнее вести уличный бой и оборонять танки, у Бурды не было. Он вынужден был маневрировать одними танками. [184]

В разгаре боя на огородах деревни Бурда натолкнулся на батарею противотанковых орудий и завязал с нею дуэль. Ему удалось подавить две пушки, как вдруг немецкий снаряд разбил орудие его «тридцатьчетверки». Одновременно другой снаряд пробил броню танка и взорвался внутри машины.

Град осколков триплекса и окалины плеснул в лицо Бурде. Потоком хлынула кровь. В глазах была нестерпимая резь. Но Бурда помнил, что на нем лежит ответственность за всю боевую группу, и он, напрягая волю, не давал себе пасть духом. Он тут же передал по радио на командный пункт своему заместителю Заскалько, чтобы тот принял командование на себя, и приказал водителю: «Вправо!»

Надо было немедленно развернуть танк, чтобы подставить под снаряды мощную лобовую броню. Матняк оглянулся, кивнул головой, но танк остался на месте. «Вправо!.. Матняк, вправо!» — повторил громче Бурда. И опять все осталось по-старому. Тогда разгневанный командир бросился вниз, чтобы отшвырнуть растерявшегося водителя и самому сесть за рычаги, и в ужасе остолбенел: он увидел, что у Матняка оторвана рука, она болтается на ниточке сухожилия, на дне танка — лужа крови, а механик молча пытается одной рукой изменить направление движения танка. По броне непрерывно били немецкие снаряды, и искры сыпались в открытую рану Матняка. Радист глядел на все это широко раскрытыми глазами, забившись в угол изуродованной машины.

— Матняк, родной, что же ты молчишь? — с болью в голосе сказал Бурда, вытирая свои глаза, залитые кровью и слезами.

Водитель упрямо мотнул головой и снова потянулся к рычагам, но Бурда поднял его на руки, аккуратно опустил рядом с сиденьем, быстро перетянул перебитую руку ремнем, вынул складной нож и попытался перерезать сухожилие. Но нож оказался недостаточно острым. Сухожилие не поддавалось. Пришлось пока оставить руку так. Матняк молча сжал ее здоровой рукой, поднес к груди и замер.

Бурда скомандовал командиру башни старшему сержанту Чиркову:

— Наблюдай из башни и говори мне, куда ехать. Мне ничего не видно, кровь глаза заливает. Да и триплексы разбиты...

Усевшись за рычаги, он начал маневрировать, следуя указаниям Чиркова. Это была нелегкая задача: по-настоящему работала только правая гусеница, левая едва-едва тянула. Танк мог двигаться лишь по дуге. Бурда дал задний ход, и машина, вздрагивая под ударами бронебойных снарядов, медленно попятилась. Развернувшись, командир дал передний ход, и танк начал уходить.

Матняк бормотал, теряя сознание:

— Кто там жив из экипажа?.. Кто ведет танк?.. Скажите... Майор живой или нет?.. Скажите... Александр Федорович живой или... [185]

— Сиди, дорогой! — успокаивал его Бурда. — Все живы, все здоровы... Сиди!

— Где мы?.. Танк спасти надо! Понимаете, танк...

— Уже у переправы мы, дорогой. Сейчас танк спасем.

Матняк забылся. Состояние его все ухудшалось. А в это время над переправой появились тридцать вражеских самолетов. Загрохотали взрывы. Осколки бомб забарабанили по броне. Вышла из строя радиостанция. Мотор глохнул. Бросить танк?.. Нет, его надо было спасти во что бы то ни стало. Бурда схватил кувалду, вышиб заклинившийся люк водителя, чтобы самому разглядеть местность, снова взялся за рычаги и стал кое-как маневрировать среди рвущихся бомб.

Надо было во что бы то ни стало вернуть к жизни левую сторону ходовой части. Напрягая силы, майор все-таки заставил фрикцион работать — он кое-как связал проволокой оборванные тяги и — дал газ. Счастье! Танк медленно-медленно пополз. Теперь он двигался уже по прямой. Бурда провел его через реку, через поле. Он приближался к исходному рубежу, когда Матняк очнулся и снова настойчиво и требовательно спросил:

— Кто живой в экипаже?.. Кто ведет танк?.. Что случилось с майором?.. Где Бурда?..

И снова Бурда начал успокаивать его:

— Да вот же я, рядом. Какой ты Фома неверующий, ей-богу...

На командном пункте все сбежались к подбитой, израненной машине, которая наперекор всему дошла своим ходом сюда. Из люка выбрался окровавленный майор. Он хотел помочь выйти Матняку, но тот упрямо ответил:

— Нет... Я сам... Сам!..

И он вылез сам, бледный, без кровинки в лице, угловатый, беспомощный, со своей оторванной рукой, болтающейся на ниточке сухожилия. Врач поспешил к нему. Матняк отчужденно проговорил:

— Спасти нельзя? Что ж... Тогда режьте... Только, чтобы я видел...

Доктор быстро перерезал сухожилие, Матняк все еще стоял на ногах, держась нечеловеческим усилием воли.

— Ну, а теперь похороните ее при мне, — тихо сказал Матняк.

Гвардейцы плакали. Они быстро вырыли яму, бережно опустили туда белую, безжизненную руку лучшего водителя батальона и засыпали ее землей. И сразу Матняк обмяк, спустился на землю, остатки сил покинули его, и он уже дрожащим от неимоверной усталости голосом заговорил:

— А теперь... Где майор?.. Где товарищи? Кто меня вывез? Спасибо, братцы! Не поминайте лихом... [186]

Глаза Матняка закрылись. Его и Бурду положили в санитарную машину и отвезли в санбат.

— И что же Матняк? — робко спросил молодой танкист, выслушав эту историю. — Умер?

— Нет, что вы! — усмехнулся Бурда. — Так просто гвардейцы не умирают. Уж раз ты в бою уцелел, то жить тебе сотню лет.

И он рассказал трогательное окончание этой истории.

Матняк долго пролежал в госпитале. Там он встретился с одной девушкой, Калинниковой, которую знал еще до войны. В свободные от работы часы она добровольно дежурила в госпитале. Матняк любил ее, но сказать об этом стеснялся: что за жених без руки? И вот случилось так, что его выписали из госпиталя как раз в тот час, когда эта девушка кончила свое дежурство. Они вышли вместе. Пустой рукав гимнастерки угнетающе действовал на Матняка. Поглядев в высокое зимнее небо, он горько сказал: [187]

— Ну вот, давай простимся... Видать, несчастная моя звезда, кому я нужен, калека?

И вдруг девушка широко раскрыла глаза. В них сверкнули искорки. Она хотела что-то сказать, но потом просто обняла растерявшегося Матняка и крепко его поцеловала.

— Кому ты нужен? Дурной! Да ведь ты мне нужен!..

Они поженились, и Матняк написал об этом в свой батальон. Письмо читали вслух, читали несколько раз, и все очень радовались. И тут Заскалько осенила идея:

— Хлопцы! Какие же мы остолопы! Любовь любовью, все это замечательно, но ведь надо же им деньжат на первое обзаведение, а?.. Даю пятьсот рублей...

За два часа гвардейцы собрали на обзаведение молодоженам 9800 рублей и перевели их другу.

В сегодняшнем номере армейской газеты мы увидели портрет одного танкиста, сделанный художником-фронтовиком старшим лейтенантом Вязниковым. На нас глядело знакомое молодое лицо: открытый взгляд упрямых глаз из-под широких бровей, твердо сжатые губы, юношески пухловатые щеки. На груди танкиста — два ордена и гвардейский знак.

Я прочел подпись: «Гвардии лейтенант В. Стороженко» и сразу же вспомнил этого юношу. О нем рассказывал мне Бурда, а потом я нашел и его самого в 1-й гвардейской бригаде. В то время у Стороженко на боевом счету было уже двадцать три уничтоженных им гитлеровских танка.

Прошло немного дней, и вот портрет Стороженко, и заметка в газете — храбрый танкист снова отличился в бою: он истребил шесть немецких танков!..

Выучка

9 июля, 18 часов 56 минут

К сведению редакции. Здесь продолжаются ожесточеннейшие бои, исход которых будет иметь, по-видимому, огромное значение не только для нынешнего сражения, но, быть может, и для всей военной кампании этого года. Пока я не имею возможности рассказать детали того, что происходит, — это, вероятно, удастся сделать позднее. Поэтому пока что передаю очерк, рисующий общую атмосферу на фронте.

Вечер или утро? День или ночь?.. Трудно вести счет времени, когда бой идет все в том же яростном темпе уже четверо суток, не ослабевая ни на минуту, когда начинаешь терять счет самолетам, теснящимся в небе над твоей головой, когда туча черной пыли, размолотого [188] в порошок знаменитого курского чернозема, застилает небо такой плотной пеленой, что день становится похожим на вечер, а утро на ночь.

Я уже писал, что здесь немцы применяют ту же тактику, которой они пользовались в дни штурма Севастополя и Сталинграда: сотни самолетов перепахивают землю квадрат за квадратом, потом идут танки, и, наконец, является пехота, которую Гитлер бережет, как драгоценность — ее табуны за четыре года войны чрезвычайно поредели.

Но Севастополь и Сталинград были городами с ограниченным количеством улиц и кварталов, их можно было уничтожить, хотя это и требовало дьявольских усилий. А как уничтожить русскую степь?

Немецкие летчики не привыкли рассуждать, им приказано бомбить землю, и они бомбят ее гектар за гектаром. Только на участке одного соединения они совершают до трех тысяч налетов за день. Днем и ночью с переднего края слышатся одни и те же глухие отрывистые вздохи — это вздыхает вековой русский чернозем, принимая в себя тысячи тонн немецкого металла.

Когда с земли исчезает травяной покров и она превращается в мертвую смесь обработанного тротилом, истолченного, перегоревшего чернозема и дробленого металла, за дальними холмами раздается торжествующий звериный вой «тигров», и они выползают на гребень, готовые отпраздновать победу. И вот в этот самый момент опаленная, страшная, истерзанная немцем земля встречает гитлеровские танки снарядами пушек, таранными ударами танков, которые каким-то чудом уцелели в этом аду, меткими тяжелыми пулями противотанковых ружей, и новые черные столбы дыма поднимаются к небу.

К исходу дня гитлеровцам удается на каком-нибудь одном участочке после страшной борьбы не на живот, а на смерть захватить холм, рощицу или хуторок. Но такие победы не радуют их солдат. Они пугают их, потому что они видят, сколько солдатских жизней отдано за этот холм и сколько таких холмов впереди.

Сегодня по Белгородскому шоссе из Харькова прошли на север, лязгая гусеницами, еще сто немецких танков. Какое существенное изменение смогут они внести, если каждый день здесь погибает по нескольку сот гитлеровских танков, в том числе десятки «тигров»?

И все-таки обстановка остается серьезной — начатое здесь великое испытание силы продолжается.

Только что я вернулся из штаба танкистов. Усталый подполковник, подняв красные веки, аккуратно сложил карту и сказал:

— Дела идут нормально, но не надо самообольщаться. Гитлеровцев еще много, танков и самолетов у них хватает, а их солдаты беспрекословно повинуются приказам. Они будут лезть вперед до тех [189] пор, пока их не перебьют. И дело это хлопотливое. От наших людей требуется сейчас исключительный героизм и притом такой, который достигается не только благородным вдохновением, но и выучкой. Подполковник задумчиво повторил:

— Да, и выучкой!..

Это очень правильно сказано! То удивительное поведение наших людей на поле боя, свидетелями которого мы являемся в эти дни, то поразительное хладнокровие перед лицом смертельной опасности, которое они проявляют ежечасно, является прежде всего плодом выучки. Всесторонней. Широкой. Физической, военной, моральной!

Люди здесь свыклись с мыслью, что слава и традиции соединения обязывают их воевать особым воинским стилем. «У нас заведено так — убьют одного нашего, мы за него двадцать немцев бьем. А кто бьет больше, того за это не наказывают», — говорили пришедшему в часть молодому бойцу ветераны, и он тепло улыбался: в хорошую боевую семью попал, люди здесь ни за словом, ни за пулей в карман не лезут.

В часть приезжал генерал Катуков. Он выстраивал бойцов и спрашивал:

— А ну, кто из вас со мной дрался против немцев под Орлом? Два шага вперед!..

Бывалые гвардейцы с орденами на груди делали два шага вперед и застывали, блистая выправкой. Генерал собирал их в кружок и говорил:

— Смотрите, воспитывайте молодежь, чтобы помнили, знали, за что мы получили гвардейское знамя.

И ветераны учили молодежь, и молодежь с нетерпением ждала боя, чтобы показать, что и она не лыком шита.

Танкисты упорно учились. Командиры сидели за уставами. Автоматчики учились вести разведку. Механики-водители учились стрелять из пушки, а башенные стрелки — водить танк, чтобы в нужную минуту заменить друг друга. Часто проводились учения, и тогда повсюду выключалась проводная связь, на телефон накладывался строжайший запрет, и вся связь осуществлялась только по радио. Так шла выучка. И выучка эта дала свои плоды.

Сегодня в лесной чаще на дне оврага, который неделю назад, в период затишья, служил местом расположения одной из танковых частей, а сейчас стал одной из наших боевых позиций, я наткнулся на неожиданную картину.

Под раскидистыми ветвями старых деревьев была оборудована по полной форме академическая аудитория: стояли рядами гладко-отесанные скамьи, в центре «зала», пол которого заменил песок, находилась классная доска и рядом с нею — небольшой столик преподавателя, а сзади — большой, тщательно оборудованный, танкодром [190] в миниатюре: крошечные холмы, выложенные мхом овраги, деревушки из хатенок под соломенными крышами, мельницы, рощицы из мелких кустиков полыни. Видимо, здесь учились те самые танкисты, которые сейчас обороняют эту же рощицу.

В другом месте я увидел в лесу сделанный с таким же тщанием спортивный городок, где было все — от параллельных брусьев до турника.

Люди тренировались здесь, не щадя ни времени, ни сил, закаляясь физически, укрепляясь морально, набираясь столь нужных нам военных знаний. Вот почему боевая тревога не застала никого врасплох, и вот почему люди дерутся сейчас с такой исключительной стойкостью.

В дневнике погибшего комсорга роты гвардии лейтенанта Соколова нашли запись, сделанную им перед боем. Вожак комсомольцев вписал в дневник бессмертные слова Зои Космодемьянской, сказанные ею перед мученической кончиной: «Мне не страшно умереть, товарищи! Это счастье — умереть за свой народ».

Таковы плоды выучки партийной, комсомольской, морально-политической!..

* * *

Нынешний читатель заметит, что в эти два дня — восьмого и девятого июля — корреспондент «Комсомольской правды» уклонялся от каких-либо упоминаний о том, как же складывалась тогда боевая обстановка. Происходило это не случайно. То были одни из самых критических дней сражения на Курской дуге, и о многом, что происходило тогда, писать было нельзя — это лишь оказало бы услугу врагу.

Теперь, много лет спустя после окончания войны, битва на Курской дуге описана во всех деталях, — день за днем, час за часом, — во многих книгах и учебниках. В третьем томе «Истории Великой Отечественной войны» об этих двух поистине труднейших днях битвы сказано следующее:

8 июля противник пытался расширить прорыв в сторону Обояни, но снова встретил стойкое сопротивление наших войск. В то же время по вражеской группировке были нанесены два сильных контрудара: один — со стороны железной дороги Курск — Белгород, севернее Шопино силами 2-го гвардейского танкового корпуса, второй — из района северо-западнее Томаровки — силами 5-го гвардейского танкового корпуса.

9 июля противник сделал еще одну попытку нанести мощный удар, чтобы прорвать вторую полосу обороны и выйти к Обояни и далее к Курску. Весь день он атаковал силами до 500 танков с большим количеством пехоты и артиллерии по фронту шириной до 30 километров позиции 1-й танковой и 6-й гвардейской армий. К исходу дня гитлеровцам удалось продвинуться еще на 6–8 километров к северу, потеряв за день боя 11 000 солдат и офицеров, 230 танков и самоходных орудий. Воины 1-й танковой и 6-й гвардейской остановили врага и не пропустив ли его к Обояни. [191]

Я позволю себе привести здесь выдержку из своего фронтового дневника от 9 июля 1943 года, иллюстрирующую некоторыми деталями это сообщение:

Только вчера саперы построили нам с Борисом Фишманом чудесный шалаш с топчанами и столиком, скамьей и даже дверью. Только мы вселились туда, только обосновались, как снова приходится менять адрес...

Обстановка на нашем участке фронта становится все более напряженной. Вчера гитлеровцы весь день адски бомбили оба направления — и Кочетовское, и Верхопенское. Ожесточенные бомбардировки и яростные танковые атаки поставили в трудное положение 6-ю гвардейскую армию и 31-й танковый корпус Черниенко. Были ослаблены и стойко выдерживавшие все эти дни натиск противника части 3-го механизированного корпуса Кривошеева.

Гитлеровские танки подошли к Кочетовке, где находился командный пункт 6-й гвардейской армии. Ее командующий генерал Чистяков выехал на командный пункт Катукова, туда должен был перейти и весь его штаб.

Но яростный бой продолжался, и прервать руководство им нельзя было ни на минуту. И в Кочетовке, в непосредственной близости от частей, ведущих бой, остался е оперативной группой начальник штаба В. А. Пеньковский. Врага удалось остановить. Однако обстановка остается крайне напряженной.

Левее Кочетовки гитлеровцы несколько продвинулись вперед и заняли Грезное, загнув фланг еще больше. Явственно обозначилась их цель — обойти Обоянь с востока, ударить, быть может, на Ржаву.

На дорогах царит большое оживление. Чувствуется повышенное биение фронтового пульса. Увеличилось число раненых, отходящих в тыл. Потянулись обозы с эвакуируемым населением деревень. В направлении на Кочетовку пошли танки и самоходные пушки — будет усилено сопротивление гитлеровцам. Катуков рассчитывал, что предпринятые по приказу командования фронта контрудары 2-го и 5-го гвардейских танковых корпусов из района Корочи в направлении Калинино и Нечаевки, а 2-м и 10-м танковыми корпусами — по левому флангу 4-й танковой армии гитлеровцев облегчат положение, но эти предположения не оправдались.

С утра восьмого июля 31-й танковый корпус, который за ночь привел в порядок и собрал в кулак свои потрепанные части, держался стойко, но вскоре после полудня обозначился отход. Немедленно туда были брошены руководящие работники армий с задачей восстановить положение. Начальник политотдела армии полковник Журавлев был у Кочетовки (мы встретили его уже поздно вечером), инженер-полковник Дынер — в Верхопенье. Потом туда же умчался заместитель Катукова — старый генерал Баранович, который еще в царской армии дослужился до звания полковника; он — участник русско-японской войны.

Член Военного совета армии генерал Попель при мне направил одного командира из разведывательного отдела на шоссе с приказом — останавливать все танки, независимо от того, к какой части они принадлежат, и [192] посылать к Кочетовке, в распоряжение командира 31-го танкового корпуса Черниенко.

Танкисты сражались повсюду с величайшей самоотверженностью, буквально стояли насмерть. Из 6-го танкового корпуса только что передали о выдающемся подвиге лейтенанта М. К. Замулы. Танковый взвод, которым он командовал, оборонял участок важной дороги, идущей через Верхопенье на Обоянь. Гитлеровцы непрерывно бросались в атаки, пытаясь прорваться на этом участке.

Танкисты Замулы сражались восемь часов и нанесли фашистам большие потери. Сам он уничтожил четыре «тигра» и пять других танков, три самоходных орудия и бронетранспортер. Его собственный танк был подбит.

На выручку смелым танкистам подоспели их товарищи под командованием старшего лейтенанта З. П. Байбакова. Гитлеровцы так и не прошли.

А Замула и его друзья за ночь отремонтировали свои машины и утром 9 июля снова вступили в бой. В этот день они отбили еще десять атак гитлеровцев. Всего за два дня на личном счету лейтенанта Замулы прибавилось 17 уничтоженных вражеских танков, в том числе 7 «тигров», а также 5 самоходных орудий{53}.

Но положение остается напряженным. Ночью совсем близко от штаба армии, где мы ночевали, стреляли наши батареи. Черта фронта проходила уже через Верхопенье и Кочетовку. На рассвете сего дня командный пункт стал сниматься и отходить в лес, севернее Обояни.

По пути мы останавливаемся в селении Бобрышево, где ночевали до этого несколько раз. Больно видеть переживания людей, которые опасаются, что гитлеровцы, хозяйничавшие здесь пятнадцать месяцев, могут вернуться. Женщины стоят у околицы, словно каменные изваяния, и неотрывно глядят на юг, где уже пылают соседние деревни.

Все колхозные работы остановились. Идет эвакуация. Мычат коровы, лают собаки.

Во дворе у наших хозяев стоит ручная тачка со скудной поклажей. Женщины одеты по-дорожному. Только старик с густой бородой упрямо твердит:

— Неправильно это! А хлебушко-то как? Кто хлеб будет убирать? Вот наши соберутся с силой, отгонят проклятого, а мы им хлебушка...

Сейчас семь часов утра. Солнце прорезается сквозь облака. На юге все началось сначала: звон авиамоторов, глухие разрывы бомб, орудийная канонада.

Стекла в хате дрожат. Тяжелый каток гитлеровского наступления готовится совершить еще один оборот. Неужели и сегодня фашисты продвинутся?..

И все-таки, как бы там ни было, это третье лето никак не похоже на два предыдущих. Гитлеровцам никак не удается прогрызть нашу оборону, хотя [193] они напрягают все свои силы. Еще несколько дней, и они выдохнутся — такова всеобщая уверенность в штабе.

Вот почему мы берем на себя смелость уговорить своих хозяев в Бобрышеве не покидать села...

Контратака

10 июля, 16 часов 59 минут

К сведению редакции. Вчера вечером мы побывали в одном из батальонов знаменитой танковой части, прославившейся минувшей зимой под Тацинской. Ее беспримерный неожиданный удар по опорному пункту, расположенному в глубоком тылу противника, сыграл в ту зиму крупную роль в развитии успеха наступательных боев. Он вызвал тогда оживленные отклики во всем мире. Знамя части было овеяно легендарной романтикой. И вот герои зимних боев снова скрестили оружие с заклятым врагом...

На долю этой части{54} выпала сложная, трудная задача: чтобы ограничить наступательные возможности немецкой танковой группировки, которая ценой огромных потерь вклинилась в наше расположение на одном из участков, эта часть непрерывно ведет бой на ее фланге, ставя под угрозу тылы отборных немецких танковых дивизий, упрямо толкущихся на небольшом пятачке, занятом ими. Лихие, дерзкие контратаки гвардейцев держат в страхе немецких генералов, заставляют их нервничать.

Об одной из таких искусных контратак гвардейцы и рассказали нам.

Седьмого июля гитлеровцы особенно яростно рвались вперед, стремясь любой ценой расширить крохотную лазейку, пробитую в первые дни наступления. О характере боев этого дня мы уже рассказывали нашим читателям — напоминаю, что только на одном участке наши позиции атаковали сотни танков при поддержке сотен самолетов. Именно в эти часы было особенно важно создать угрозу флангу немецкой ударной группировки, и гвардейцы получили приказ форсировать реку, занять несколько населенных пунктов и воспретить огнем движение немецких колонн по Белгородскому шоссе.

Точно в назначенный час гвардейские части, сосредоточившиеся [194] накануне на исходном рубеже после долгого трудного марша, начали вытягиваться к переправе. Узкую, но каверзную речушку с топкими болотистыми берегами танки не могли форсировать вброд. Оставалось воспользоваться единственным мостом, который наши бойцы сумели отстоять от немецких атак. И танкисты смело двинулись к нему грозной колонной в составе многих десятков боевых машин: впереди шли с грозным рокотом мощные танки прорыва, за ними — подвижные сильные средние машины, далее — все остальные. На броне танков сидели отборные автоматчики в касках. Танковые подразделения непрерывно держали связь по радио — управление, как всегда, было стройным и четким.

Как и следовало ожидать, гитлеровцы спешно вызвали свою авиацию, которая обрушила свои удары на переправу. Это было страшное испытание: немецкие самолеты налетали группами непрерывно одна за другой. Наша авиация, решавшая ответственнейшую задачу на другом участке фронта, не могла прикрыть танки. Бомбы рвались одновременно по нескольку штук, осколки градом летели над деревянным мостом. Но танки шли и шли вперед, и автоматчики все так же сидели на броне — ни один не спрыгнул, чтобы укрыться от воздушных атак.

Форсируя переправу на большой скорости, танки немедленно расходились в стороны, маневрируя зигзагами. И поскольку во всем царила исключительная организованность, потери гвардейцев были незначительны. Несмотря на то что в этих налетах приняло участие в общей сложности 150 самолетов, им не удалось добиться прямого попадания ни в один танк, а мост остался цел. Перевернулся от взрывной волны только один легкий танк.

Узнав о приближении к этому участку знаменитой гвардейской части, гитлеровцы перебросили сюда отъявленнейших головорезов из дивизии «Мертвая голова». Тяжелые танки с черепами на башнях общим числом до ста штук развернулись навстречу гвардейцам. «Черная гвардия против красной, — острили танкисты, — посмотрим, у кого нервы крепче».

Солнце уже близилось к закату, когда наши танки, развернувшись в боевые порядки, поползли вверх по скату высоты, с вершины которой спускались навстречу им танки «Мертвой головы», прикрывавшие наскоро отрытые окопы, в которых разместились спешенные эсэсовцы. В стороне зеленел лесок.

Гитлеровцы стремились во что бы то ни стало отстоять деревушку, от которой открывался доступ к магистрали. На поле стоял адский грохот — все танки, и наши и немецкие, вели огонь. Яростно била с обеих сторон артиллерия. Наши автоматчики, спешившись, бежали за танками. Они поливали свинцом немецкие окопы, не давая эсэсовцам поднять головы. [195]

И вдруг немецкие танки замедлили ход, невзирая на то, что они численно превосходили наши силы и во главе их шли «тигры». Видя это, командир первого батальона средних танков гвардии капитан Андрей Прохорович Мамалуй, испросив разрешения старшего начальника, отдал по радио приказ обтекать тяжелые танки прорыва и на полных скоростях атаковать врага. Маневренные грозные машины, взревев еще громче, помчались в обход сухопутных линкоров, и тут произошло нечто непредвиденное: «тигры» повернули в сторону и устремились в лес! Зная, с кем они имеют дело, немецкие танкисты уходили без боя, а эсэсовская пехота, видя, что она остается без прикрытия, начала выскакивать из окопов и бежать. Наши автоматчики слышали, как солдаты с черепами в петлицах выкрикивали имя генерала, командовавшего нашей гвардейской частью в зимних боях.

— Когда-то немцы пугали нас психическими атаками, — сказал, усмехаясь, капитан Мамалуй, рассказывавший нам об этом бое, — ну что ж, теперь они сами попробовали их вкус...

Ворвавшись в село, наши танкисты увидели перед собой вдали узкую ленту шоссе, по которому непрерывным потоком шли на север немецкие танки, машины, обозы. Они немедленно перекрыли дорогу огнем. Боевая задача была выполнена полностью. Танкисты не только внесли дезорганизацию и панику в немецкие тылы своим дерзким ударом с фланга, но и нанесли существенный урон врагу: гитлеровцы потеряли в этом бою восемнадцать танков, четыре самолета, десять автомобилей, немало пехоты.

Выполнив свою задачу, танкисты под прикрытием ночи так же искусно вернулись в свое расположение, умело оторвавшись от противника...

Наша беседа подходила к концу. Отсветы самодельной лампы ложились на карту, по которой танкисты показывали ход своей контратаки. Голубые ниточки рек, желтые и багровые линии шоссе и большаков, зеленые пятна лесных массивов были густо испещрены условными военными значками, красноречиво свидетельствовавшими о том, что на этом участке фашистам не пройти. А в ожидании решающей битвы танкисты-гвардейцы, выдвинувшиеся далеко вперед, дерзко тревожат гитлеровцев с фланга. Их танки появляются то здесь, то там, лихо, по-суворовски, обрушиваются на врага, держа его в постоянном напряжении и сковывая его силы.

— Имеем кое-какой опыт, — усмехаясь, сказал мне майор Титов, — зима нас многому научила.

— Еще бы! Помнишь, как ты эшелон самолетов со своим батальоном захватил?

— А как трофейный шоколад за танками на трех грузовиках возили?.. [196]

— А помнишь, как на станции дрались?..

И снова пошли воспоминания, рассказы, истории — одна увлекательнее другой.

Когда мы прощались с этими лихими ребятами, уже сгустилась ночь. Стояла кромешная тьма. Было душно. Лил дождь, и вязкий чернозем чавкал под ногами. Не требовалось карты, чтобы определить точное расположение переднего края, — все небо было в ракетах, трассирующих пулях, снарядах, минах, чертивших свои огненные желтые, зеленые, красные, белые, серебристые трассы.

Гулко гремели громы артиллерии. Не утихала бомбежка. Кончались пятые сутки немецкого наступления. Об этом дне в сводке, наверное, скажут: «Бои продолжались», и на этом поставят точку. К этой строке пока действительно нечего добавить, но совершенно неофициально можно было бы сказать: «Скоро их наступлению — конец».

* * *

И все-таки обстановка оставалась напряженной. Вот что я записал в своем фронтовом дневнике утром 10 июля, когда мы, возвращаясь от тацинцев, задержались в одной деревушке, чтобы отремонтировать свою многострадальную автомашину, — в кромешной тьме она влетела в воронку, вырытую немецкой бомбой посреди шоссе, и мотор сорвался с рамы:

«Поездка в корпус Баданова была очень интересной — это уверенные в себе, опытные люди, привыкшие к самым трудным переделкам. Все же заночевать у них они нам не позволили: к утру ждут каверзы. Корпус — в глубоком мешке. Мы отчетливо это увидели, когда ночью возвращались по шоссе. Передний край слева и справа обозначен огнями пожаров, гирляндами осветительных ракет, елочной канителью трассирующих пуль и снарядов, вспышками разрывов.

Впотьмах пропустили Правороть, где надо было свернуть, вылетели к злосчастной Прохоровке, которую все объезжают, как зачумленное место: 7 и 8 июля гитлеровцы ее непрерывно долбили с воздуха и превратили в крошево.

Вот здесь-то, возле глухого хутора, где остался одинокий глухой дед, мы и врезались в злополучную воронку. Долго ждали попутной машины, которая согласилась бы вытащить наш автомобиль из ямы и взять его на буксир. За железной дорогой слышался нарастающий грохот боя, явственно доносился треск пулеметных очередей, в воздухе ревели наши штурмовики, поливавшие где-то поблизости наступавших гитлеровцев дождем трассирующих пуль и реактивных снарядов.

На рассвете нас выручил шофер проезжавшего мимо грузовика. Он протащил нас мимо разбитой Прохоровки и доставил вот в эту деревушку, [197] в автобат 6-й гвардейской армии, где сейчас нашу машину чинят. Работают здесь геройски — сейчас пять часов утра, а рабочий день (или рабочая ночь?) в разгаре. Для поднятия духа слесарей играет гармонист...

Продолжаю запись на командном пункте штаба фронта — только что продиктовал на телеграфе статью «Контратака» — о нашей поездке к тацинцам.

Борис Фишман успел съездить в Бобрышево. Рассказывает, что люди уехать не уехали, но все ушли в поле, боясь бомбежки. Только в доме наших хозяев остался упрямый старик. Он твердо верит, что гитлеровцев скоро прогонят, и деревне они никакого вреда причинить не смогут:

— Какая силища наша пришла! Неужто их не одолеет?

А силища действительно подходит несметная.

Сегодня по дорогам движутся к фронту части свежей пехотной армии, кажется 5-й гвардейской. Говорят, что с Юго-Западного фронта прибыла воздушная армия. Здесь — опергруппа начальника штаба ВВС генерал-полковника Худякова. Все говорит о том, что готовится мощный контрудар...»

Вечером этого нескончаемого дня (мы не спали уже двое суток) я и Фишман вернулись на командный пункт командарма Катукова. Он был уже на новом месте: глубокий лесистый овраг, просторные блиндажи. Повышенная бдительность: несколько цепей часовых, строгая проверка документов. В тот вечер я написал в дневнике:

«Катуков спит. Я беседую на пригорке со знакомым работником оперативного отдела майором Колтуновым. Он сообщает, что активность гитлеровцев снизилась.

За сутки они почти нигде не продвинулись. Все, чего они добились за эти дни ожесточеннейших боев, — это вмятина на линии фронта, не больше.

Критическим для нас моментом были дни 8 и 9 июля, когда гитлеровцам удалось ворваться в Кочетовку и Верхопенье, потеснив 31-й танковый и 3-й механизированный корпуса. Но тут же, в ночь на 9 июля, в полосу действий 1-й танковой армии был переброшен в качестве подкрепления свежий, 10-й танковый корпус. Кроме того, для обеспечения правого фланга армии Катукова в район Меловое был рокирован 5-й гвардейский танковый корпус. И хотя гитлеровцам и удалось растрепать принявшую на себя их первый удар 6-ю гвардейскую армию, хотя они нанесли серьезный урон вставшей железным щитом на их пути 1-й танковой армии, хотя они и поставили в трудное положение 5-й гвардейский Сталинградский корпус, нанеся ему большие потери непрерывными бомбежками, им так и не удалось добиться сколько-нибудь существенного стратегического успеха.

Больше того, они проиграли самый ценный фактор — время. Пока на этом участке шли яростные бои, 2-й гвардейский Тацинский и еще два других танковых корпуса выдвинулись из района Корочи к фронту и нависли над Белгородом с северо-востока, угрожая шоссе Белгород — Курск. К исходу 9 июля [198] подошли части 5-й гвардейской танковой армии и 5-й гвардейской пехотной армии.

Что будет дальше? Гадать трудно, но ясно, что такие крупные резервы сосредоточиваются здесь не только для обороны...

День сегодняшний душный, пасмурный, предгрозовой».

Битва у Прохоровки

14 июля, 20 часов 10 минут

К сведению редакции. Я несколько дней молчал, так как события, происходящие на нашем участке фронта, до поры до времени не предавались гласности. То, что здесь свершилось, кладет конец наступлению гитлеровцев и открывает новые перспективы, которые трудно переоценить. Передаю статью, которую можно будет опубликовать, лишь некоторое время спустя, когда будет опубликовано соответствующее сообщение.

Теперь, когда обнародованы итоги оборонительной битвы на Курской дуге, можно рассказать нашим читателям о некоторых деталях этих боев, которые, конечно, войдут в историю второй мировой войны как одна из важнейших ее страниц. До сих пор, по понятным причинам, мы не могли приводить ни названий населенных пунктов, где шли бои, ни наименований частей, которые в них участвовали, ни других важных данных.

Но вот нынче официально сообщено, что успешными действиями наших войск окончательно ликвидировано июльское немецкое наступление из районов южнее Орла и севернее Белгорода в сторону Курска. Нынче уже можно сказать, что всего со стороны противника в наступлении участвовало 17 танковых, 3 моторизованные и 18 пехотных немецких дивизий, что ценой огромных потерь противнику удалось вклиниться в нашу оборону на Орловско-Курском направлении на глубину до 9 километров, а на Белгородско-Курском — от 15 до 35 и что в дальнейшем наши войска, измотав и обескровив отборные дивизии немцев, отбросили врага.

Гитлеровцы понесли огромный урон: они потеряли только убитыми десятки тысяч солдат и офицеров, потеряли тысячи танков, многие сотни орудий, свыше тысячи самолетов и тысячи автомашин.

На протяжении всех этих дней наша печать широко информировала народ о том, с каким исключительным героизмом и самоотверженностью вели наши воины эти бои, и опубликованные сейчас итоговые данные новым светом озаряют все то, что они сделали.

Сегодня мне хотелось бы лишь дополнить все то, что было рассказано раньше, сообщением еще об одной важнейшей битве, [199] сведения о которой до сих пор, по соображениям военной тайны, не публиковались в печати, — я имею в виду геройские действия 5-й танковой армии под командованием генерал-лейтенанта танковых войск П. А. Ротмистрова на плацдарме у селения Прохоровка...

В один из жарких июльских дней, когда по всей линии фронта кипели напряженнейшие бои, нам довелось побывать в частях Тацинского танкового корпуса, который, действуя в труднейшей обстановке, настойчиво атаковал с фланга мощную танковую группировку, упрямо пытавшуюся прорваться на север, правее шоссе Белгород — Курск, обогнуть расположение наших войск, выйти на их дальние тылы и поставить тем самым под угрозу окружения. И как ни велики были потери гитлеровцев, они упрямо рвались вперед — слишком высока была ставка штаба Гитлера в этой игре, чтобы они могли жалеть свои танки и своих людей...

Это было решающее испытание сил, и, скажу по совести, в ту ночь, когда мы возвращались от героев-тацинцев по узенькой ниточке дороги, связывавшей их с главными силами, у нас было тревожно на душе; слева и справа был слышен грохот боя, черный горизонт то и дело освещался багровыми вспышками, в воздухе висели люстры ослепительных ракет, и земля сотрясалась от взрывов авиационных бомб.

И вдруг ранним утром мы встретили на шоссе абсолютно свежий, в полном комплекте, располагающий первоклассной техникой первый краснознаменный мотострелковый полк, следовавший в походном порядке с развевающимся знаменем. Бойцы в новом, аккуратно подогнанном обмундировании дружно пели:

Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить.
С нашим командармом
Не приходится тужить...

То была песня 5-й гвардейской танковой армии, которая внезапно появилась в этом районе как снег на голову гитлеровцам, вовсе не ожидавшим такого сюрприза. Эта свежая танковая армия оснащена новейшей боевой техникой и притом в большом количестве и укомплектована кадрами, прошедшими большую школу войны. Появление ее на этом участке фронта сулило новые важные события.

* * *

И вот настало двенадцатое июля. Это был восьмой день боев. Стояла пасмурная, холодная погода. Моросил дождь. В штабе у Катукова в это утро работа началась позднее обычного — люди отдыхали после трудной, полной тревог и боевых забот ночи. Перед отъездом, спускаясь в овраг по скользкой тропе, я встретил бледного [200] от бессонницы штабного работника майора Колтунова. Он был спокоен:

— За вчерашний день танчишек до сотни все-таки набили. Гитлеровцы на нашем участке остановлены. Теперь мы будем их тревожить. А тем временем...

Он многозначительно поднял палец кверху и зашагал дальше по тропе. Я уже догадывался о том, что будет «тем временем». Мы знали, что центр событий переносился на Прохоровский плацдарм, где в эти самые минуты разгорался крупнейший в истории и несравненный по ожесточению встречный танковый бой — пятая танковая армия, с авангардом которой мы случайно повстречались на этих днях, столкнулась с гитлеровской ударной танковой группировкой, пытавшейся прорваться вперед.

Еще неделю тому назад мало кому было известно о существовании Прохоровки, обычного русского селения, каких сотни на земле Курской области, и одноименной железнодорожной станции. Теперь же обстоятельства сложились так, что ее имя войдет в, историю. Правда, в будущем ее придется отстраивать заново — сейчас на месте Прохоровки лежит страшный пустырь — седьмого и восьмого июля немецкая авиация, пытаясь проложить путь на север своим танкам, непрерывно долбила Прохоровку бомбами и превратила ее в крошево из щепы, битого кирпича и глины — мы видели это на днях своими глазами.

Как я уже отмечал выше, гитлеровцы, получив отпор на Белгородско-Курском шоссе под Обоянью, начали перегруппировку, стремясь выйти правее. Нацеливая свой удар на Прохоровку, они намеревались прорвать здесь нашу оборону на всю глубину и, ловко маневрируя, выйти к желанному им Курску в обход наших сил, сосредоточенных в районе Обояни. Наши части своими яростными контратаками, с которыми наши читатели уже знакомы, мешали немецкому командованию расширить свой клин и нависали над их флангами.

Не подозревая о том, что впереди их ждет встреча с совершенно свежей танковой армией Ротмистрова, гитлеровцы упрямо прогрызали нашу оборону, не оглядываясь назад. Их ближайшей целью была Прохоровка. Дело в том, что местность в этом районе весьма неблагоприятна для движения танковых колонн: леса, изрезанные оврагами, небольшая, но каверзная речушка с труднодоступными берегами... И только в одном месте — у Прохоровки — открывается широкий простор между железной дорогой и рекой Псел: здесь расстилаются поля с небольшими отлогими балками и рощицами, где удобно прятать боевую технику. Сюда-то и устремились гитлеровские танковые части.

И вот, к их величайшему удивлению и растерянности, место [201] оказалось занятым. И кем? Противником, о существовании которого на этом участке они и не подозревали, — Ротмистровым! 5-я гвардейская танковая армия была могучей силой: в ее состав входили 18-й и 29-й танковые и 5-й гвардейский механизированный корпуса. Кроме того, Ротмистрову были приданы 2-й общевойсковой и 2-й гвардейский танковый корпуса. Перед ним была поставлена задача — нанести удар в направлении Прохоровка — Яковлево.

В 8 часов утра 12 июля соединения первого эшелона армии Ротмистрова перешли в наступление. В это же время начала наступление и ударная группировка противника. Две мощные танковые армии столкнулись. Это произошло у совхоза «Комсомолец». Наш удар был нанесен столь стремительно, что головная группа танков Ротмистрова прошла сквозь немецкую колонну, словно горячий нож через сливочное масло, выскочила ей в хвост и начала расстреливать ее тылы.

Танки гитлеровцев начали расползаться в стороны, спеша занять позиции для боя. Поле между железной дорогой и рекой превратилось в плацдарм, на котором сотни немецких танков, сопровождавшихся самоходной артиллерией, пытались как-то противостоять ударам советских танкистов. Это была ударная группировка 2-го эсэсовского танкового корпуса. За рычагами боевых машин сидели заклятые враги Советского Союза, и дрались они с отчаянием смертников. Борьба была беспощадная. С обеих сторон в бою участвовало до 1200 танков.

Танки часто сходились на короткую дистанцию и вертелись, норовя поразить друг друга в борт либо с тыла. То там, то здесь они шли на таран. Многотонные стальные машины сталкивались со страшным грохотом. Слетали с танков тяжелые башни, рвались и распластывались в жидкой грязи гусеницы. К небу вздымались десятки густых столбов дыма — наши танкисты зажгли свыше ста немецких танков и самоходных орудий. А над полем боя шли ожесточенные воздушные бои — сражалась авиация.

Только наступление ночи вынудило танкистов на время прекратить бой. Немецкие инженеры торопились вытащить в тыл под прикрытием темноты подбитые танки. Начиналась перегруппировка частей. Подходили резервы. Наше командование в свою очередь спешило как можно быстрее вывести с поля боя поврежденные машины и пополнить подразделения, потерпевшие в бою урон.

Жестокий бой кипел и на соседнем участке, где сражалась пехота — там 3-й танковый корпус противника упорно пытался прорваться на Ржавец. Гитлеровцы все еще не хотели расстаться с замыслом выйти на тылы наших вооруженных сил, действующих южнее Курска. Чтобы остановить их, в полосу подвергшейся атакам 69-й армии были выдвинуты две бригады 5-го гвардейского механизированного корпуса, составлявшего второй эшелон армии, одна танковая бригада [202] 2-го гвардейского танкового корпуса и резерв Ротмистрова. Этот сводный отряд вместе с соединениями 69-й армии остановил и отбросил 3-й танковый корпус гитлеровцев. На этом участке столкнулись около 300 танков и самоходных орудий.

(Всего во встречных сражениях 12 июля 1943 года западнее и южнее Прохоровки участвовало около полутора тысяч танков и самоходно-артиллерийских установок. Противник потерял здесь около 300 танков и более 10000 солдат и офицеров убитыми{55}.)

Так, в общих чертах, развертывалась битва на Прохоровском плацдарме, которая, бесспорно, войдет в будущем в военные учебники как одно из важных сражений второй мировой войны...

Cила традиций

17 июля, 11 часов 30 минут

К сведению редакции. Тема этой корреспонденции сейчас очень важна. Прошу ее опубликовать как можно спорее, сопроводив обобщающей передовой статьей.

После обстоятельной консультации на месте принял решение остаться в танковой армии Катукова. Сюда же вернулся Фишман. Отсюда до прямого провода далеко, материал идет «с пересадкой». Надеюсь в будущем поработать над еще более интересными темами. Газету вижу редко. Шлю материалы ежедневно. Даю текст. Привет.

Только что отгремел жаркий бой. Танкисты решительной контратакой сшибли немцев с двух важных в тактическом отношении высот. Грозные боевые машины с победным ревом возвращаются на исходный рубеж — на высотах закрепляется пехота. В неглубоком овраге, густо заросшем орешником, дымит походная кухня. Связисты тянут провод. Стучит пишущая машинка. Почтальон разносит письма... Привычный, устоявшийся фронтовой быт!

Чуть поодаль стоят, рассредоточившись, тщательно замаскированные танки, по своему внешнему виду резко отличающиеся от тех, которые только что вышли из боя, — ни одной царапины на броне, сверкающая краска, тщательная заводская оснастка. Машины еще пышут жаром — они прошли дальний путь. Это прибыло пополнение, которое, может быть, уже через несколько часов вступит в бой.

Экипажи хлопочут у машин. Молодые здоровые ребята в новом обмундировании работают дружно и слаженно — они прошли большую хорошую школу. Но многое им здесь внове. Ближние разрывы авиабомб, протяжный вой шестиствольных минометов, вид раненых, бредущих с переднего края — все это нервирует некоторых бойцов, на их лица ложится тень тревоги, озабоченности. [203]

Командир бригады, уже хорошо знакомый нашим читателям, дважды орденоносец гвардии подполковник Александр Федорович Бурда отлично знает, как важно перед боем дать молодым бойцам хорошую зарядку, ободрить их, вселить в них уверенность в своих силах.

Дана команда — собраться всем в конце оврага, оставив по машинам дежурных. Люди бегом устремляются к указанному им месту. Туда же, не спеша, подходит гвардии подполковник Бурда. На нем простой танкистский комбинезон, солдатская фуражка: он сам только что вылез из танка, в котором выдвигался вперед, чтобы руководить по радио ходом боя.

Прищуренным хитроватым взглядом командир оглядывает молодежь и негромко говорит ей:

— Ну, здравствуйте, товарищи!

— Здрррасте!

Командир доволен четкостью громкого ответа и выправкой молодежи, но не подает виду и строго спрашивает:

— Знаете, в какую армию вы попали?

— Знаем! — отвечают неуверенные голоса. Танкисты называют номер армии и фамилию генерала, который ею командует.

— Нет, видать, не знаете! Вот я вам сейчас расскажу, а вы слушайте. Да слушайте внимательнее, головами не вертите! На самолеты еще насмотритесь и, между прочим, узнаете, что от них ничего страшного не бывает: шум один. Вот только надо умело вести себя при налете — это верно. Иной трусишка начнет метаться, и сам под осколок попадет. А настоящий солдат сразу ляжет в складку местности, вот так, — Бурда вдруг падает на землю и ловко показывает, как надо действовать при авиационном налете, потом встает и заканчивает: — И ты жив.

Так, уместно ввернув несколько словечек, чтобы люди еще раз вспомнили, как вести себя в случае налета, командир начинает свою речь к пополнению. Во-первых, он знакомит молодежь с биографией генерала Катукова, который командует армией. Под началом Катукова Бурда служит уже два года, и потому рассказ его о нем красочен и ярок. Молодые танкисты слушают подполковника с большим интересом, и по выражению их лиц заметно, что они как-то начали забывать о необычности обстановки, в которой проходит эта беседа. А командир все тем же ровным, спокойным тоном, неторопливо, хотя на самом деле у него сейчас каждая минута на счету, ведет рассказ о том, как генерал сколачивал свои части, как он сам рос в битвах, как прошел за четверть века огромный путь от рядового красноармейца да командарма, как складывались традиции этой армии, много раз громившей численно превосходящего врага...

— Так вот, солдаты, вам повезло, — продолжает Бурда. — Не [204] всякому выпадает честь служить под знаменем нашей армии, не всякому удается воевать под началом такого генерала, как наш. Значит, надо вам драться так, чтобы потом не стыдно было в глаза нашим ветеранам глянуть. Знаете, ведь чужой славой не проживешь, надо ей и свою долю подбавить, а семья наша дружная, храбрых мы сразу усыновляем. Среди вас небось немало таких, кто еще не воевал совсем, а? А ну, поднимите руки, кто первый раз в бой идет? — Поднимается много рук. — Вот видите. Стало быть, страшновато немного? — Некоторые сконфуженно улыбаются. — Ничего, вы думаете, я не боялся, когда первый раз на немецкие танки в июне 1941 года пошел в атаку? Боялся, да еще как!.. А вот жив до сих пор и воюю... Тут дело такое, главное, себя в руки взять, все внимание сосредоточить на боевой задаче. Делай, как тебя учили, и помни, что фрицу за своей броней еще страшнее, чем тебе, потому что он чует, что теперь уже ему скоро конец придет. А сходишь несколько раз в атаку, да еще отличишься — будешь драться уже спокойнее...

Вот сейчас, пока вас еще тут не было, нам на этом участке пришлось вести такие бои, каких, скажу смело, еще не было за всю войну. Против нашей армии тут тысячи танков лезли и сотни самолетов налетали. А среди танков много «тигров». Вы, конечно, про них уже знаете. Это машина сильная, но, между прочим, бить ее можно, как всякую другую. Сегодня ночью мои хлопцы одного «тигра» тут поймали — он там на передовой стоит. Вытащат его сюда, я вам покажу, куда надо целиться и как его бить.

Ну, дрались наши танкисты на совесть. Остановили мы их и бьем. Вот уже неделю немцам не удается ни на шаг вперед пройти, а кое-где мы им уже дали перцу так, что они попятились. Вот и у вас теперь есть возможность отличиться. Знаете, иногда говорят: есть шанс убить медведя. А я скажу: есть шанс убить «тигра».

Молодые бойцы смеются.

— Так вот, товарищи, что вам прежде всего надо иметь в виду? Вы знаете, война есть испытание всех сил человека. Тяжело воевать! И недоспишь, и не покушаешь вовремя, и ранить, и убить тебя могут. Но что ж поделаешь — на то война! А воевать надо. Никто за нас с вами гитлеровцев бить не будет. Иногда придет молодой парень в часть, сходит в атаку, проведет несколько суток без сна, устанет, и нос у него уже книзу, глаза хмурые, и весь он словно мученик господень. Нет, этак воевать не годится! Ты воюй так: как ни трудно тебе, как ни тяжело, ты нервишки не распускай, держи себя в руках, будь всегда бравым, чтобы товарищам было весело на тебя глянуть, чтобы каждый сказал себе: «Вот герой! Ему легко, значит, и я должен держаться».

Стойкость для танкиста — первое дело. На войне ведь по-всякому бывает. Вот я приведу такой пример. В сорок первом году под Орлом [205] одного нашего стрелка-радиста ранило в ногу — снаряд броню пробил. И что же вы думаете — он никому об этом не сказал, пока бой не кончился. Зажал ногу руками, чтобы кровь не так сильно хлестала, и сидит! А надо по радио связаться, отпускает ногу и работает, хоть сам кровью исходит. Кончился бой, он без чувств упал, и тут только его товарищи увидели, что с ним было. Это был герой-радист Дуванов, и правительство его за этот подвиг орденом Красного Знамени наградило. Вот как надо воевать, молодые солдаты!

Идешь в бой — забудь обо всем на свете, помни только свой боевой приказ, помни, что перед тобой фашист и что того фашиста ты должен уничтожить. Перед нами, как вам, наверное, уже говорили, самая отъявленная сволочь — эсэсовские танковые дивизии. Сколько горя, сколько зла они причинили нашему народу!.. Стало быть, задача ваша ясна: чего бы это ни стоило — истребить их.

Но, между прочим, себя береги. Некоторые молодые люди по своей горячности рассуждают так: «Чего мне себя беречь? Это вроде даже как бы совестно. Иду на смертный бой — и все тут!» Некоторые даже заранее посмертные записки пишут: погиб, мол, за Родину смертью храбрых. А я скажу: не всякая смерть в бою геройская. Глупая, напрасная смерть — преступление перед Родиной. Танкист нам дорог, и помирать он не имеет права, пока по крайней мере двадцать немецких танков не перебьет. Такой у нас заведен закон: жизнь нашего солдата мы ценим в двадцать гитлеровских.

На эту тему, конечно, много надо говорить, и вас не зря учили столько времени. Но я все ж таки несколько советов вам дам. Помните это мое напутствие, когда пойдете в бой. Первое дело — всегда и везде веди разведку. Сами знаете: разведка — глаза и уши командира. И разведку должен вести не только тот, кому командир дал специальное задание. Нет, ты сам всегда и везде разведывай! Идешь на исходную — следи за местностью, примечай выгодные лощинки, кустики, смотри, где какие препятствия, следи — не подкрался бы к тебе откуда-нибудь проклятый «тигр».

Пошел в атаку — опять-таки непрерывно наблюдай местность, следи за противником, гляди за соседями справа и слева, указывай цели своим товарищам, немедленно доноси командиру обо всем важном, что заметишь.

Попал товарищ в беду — немедленно на помощь ему! Выручишь товарища, а потом он тебе сторицей отплатит.

Умей беречь и себя и технику! Есть у нас такие друзья — чтобы показать свою храбрость, они откроют люк на башне и глядят по сторонам. А открывать башенный люк или даже чуть-чуть приоткрывать на поле боя строго запрещено. Был у нас такой случай: приоткрыл один командир крышку люка, а в этот момент рядом с танком рвется бомба. Взрывной волной рвануло крышку, вырвало, [206] конечно, ее из рук у этого командира, а осколком его в голову — насмерть! Вот как бывает в бою!..

Ранило твою машину — не спеши уйти с поля боя. Отведи ее в укрытие, попробуй своими силами исправить и тут же обратно в бой. А уж если повреждение неисправимо, тут в лепешку разбейся, а танк уведи, спаси! Помню, был у нас в прошлом году такой случай. Один экипаж застрял в подбитом танке на переправе в сорока метрах от фрицев. Набралось в машину воды сантиметров на сорок. По машине все время бьют немцы. Экипаж отстреливается из машины, но не уходит: ждет помощи. Помочь им было трудно — вся местность простреливалась. Что ж вы думаете? Просидели наши хлопцы целую неделю в воде, а машину все-таки не бросили. Дождались выручки. Вытянули мы их танк из-под огня, отремонтировали, и машина продолжала воевать. Вот так технику надо любить и беречь!

Противник наш сильный и хитрый. Недооценивать его нельзя. Помните народную пословицу: «Не ставь недруга овцой, а ставь его волком». Вот и смотрите на фашиста как на волка, днем и ночью думайте об одном: как бы лучше к нему подобраться, как бы лучше его перехитрить, обмануть, обставить. Тут вам большой простор для инициативы.

Скажу еще несколько слов о том, как содержать машину.

Контролируй работу всех агрегатов. Да следи, чтобы под ногами у тебя ничего не валялось! А то представьте себе: атакует тебя «тигр», надо сию секунду сманеврировать, отвернуть в сторону, чтобы его снаряд тебя не убил, а в это время тягу заело — под нее молоток или ключ попал... Тут уже некогда их оттуда вытаскивать, и из-за пустяка конец твоей машине. Все должно лежать по своим местам: и молоток, и бородки, и ключи.

Моторная часть... Помните: иногда приемник у масломанометра отходит. От этого может произойти большая неприятность. Вам манометр не виден, а вы зазеваетесь, вовремя не взглянете на прибор, масло уйдет, и мотор погибнет. Поэтому регулярно подтягивайте манометр...

Бурда говорит размеренно, обстоятельно, вникая во все технические детали обслуживания машины. Он знает, что молодых танкистов учили всем этим премудростям в школе, но считает полезным напомнить еще раз перед боем о многих важных, хотя на первый взгляд незначительных деталях, потому что на войне нет ничего второстепенного, все важно и все значительно.

Беседа начинает походить на производственное совещание в гараже. Время от времени Бурда вызывает механика, радиста, башенного стрелка, задает им технические вопросы, расспрашивает, как тот поступил бы в том или ином случае. Так он знакомится с людьми, оценивает их. Когда ему кажется, что люди уже настроились на [209] рабочий лад, он снова круто поворачивает ход беседы и возвращается к основной теме — о традициях части.

— Так вот, солдаты, повторяю: вы попали не в обычную армию. Немцы боятся одного имени Первой танковой, и ваша святая обязанность поддержать нашу марку в бою. Минувшей зимой, например, мы штурмовали немецкую оборону, которую фрицы строили полтора года. Прорвали три линии укреплений, уничтожили двести сорок шесть дзотов, пятьдесят пять танков, сто пушек, двадцать самоходных орудий, двести пятьдесят пять пулеметов, перебили четырнадцать тысяч солдат и офицеров, за десять дней освободили пятнадцать населенных пунктов. И здесь деремся неплохо. Как ни пытались эсэсовцы прорваться, как ни лезли нахально — ничего у них не вышло.

Пускай каждый из вас крепко помозгует, как бы ему отличиться в бою, как бы заслужить боевую награду. Ведь у нас не трудно стать героем, для этого только надо быть искусным воином и храбрым человеком, а наш генерал внимательный и заботливый, он всегда тебя поощрит и выделит, если ты того заслужил. У нас свыше трехсот бойцов и командиров награждены орденами и медалями. А чем вы хуже их? Я вижу — вы орлы, силенки есть, у каждого есть небось и думка отличиться. У кого дома зазнобушка осталась, у кого старики родители, у кого друзья — кому же не хотелось бы порадовать их весточкой? Так и так, мол, за отличие в бою представлен к ордену...

Так вот, товарищи, скоро вы пойдете в бой. Бой будет трудный, заранее вам говорю, поработать придется много и в полную силу. Глядите же, не опозорьте нас, ветеранов, покажите, что и молодежь не лыком шита. Помните слова присяги, которую вы приняли, святые ее слова. Помните о чести нашего боевого знамени. Помните, что наказывали вам матери, когда вы уезжали в армию, — биться с врагом не лениво, а насмерть, положить его, окаянного, в гроб и землей засыпать, чтобы и духу фашистского на нашей земле слышно не было!

Будем с вами драться так, чтобы потом не пришлось нашему генералу краснеть перед Главнокомандующим, когда он вызовет его и спросит: «Ну, как, дорогой, твое войско дралось, как свою честь соблюдало?» А бейтесь так, чтобы генерал гордо вышел вперед, глянул Главнокомандующему в глаза и громко сказал: «Приказ ваш выполнен полностью, товарищ Главнокомандующий! Все мои части дрались отлично, и молодежь шла вровень с ветеранами...»

Бурда умолкает, задумчиво глядит в раскрасневшиеся взволнованные молодые лица. Он знает: сейчас им можно доверить выполнение боевой задачи, они сделают все, чтобы сохранить и умножить боевые традиции части... [208]

Пять мгновений

18 июля, 16 часов 05 минут

К сведению редакции. Сегодня с утра в воздухе было разлито ожидание новых событий. Явственно чувствовалось, что это было затишье перед бурей. Погода пасмурная, с утра хлынул проливной дождь, дорогу развезло, и мы задержались в Курасовке в ожидании, пока чуть-чуть подсохнет.

У генерала Катукова в эти дни много гостей сверху. Здесь побывал командующий фронтом генерал И. В. Ватутин, член Военного совета Н. С. Хрущев, начальник бронетанковых сил фронта генерал Штевнев, много штабных работников. Проводили разбор действий армии в оборонительных боях. Как передают, операция отпора оценена высоко.

Сейчас гитлеровцы ждут ответного удара Красной Армии. Тем не менее они вынуждены часть своих сил снимать с Белгородского направления и перебрасывать их к Орлу, где дела Гитлера, по-видимому, обстоят еще хуже.

На нашем участке фронта в последние дни активных боевых действий не было. Зато по горло заняты работой штабы. По дорогам тянулись войска. Больше всего бросалось в глаза небывалое до сих пор обилие военной техники. У бойцов — автоматы. Много ручных пулеметов. Противотанковые ружья. Станковые пулеметы в большом количестве. Артиллерия.

Около полудня мы начали соображать, что идет не обычная переброска подкреплений. Танки шли, нагруженные запасными бочками с горючим. Их было много. На переднем крае усилилась канонада.

На шоссе, ведущем к Зоренским Дворам, встретили знакомых танкистов — их полк выдвигается на исходные рубежи для атаки. Попробовали найти нашего друга Бурду — он тоже в движении. Все мчатся на юго-запад.

В штабе армии пока тишина, застали начальника штаба генерала М. А. Шалина, но Катукова уже нет. Оказывается, он уехал вперед еще в четыре часа утра.

Судя по всему, начался контрудар наших войск с пока еще ограниченной задачей: окончательно срезать острие клина, образовавшегося в результате немецкого наступления, начавшегося 5 июля{56}.

Обо всем этом сообщаю для вашего сведения. А сейчас начинаю диктовать очерк «Пять мгновений».

Умей пользоваться местностью, управляй счастьем: мгновение дает победу.

А. Суворов

Вечером запыленный усталый офицер связи доставил донесение. В нем рассказывалось сжатым военным языком о большом трудном бое, который весь день вела часть, и в самом конце, словно мимоходом, после перечисления взятых трофеев было записано: «Лейтенант Бражников в течение дня уничтожил четыре танка Т — VI типа «тигр».

Полковник дважды перечел эту строчку и задумчиво повторил: «Лейтенант Бражников... Позвольте, это не он ли седьмого июля сжег «тигра»?..» — «Так точно, он самый!» — подтвердил офицер. «Так что же это получается — он один уничтожил уже пять «тигров»? И жив?» — «Так точно! Только под ним две «тридцатьчетверки» сгорели...» — «Оч-чень интересный молодой человек, — протянул полковник и сказал, обращаясь ко мне: — Вот к кому я советовал бы вам съездить! Случай в некотором роде феноменальный!»

Утром я уехал разыскивать Бражникова. В тенистом саду, на ветвях которого наливались соком яблоки, стояли новые боевые машины. Около них хлопотали загорелые танкисты в комбинезонах; у некоторых резко выделялись на головах белые повязки. Это экипажи, потерявшие в боевых схватках свои машины, принимали новую материальную часть, чтобы через час снова уйти в бой, туда, откуда явственно доносилась канонада.

На фронтовых дорогах много приходится встречать удивительных людей, и невольно привыкаешь к тому, что подвиги совершают самые обычные, рядовые с виду люди. Но ведь на этот раз произошло событие, настолько выходящее из ряда вон, что казалось, я обязательно встречу могучего человека с богатырским сложением и лихой повадкой. Но и на сей раз я обманулся...

— Вам Бражникова? — спросил механик, устало разгибая спину. — Гриша, поди-ка сюда! К тебе...

Из-под развесистой яблони поднялся смуглый черноволосый паренек среднего роста, с живыми карими глазами и мягкой линией подбородка. В левой руке он держал шлем с наушниками, у пояса болтался компас. По всему было видно — Бражников чувствует себя в этом саду гостем, а мыслями, душой, сердцем он где-то там, где сейчас дерутся его товарищи.

Мы разговорились. Бражников оказался славным, довольно бойким на язык, но в то же время скромным парнем. Удивительные успехи, достигнутые им в двух боях, не вскружили ему голову. [210]

К своим результатам он относился, как к чему-то совершенно естественному, а потом по секрету даже признался, что они для него самого оказались неожиданными — честно говоря, ему как и некоторым другим танкистам, в первые дни боев показалось, что «тигр» и впрямь почти неуязвимая машина.

— Трудней всего было заставить себя принять первый бой с «тигром», а страшнее всего, когда первые снаряды его не взяли... А потом, когда увидел своими глазами, как он горит — ну, тут все! Тут уже одно только чувство остается, охотничье: ищи, лови на прицел и бей во славу Кубани...

— Ах, вот оно что, так вы кубанец? Казачью удаль сразу видать... Бражников немного смутился и как будто даже обиделся:

— Удаль-то тут при чем? Наше дело техническое, индустриальное. Тут точность требуется. Точность и расчет. А главное — время! Секундное дело — или ты «тигра» упредишь, или он тебя... Кто выиграл секунду — тому жить, кто проиграл — тому в ямке лежать. Очень даже простая арифметика!..

Бражников говорил нетерпеливо, изредка подчеркивал важную мысль коротким и точным жестом, словно отсекая что-то, мешающее ему. Постепенно вырисовывалась картина двух удивительных сражений, в которых наши танкисты еще раз показали, как много стоит советский средний танк Т-34, когда он находится в умелых руках, когда его экипаж в совершенстве владеет маневром, умеет применяться к местности и знает цену мгновению — одним словом, действует по старому испытанному суворовскому закону.

7 июля, когда немецкие генералы, идя с козырей, бросили всю мощь своих танков на узкий участок фронта, рассчитывая прорвать, наконец, нашу оборону, поперек пути им встали наши танкисты, и сталь ударилась с разгона о сталь. Батальон, в котором служит Бражников, влетел на окраину знакомой деревни, растянувшейся над оврагом по берегу ручья, — здесь танкистам была знакома каждая хата — ведь они до начала немецкого наступления без малого три месяца прожили здесь и подружились с колхозниками. Кое-кто приглядел уже себе невесту, и немало горячих слов было сказано по садочкам в блаженные майские дни.

Теперь в эти самые садочки танкисты влетели на горячих, пышущих нефтяным чадом машинах, безжалостно сминая плетни — деревня стала фронтом... Густая тяжкая злоба влилась в их души, им больно было видеть, как уходят из села на север подруги, сгибаясь под тяжестью узлов и отворачивая взоры от танков. Внутри машины Бражникова, стоявшей у знакомой хаты в садике, было тихо. Говорить никому ни о чем не хотелось. Но каждый понимал: уйти отсюда — значит опозориться. Уж лучше драться до последнего!

Немецкие танки не заставили себя долго ждать. Было около [211]

полудни, когда они поползли с юга, словно гусеницы, сплошным потоком. Одновременно с неба ударила авиация. Откуда-то из глубины начала яростно бить немецкая артиллерия. Село на глазах у танкистов переставало быть селом — оседая, хаты рассыпались, превращались в груды измельченной глины, соломы, битого кирпича. Танкисты отвечали на огонь огнем. То там, то здесь загорались машины, и до небес вставал густой бурый дым.

Башенный стрелок Суворов с волнением сказал:

— Товарищ командир, вон там, в лесочке, у сарая — Т-3... — Бражников припал к прицелу. Точно! Близ сарая стояла хорошо знакомая немецкая машина с характерной короткой пушкой. С такими разговор недолгий! Еще прошлой зимой Бражников истребил семь немецких танков. Первый снаряд угодил в сарай и зажег его, второй расшиб Т-3.

Это была, конечно, победа, но она нисколько не остудила сердце Бражникова. С волнением он думал о том, что впереди еще многие десятки машин и самое главное — таинственные неприступные «тигры», которые он до сих пор видел только на картинках. И тут же снова раздался голос Суворова:

— Товарищ командир, вон там в сад сдает задней скоростью Т-6...

Бражников встрепенулся. Да, впереди, в каких-нибудь четырехстах метрах, медленно пятясь, вползал в сад, чтобы замаскироваться в нем, тяжелый неповоротливый «тигр».

— Бронебойным заряжай, — скомандовал Бражников и медленно-медленно, стараясь работать как можно точнее, навел орудие на ходовую часть «тигра». Он был уверен в себе, но где-то внутри копошилось суеверное чувство: а вдруг «тигр» и в самом деле неуязвим? Выстрел... Снаряд ударил как будто бы точно по цели, но «тигр» продолжал ползти.

Сердце Бражникова екнуло, но он опять скомандовал тем же четким голосом:

— Бронебойным заряжай!..

Второй снаряд тоже как будто бы попал в цель, угодив ближе к корме, но проклятый «тигр» полз все дальше. Теперь он отвечал огнем вслепую, развернув свою громоздкую башню, — машина Бражникова легко маневрировала в садах, и обнаружить ее командиру «тигра» не удавалось. В третий раз прозвучала команда:

— Бронебойным заряжай!..

Бражников заметил, что башенный стрелок был бледен, и подумал, что и сам он, наверное, выглядит не лучше, но пушку навел с той же тщательностью. На этот раз зловещая игра оборвалась. Над «тигром» взметнулся огненный столб, и механик Филиппов вскричал ломким, срывающимся от радости голосом: «Горит!» [212]

Только тут Бражников отшатнулся к стенке башни, перевел дух и провел рукою по мокрому грязному лбу, словно отгоняя страшное наваждение.

Так было выиграно первое мгновение. Бражников до сих пор убежден, что это был его последний шанс: после третьего выстрела «тигр» наверняка обнаружил бы его машину, а восьмидесятивосьмимиллиметровый снаряд «тигра», пущенный с дистанции четыреста метров, для танка Т-34 смертелен.

В тот день танкисты работали еще много и упорно. Они били по пехоте, которая упрямо лезла вперед, не считаясь ни с чем, громили самоходные пушки, которые танкисты зло прозвали «змеями», сражались с танками. Бой шел до поздней ночи. Наш танковый батальон уничтожил в этой деревне тридцать пять немецких танков и отошел на новый рубеж лишь после того, как был получен приказ на этот отход. А взвод Бражникова оставался в деревне дольше всех, прикрывая отход товарищей. Все три машины погибли, и обратно пробиваться пришлось уже в пешем строю. Много здесь было горького и трудного, но все это в памяти Бражникова бледнело перед воспоминанием о поединке с «тигром» в деревенских садах...

Важнее всего в бою понять маневр противника, разгадать его тактику, разобраться в той технике, которой он располагает. Достиг ты этой цели — остается применить умение, чтобы уничтожить его. И когда три дня спустя Бражников, пересевший на новую машину, снова начал танковый бой, для него уже не было никаких неясностей. Он понимал, как ему надо вести себя в случае встречи с «тиграми», и твердо знал, что эта тяжелая немецкая машина может и должна гореть так же, как и все другие. Надо только бить наверняка, экономить секунды и неустанно маневрировать, чтобы «тигр» не успел поймать тебя на прицел.

На этот раз Бражников шел в бой с новым экипажем. За рычагами управления сидел комсомолец Малофеев, пост в башне занимал Поручиков, у радиоаппарата дежурил Фролов. Перед танкистами была поставлена задача — нанести немцам контрудар и сбить их с важных в тактическом отношении высот. Рота, в состав которой входил взвод Бражникова, устремилась в обход, рассчитывая нанести врагу внезапный фланговый удар.

Умело маневрируя на местности, танкисты вырвались на широкий простор и помчались вперед, все сметая со своего пути, наводя страх и ужас на немецкую пехоту. Солдаты разбегались, падали, пытались спрятаться в складках местности, но Малофеев настигал их и старательно проглаживал гусеницами. Бражников и Фролов били из пулеметов. Они расстреляли тринадцать магазинов, и луг, пестреющий васильками, был устлан трупами. [213]

Именно в эту минуту Поручиков встревоженно сказал: «Впереди на дороге танки. Много танков...»

Бражников выглянул, и в сердце его шевельнулось острое чувство охотника, памятное ему по зимним боям, когда всякая встреча с немецкими танками интересовала его только с одной стороны: а сколько же из них сейчас загорится?

Впереди прямо по шоссе шли гуськом «тигры». Они двигались от деревни куда-то на запад. За ними шло много средних танков. Бражников быстро оценил обстановку, и у него захватило дух от волнения: ему представлялась редчайшая, исключительная возможность нанести фланговый удар с каких-нибудь трехсот пятидесяти — четырехсот метров по целой колонне «тигров».

Правда, на стороне противника был неизмеримый численный перевес, но зато в союзе с танкистами Бражникова была внезапность, а это — могущественнейший союзник на войне. Атаковать! Других решений быть не могло, и, взяв на себя «тигров», Бражников подал остальным танкистам сигнал бить по средним танкам.

Дальше события развертывались в таком напряженном темпе, что о них трудно рассказывать. Приходится расщеплять время на мельчайшие доли секунды и потом снова складывать их, чтобы уяснить себе, как, в сущности, все это произошло. Иначе пришлось бы ограничиться одной фразой, как и было сказано в донесении: «Лейтенант Бражников уничтожил четыре танка Т-VI типа «тигр». Товарищи, наблюдавшие за ходом этого боя, так и припоминают — в течение нескольких минут загорелись четыре «тигра», а потом вспыхнул наш Т-34.

«Тигры» двигались в затылок друг другу. Первый шел на почтительном отдалении, и Бражников его сгоряча не заметил, — именно за это он поплатился своей машиной! — остальные располагались плотнее друг к другу. Выдвинув башню из-за ската лощины, он послал снаряд головному «тигру» этой группки. Результата не было.

«Тигры» продолжали двигаться по своему маршруту. Видимо, их экипажи не замечали, какая опасность им грозит. Бражников все же сменил позицию и снова ударил по головной машине. Еще снаряд. Еще!.. Четвертым он зажег, наконец, головную машину и тут же, мгновение спустя, ударил по второй.

«Тигры» быстро развернулись, их длинноствольные пушки вытянулись вперед, словно пальцы слепых, щупающие воздух перед собой. Они начали часто стрелять по гребню высоты, их бронебойные снаряды взбивали мелкую пыль. Прячась в облаках этой пыли, Бражников и остальные танкисты, охотившиеся за немецкой колонной, ловко маневрировали и били по шоссе.

Второй танк удалось зажечь со второго снаряда. Разгоряченный потный лейтенант торопил башенного стрелка, не поспевавшего [214] заряжать. К ним протиснулся со своего места радист. Помогая стрелку, он ловко бросал ему на руки снаряд, а стрелок заряжал. Третий «тигр» вспыхнул с первого же попадания. Четвертый — тоже с первого.

Упоенный победой, которая далась с такой небывалой легкостью, Бражников хотел было перевести дух, как вдруг взглянул вперед и похолодел: на него в упор глядело страшное немигающее око «тигра». Пятая машина, не замеченная им, уже развернулась на дороге, засекла вспышки, и теперь длинная страшная пушка жадным жерлом своим впилась в машину Бражникова, чуть-чуть возвышавшуюся над гребнем высоты.

— Заднюю скорость! Заряжай... — сдавленным голосом скомандовал лейтенант, и в ту же секунду натренированный водитель рванул машину в спасительное укрытие, но все-таки на какую-то долю мгновения он опоздал. Раздался страшный удар, в башне полыхнуло пламя, и сразу стало нечем дышать.

Бражников понял, что с его машиной все кончено, и громко позвал товарищей. К счастью, отозвались все — им снова повезло. С силой открывая люки, танкисты выскакивали из горящей машины и быстро отползали в сторону, остерегаясь неминуемого взрыва. На их комбинезоны падали аккуратно срезанные венчики цветов — по гребню высоты бешено строчили немецкие автоматчики.

Было нестерпимо жарко, хотелось пить. Ныло ушибленное плечо. И все-таки Бражников был счастлив: четыре, целых четыре «тигра» одолел в течение нескольких минут он, Григорий Бражников, молодой танкист, бывший рабочий сахарного завода из станицы Кавказской!..

И вот мы сидим в саду у новой, третьей по счету машины лейтенанта, и он, ероша свой упрямый казачий чубчик, перебирает в памяти детали этой поразительной молниеносной схватки. Что же в конце концов обеспечило ему победу? Удача?.. Конечно, и удача. Но прежде всего искусство, настоящее военное искусство, которым в совершенстве овладел этот танкист.

Он, конечно, находился в выгодных условиях, когда внезапно оказался рядом с «тиграми», двигавшимися боком к нему. Но ведь для «тигров» было секундным делом — развернуть башни и ударить разом из пяти мощных пушек по его машине! Стало быть, Бражников должен был решить труднейшую задачу — выиграть состязание во времени, выиграть ту крохотную долю секунды, за которой лежит ключ к победе. Он действовал по-суворовски и потому победил: Бражников затратил всего по мгновению на каждого «тигра».

Завтра с рассветом он снова уйдет в бой. Уйдет с теми же боевыми друзьями, которые вместе с ним вкусили сладость победы над четырьмя «тиграми». Пожелаем же им новых больших удач на [215] трудном пути танкистов, пожелаем успеха в бою и удачного возвращения, чтоб порадовался старик отец Бражникова, испытавший так много бед в дни немецкого хозяйничанья в Кавказской, чтоб улыбнулась его старушка мать и запрыгала от счастья младшая сестренка.

Приятно, черт побери, иметь сына и брата героя!..

* * *

История эта имеет свое продолжение. Когда я, много лет спустя, описал подвиг Григория Бражникова в книге «Укрощение «тигров» на мое имя вдруг поступило письмо с Кубани — из станицы Кавказской. Вот что было в нем написано:

Уважаемый Юрий Жуков!

Извините, не знаю Вашего отчества. Это пишет младшая сестренка Бражникова Григория Ивановича, героя Отечественной войны.

Совсем случайно я прочла Вашу книгу «Укрощение «тигров». В этой книге Вы пишете и о моем брате, как он уничтожал прусских «тигров». Когда я читала, то была очень взволнована и рада за своего брата. Я решила тут же написать письмо и сообщить кое-что о нем.

Мой брат жив и здоров. Он дошел до самого Берлина, до самого конца пути, который простерся от Сталинграда до Берлина. Своими глазами видел, как водрузили знамя Победы над рейхстагом. За боевые дела получил ордена и медали.

После войны Гриша демобилизовался и с победой вернулся домой, в станицу Кавказскую. И снова вернулся к своей скромной профессии слесаря. Сейчас он работает на механическом заводе в г. Кропоткине.

Старики наши тоже живы. Когда я им читала из вашей книги про их сына-героя, они плакали, но то были слезы радости, что их сын и мой брат прошел всю войну и остался жив, да еще и герой.

Высылаю копию вырезки из фронтовой газеты и фотографию, снятую в день его возвращения домой.

С уважением к Вам сестра героя Бражникова Г. И.

Бражникова Люба (теперь Макаренко).

На старенькой, истрепанной вырезке из фронтовой газеты я прочел письмо бойцов и командиров бригады, которой командовал А. Ф. Бурда, к родителям Г. Бражникова. В нем говорилось:

Здравствуйте, дорогие родители!

Мы, бойцы и командиры Н-ской танковой части, спешим вам совбирть, что ваш сын совершил геройскии подвиг, умножил славу русского оружия. Презренные фашисты трубили [216] везде о новом своем танке «тигр», которого не берет ни один снаряд. Это заедало нас, танкистов.

Ваш сын говорил: «Хотя бы скорей начинались бои, хочется посмотреть, что это за «тигр». Он хотел все же сразиться с ним. И вот началось фашистское наступление на нашем участке фронта. Первыми встретили гитлеровцев мы, танкисты, и в том числе ваш сын.

Седьмого июля Григорий Бражников, встретившись с танками противника типа «тигр», уничтожил один из них, а двенадцатого июля, вторично столкнувшись с «тиграми», добился еще лучшего, прямо скажем — исключительного результата: он теперь уничтожил уже не один «тигр», а четыре. Этим Бражников еще раз доказал силу русского оружия и силу воли советского человека.

Дорогие родители, вы можете гордиться своим сыном-героем, который бесстрашно дерется с гитлеровскими захватчиками, показывает примером, как надо бить презренных фашистов. Мы, бойцы и командиры, от всей души благодарим вас за то, что воспитали истинного патриота нашей Родины, чудо-богатыря.

Мы сейчас остановили врага, еще раз пытавшегося перейти в наступление, сломили ему хребет и клянемся вам, что впредь он не сделает ни шагу вперед. Дорога у нас — только вперед, туда, где стонут под ярмом проклятых изуверов миллионы наших братьев и сестер, наших детей.

Клянемся освободить нашу Родину, наш народ. Клянемся вам, что мы отомстим фашистскому зверю арийской породы и расправимся с ним так, что он во веки веков будет помнить, что на Русь ему путь заказан.

С фронтовым приветом —

Партийная в комсомольская организации танковой части,
командир,
заместитель командира по политчасти,
парторг, комсорг.

Возвращенная земля

23 июля, 23 часа 55 минут

К сведению редакции. События постепенно развертываются. Наша пехота вместе с танковой армией генерала Ротмистрова продолжает контрнаступление, постепенно ликвидируя немецкий клин. Вчера днем и сегодня ночью отбили Кочетовку, Грезное и Верхопенье, выходят к Красной Дубраве. По последним данным, немцы оставили и Космодемьяновку. Наши войска продвинулись сегодня от 10 до 12 километров.

1-я танковая армия стоит в боевой готовности.

Катуков передал командирам корпусов указание разминировать старые минные поля, собрать мины, подобрать с освобождающихся полей боя военную технику, годные части поврежденных танков, гильзы снарядов и т. п. Только в одном корпусе Гетмана тринадцать [219] трофейных команд собрали 600 винтовок, много пулеметов, автоматов, нашли годный броневик.

Передаю корреспонденцию о том, что мы увидели сегодня.

* * *

Только что мы вернулись из долгой, утомительной, но волнующей поездки по земле, вновь очищенной от врага{57}. Спидометр машины отсчитывал десятки километров. На зубах еще хрустит черноземная пыль, и каждая складка одежды источает едкий привязчивый запах гари, тлена, отработанного бензина — запах современной войны. Впечатлений от этой долгой поездки так много и они так свежи, что трудно сразу перенести их на бумагу...

Первое и самое разительное — ощущение масштабов битвы, свершившейся на этом клочке земли, ощущение явственное, острое, чрезвычайно рельефное. Мы читали в сводках о сотнях подбитых «тигров», видели на горизонте столбы дыма над скелетами этих «тигров», слышали грохот канонады, от которой болели барабанные перепонки, вдоволь наслушались свиста бомб, но все же надо было самим пройти полем битвы, собственными руками пощупать эти железные скрученные броневые плиты, своими глазами увидеть вблизи страшные скаты высот, с которых содрана вся растительность, поговорить с колхозницами, вновь испытавшими, хоть в течение нескольких дней, немецкое иго, чтобы полностью отдать себе отчет в масштабах свершившегося...

Сегодня к исходу дня, по сути дела, было почти покончена с пресловутым немецким «языком», который вытянулся было на север в результате чудовищного напряжения сил немецких армий, действовавших на Белгородском направлении. Несмотря на непрерывные яростные контратаки эсэсовцев, наши части отшвырнули их, продвинулись в течение сегодняшнего дня еще на десять километров и полностью вернули землю, за которую в течение долгих десяти дней шли яростные бои с немецкими танковыми дивизиями.

И вот снова мы едем по дороге, каждый поворот которой изучен наизусть. Здесь наши части вели бой десятого июля... Сюда можно было проехать восьмого... Отсюда мы наблюдали за ходом боя шестого... Это похоже на киноленту, которую крутят в обратном направлении, но как изменились кадры этой ленты! Мы не говорим уже о внешних, резко бросающихся в глаза следах фашистов, об этих наглых дорожных указателях: «Нах Курск, 112 километрен», [218] о разбросанных всюду обрывках берлинских газет и журналов, о мундирах, сброшенных, чтобы легче было бежать. Все это давно примелькалось и было видано не раз — и под Москвой, и минувшей зимой. Нет, на этот раз замечаешь иное — именно масштабы, размах разгоревшейся на этой земле битвы, и то невиданное ожесточение, с которым она протекала.

Знакомство с отвоеванным полем боя начинается у многострадальной деревушки Зоренские Дворы. Сюда подкатился последний грязный, бурый от крови вал немецкого наступления, и здесь он разбился о советскую броню. Отсюда табуны «тигров» пустились в обратный путь под натиском советской гвардии. Несколько сот метров по изрытому воронками шоссе, и сразу же ощущаешь страшный трупный смрад, сразу видишь кладбище «тигров», сразу начинаешь спотыкаться о разбитые ящики со снарядами и минами, лавировать между воронками, совершать сложные эволюции между указателями, напоминающими о минных полях, — одним словом, сразу попадаешь на землю, принявшую на себя всю тяжесть войны.

Разбитые «тигры» стоят и в одиночку, и группами. Когда разглядываешь [219] их остовы, проникаешься глубочайшим уважением к тем изумительно хладнокровным и искусным людям, которые сумели всю эту грозную боевую технику превратить в железный лом. На одном только «тигре» мы насчитали двадцать четыре прямых попадания артиллерийских снарядов, противотанковых пуль и гранат. У него хватило сил доползти до расположения нашего пехотного подразделения — он застыл среди наших окопов, но уползти обратно уже не смог. Ему пробили во многих местах башню, прострелили насквозь пушку, пробили бортовую броню, сшибли люки, разбили в нескольких местах ходовую часть, порвали гусеницу и в довершение всего зажгли его.

На днище машины еще лежит грудка пепла и обгорелые ребра в ней — все, что осталось от немецкого танкиста. Трупы остальных членов экипажа валяются неподалеку — они сумели выбраться из горящего танка, но уйти им не удалось. Когда мы подошли к этому «тигру», двое пожилых бойцов с явно недовольным видом копали яму, чтобы зарыть гниющее трупное мясо.

— Как же так, товарищи начальники, — говорил один из них, — всем работа как работа, некоторым даже почетная, а нам что?.. — И он зажал нос: покойные эсэсовцы беспокоили его обоняние.

Метрах в пятидесяти от «тигра» мы увидели три модернизированных немецких тяжелых танка Т-4, вооруженных дальнобойной пушкой. Видимо, они вот так, как стоят, и шли тесным строем в атаку, рассчитывая устрашить нашу пехоту — от машины до машины четыре-пять метров, и все пушки направлены в одну сторону. Им удалось ворваться на наш рубеж. Один танк стоит как раз на нашем окопе. Быть может, в ту минуту, когда они влетели сюда, именно в этом окопе сидели герои — истребители танков, которые зажгли все три машины бутылками с горючей смесью? Но им досталось не только от бутылок: на броне каждого — десятки следов от снарядов и осколков...

Немцы не успели даже развернуть машины и рассредоточить их. Пробитые осколками каски, обгорелый рукав кителя, одна чудом уцелевшая игральная карта, разбитая осколком сковорода — смешно, но факт: почти в каждом танке мы находим сковороду, эсэсовцы-танкисты, видимо, любители краденых яиц, — гильзы снарядов, разможженные котелки, измятый хлеб, полуразложившаяся оторванная нога в немецком сапоге — вот все, что осталось от трех экипажей тяжелых немецких машин.

И вот так — на протяжении сотен метров!

Вначале мы останавливались у каждого «тигра», внимательно осматривая его, потом стали задерживаться только у групп их в основных опорных пунктах и, наконец, потеряли всякий интерес к ним. Только один заставил нас надолго задержаться. Это был [220] исключительно любопытный экземпляр «тигра» — танк попал прямо под бомбу советского самолета, и она очень эффектно разложила его на составные элементы: одна гусеница змеей оплела ставшее перпендикулярно земле его днище, другая, разлетевшись на куски, легла метрах в пятидесяти от машины, башня ушла глубоко в землю, а мотор, рассыпавшийся на мелкие кусочки, разлетелся в стороны.

Дорога ведет все дальше на юг. Вот уже и бессмертные рубежи танкистов-гвардейцев, которые приняли на себя самые мощные удары врага в первые два дня немецкого наступления. Как памятники изумительным подвигам танкистам Бессарабова и его друзей, стоят на этом рубеже все еще грозные, застывшие навек советские танки. В памяти всплывают картины страшных битв б, 7, 8, 9 июля — ведь каждая из этих машин приняла на себя удар десятков немецких танков и уничтожила по меньшей мере по две-три машины противника.

Люки сгоревших советских танков наглухо задраены изнутри. Мы знаем, помним: экипажи не покинули их, они дрались даже тогда, когда пламя охватило их машины, дрались до тех пор, пока не начали рваться внутри раскалившиеся снаряды. Вокруг машин группами собираются бойцы. Они стоят молча, но молчание это красноречивее всяких речей. Те, что уходят дальше на юг, сосредоточены и суровы,

Чем дальше на юг, тем свежее вражий след. Вот здесь немцы были позавчера, здесь — вчера, здесь — сегодня утром, здесь — три часа назад. Сворачивая с дороги в лесок, мы попадаем на командный пункт 11-й немецкой танковой дивизии, откуда гитлеровцы ушли буквально несколько часов назад. В лесу еще висят немецкие телефонные провода. На лужайке из объемистой цистерны заправляются немецким бензином наши грузовики. В блиндажах немецких командиров располагаются наши бойцы. Их смешит боязливая предусмотрительность какого-то оберста, который даже выход из блиндажа, обращенный к тылу, прикрыл броневым щитом, а окно завалил толстой литой плитой миномета.

Двое командиров, усевшихся на немецкие зарядные ящики, допрашивают только что захваченного в плен мотоциклиста эсэсовской танковой дивизии. Черномазый, небритый, с виду заморыш, он на самом деле матерый разбойник: в петлице его мундира — красная ленточка Железного креста, полученного еще в 1941 году при взятии Мариуполя. В его кармане — карта Северного Кавказа с указанием пунктов, где он побывал.

Фашист мечтал летом 1943 года продлить маршруты своих странствий по русской земле, но все вышло не так, как думалось. Сейчас ему нечего сказать, и он лишь автоматически повторяет то, что мы уже слышали от пленных здесь, под Белгородом, много раз: им сказали, что русские уже окружены, но теперь ясно, что русские не окружены, [221] что у русских много танков, что они хорошо ими пользуются и что сейчас ничего хорошего немцам ждать не приходится. Думая теперь только о своей личной судьбе, он добросовестно рассказывает все, что ему известно о его части, и потом умолкает, безнадежно глядя в одну точку.

Уже темнело, когда мы проезжали через Зоренские Дворы обратно. Здесь среди развалин копошились какие-то тени. Мы остановились, подошли поближе. Горячее чувство обожгло сердце — это к своему пепелищу вернулся колхоз!

У соломенного шалаша стояла телега. К ней была привязана корова. Пожилая колхозница и пятеро ее детей рылись в мусоре, отыскивая остатки своих вещей. Мы разговорились, и колхозница посвятила нас в одну из тех трагических историй, которыми так богаты были эти две недели.

Село к весне уже начало оправляться от страшных последствий немецкой оккупации 1942 года. Колхоз посеял хлеб. Чаплыгины посадили огород. Им было, конечно, трудновато — глава семьи Федор Григорьевич Чаплыгин долго тяжело болел, не вставая с постели, но его жена Мария Ивановна и четверо ребят неутомимо работали. Хлеба уродились хорошие, огороды пошли сочные, и жить бы Зоренским Дворам без беды, не полезь опять Гитлер. Восьмого июля немцы подошли совсем близко, и ночью ракеты ярко освещали двор.

Старик приказал жене уйти с детьми в Знобиловку, за семь километров отсюда. Его слово было законом, и семья повиновалась. Запрягли корову в телегу, погрузили на нее скудный скарб и ушли, простившись с отцом семьи. Он остался лежать на скамье, суровый, сосредоточенный, готовый к смерти. Утром прилетели «хейнкели». Они старательно перепахали деревню, разрушая дом за домом. Бомбили всех подряд — не успевшего эвакуироваться агронома Пекшина, мальчонку Пашу, только что вчера пришедшего из деревни, расположенной еще ближе к переднему краю, бабушку Наталью и многих-многих других.

Старый Чаплыгин все так же безучастно лежал на скамье и ждал, что будет дальше. Никто не знает, о чем думал он в эти последние часы своей жизни. Долгая болезнь приучила его философски смотреть на жизнь, и он был на редкость спокойным человеком, но фашистов терпеть не мог; знал, что если б не немецкая оккупация, Советская власть обязательно вылечила бы его. Но вот очередная бомба поразила и его хату. Чаплыгин, на удивление, остался жив. Вместо крыши над головой его было голубое небо. С трудом приподнявшись с засыпанной щепой, глиной и известью кровати, он увидел, что все село в огне. Земля вздымалась фонтанами.

Идти Чаплыгин не мог, но и оставаться здесь было невозможно, и он пополз по дороге, ведущей к Знобиловке, останавливаясь и подолгу [222] отдыхая после каждого метра. Осколки щадили его. Так он дополз до перекрестка, застыл там и умер.

— Тут мы его назавтра и нашли, — тихо сказала старшая дочь Чаплыгина комсомолка Таня. — Мы с Ниной молочка ему несли. Несем, а он уже мертвенький у дороги лежит. Там мы его и похоронили. Нам еще одна женщина чужая помогла...

Родная, многострадальная земля наша! Сколько бед, сколько горестей ты испытала за время этой страшной войны, сколько крови и слез приняла на свою грудь.

Сейчас уже позднее время. Над выгоревшей июльской степью — черная душная ночь. Гирляндами виснут надоевшие ракеты. Слышится неумолкающая канонада. Горячий южный ветер, обшаривающий обгорелые танки, несет такой густой трупный смрад, что многие надевают противогазы. Но люди идут и идут вперед, полные решимости пройти через любые трудности, но достигнуть желанной цели.

На исходном рубеже

24 июля, 10 часов 45 минут

К сведению редакции. Вчера Фишман был в штабе фронта. Начальник штаба генерал-лейтенант Иванов принял военных корреспондентов и рекомендовал им направиться в 40-ю армию, которой командует генерал-лейтенант Москаленко. Вопросов в таких случаях задавать не полагается, и мы поспешили по указанному адресу в ожидании событий{58}.

Пока что здесь тихо. Немцы в основном ушли на рубеж, с которого они начали 5 июля свое наступление, и укрепились там{59}.

Как всегда в таких случаях, больше всего заняты работники штабов, а в частях принимают пополнения, приводят в порядок технику, подтягивают тылы, обживаются на занятых рубежах, ведут пропаганду боевого опыта, полученного в боях. [223]

Мы, корреспонденты, обосновались в деревне Лески, стоящей вдалеке от больших дорог. Гитлеровцы сюда заглянуть не успели, поэтому деревня не была опалена огнем войны.

Сегодня ездили к командующему. Его штаб размещается в глубоком лесистом овраге, в просторных, на совесть сделанных блиндажах. Худощавый, подтянутый генерал принял корреспондентов любезно, но никаких сенсаций не обещал. Похоже на то, что нам придется еще некоторое время потерпеть, пока назреют долгожданные события.

Член Военного совета бывший секретарь Харьковского обкома партии тов. Епишев дал нам ряд полезных советов. Между прочим, он сделал замечание, которое следует учесть: не принимать на веру все то, что рассказывают иной раз в частях. Надо тщательно проверять каждый факт перед тем, как его публиковать.

Учтем!

Побывали в 161-й пехотной дивизии, которой командует генерал-майор Петр Вакулович Тертышный. Минувшей зимой дивизия прошла с боями семьсот километров! Собрали интересный фактический материал, который пригодится в дальнейшем. Передаю репортаж из 575-го стрелкового полка 161-й стрелковой дивизии, которым командует Герой Советского Союза Сипович. Этот полк вышел на старый рубеж и тем самым восстановил положение, существовавшее до 5 июля.

В густом лесу у переднего края клубится туманная дымка. Только что отгремела гроза, и усталая земля, тяжело вздыхая, возвращает небу влагу. Под деревьями, сверкающими глянцем свежей зелени, стоят, словно литые, батальоны, укрытые листвой от чужого взгляда. На загорелых лицах написано глубокое волнение и внимание — командиры читают приказ Верховного Главнокомандующего. Гулкое эхо повторяет каждое слово, и слова эти ложатся в сердце:

«Проведенные бои по ликвидации немецкого наступления показали высокую боевую выучку наших войск, непревзойденные образцы упорства, стойкости и геройства бойцов и командиров всех родов войск, в том числе артиллеристов и минометчиков, танкистов и летчиков...»

Командир этих храбрых людей, еще молодой, но много повидавший на своем веку офицер с Золотой Звездой на груди и полковничьими погонами на плечах, стоит немного поодаль. Он невольно любуется ими — кому, как не ему, прошедшему со своими питомцами минувшей зимой семьсот километров от Воронежа до предместий Полтавы, выдержавшему всю тяжесть оборонительных боев под Харьковом и с честью отразившему летнее наступление немцев вот [224] на этом маленьком участке, доверенном его части, — кому, как не ему, знать цену каждому из них!

Вон тот, к примеру, невысокий, хилый с виду боец, в прошлом редактор районной газеты, сумел перебить больше пятидесяти гитлеровцев. Этот стройный, немного мечтательный юноша оказался в бою беспощадным мастером рукопашных схваток. Да, каждый из них, ветеранов, с честью заслужил высокую похвалу Главнокомандующего!

Восемнадцать дней продолжались бои. И какие бои! Михаил Сипович брал в сороковом году штурмом знаменитый «миллионный дот линии Маннергейма — тогда он и получил звание Героя Советского Союза, в сорок первом дрался много дней в полном окружении западнее Гродно, в сорок втором прорывал немецкую оборону на Дону, много раз глядел в глаза смерти, но, не кривя душой, он может сказать, что в таких сражениях, как нынешние, ему еще не доводилось бывать.

Еще пятого июля полк Сиповича находился на другом участке фронта. Седьмого он был подброшен сюда — обстановка здесь осложнилась, гитлеровцы потеснили оборонявшуюся на этом участке обескровленную долгими боями воинскую часть.

Полк Сиповича восстановил положение, но гитлеровцы снова предприняли яростные атаки. К селению с поэтическим названием Неведомый Колодезь по безымянным рощицам и оврагам потянулись две немецкие пехотные дивизии и сорок пять танков. Громыхая, катили тяжелые орудия. Немцы решили предпринять еще одну попытку смять и отбросить нашу пехоту.

Ровно в восемнадцать ноль-ноль заговорили сразу два немецких артиллерийских полка. Шесть тысяч снарядов подвезли на огневые позиции немцы, и все эти снаряды были обрушены на крохотный участок, который занимала часть Сиповича. А на этом участке главный удар был обрушен на подразделение под командованием старшего лейтенанта Соколова.

Сипович со своего наблюдательного пункта с волнением и болью наблюдал за этой пядью земли, накрытой сплошным покрывалом дыма и пыли от разрывов. Он то и дело наклонялся к микрофону и порывисто говорил: «Сосна, Сосна! Я — семнадцать... Как обстановка?» И радио в ответ: «Держусь!»

Когда все шесть тысяч немецких снарядов легли на высоту и весь покров ее до последней травинки был содран, два батальона немцев поднялись в атаку. Но стоило им подойти к этому рубежу на сорок-пятьдесят метров, как два станковых пулемета и десятки автоматов и винтовок, ощерившись, начали свой строгий разговор...

Туча едкого порохового дыма поднялась над полем. Немцы присоединили к ней тучу дымовой завесы, которую протянула на несколько [225] километров их специальная машина. Но и завеса не помогала им. Тогда немцы начали массировать атаки, наращивая удар. Уже стемнело. Трудно было различить что-либо в десяти метрах, а на поле не смолкал треск пулеметов и автоматов, грохотали разрывы снарядов, мин, вопили немцы, гремело русское «ура», и Соколов отрывисто повторял в микрофон: «Держимся!.. Держимся!..»

Сипович понимал, что близится все же та страшная минута, когда немцы ворвутся в траншею. Оглушенные канонадой, ослепленные блеском разрывов, бойцы Соколова продолжали отчаянно сопротивляться, но количество защитников траншеи все уменьшалось. Предвидя, что борьба с гитлеровцами будет длительной, Сипович берег свой маленький резерв до последнего часа. Пока что бойцов Соколова, принимавших на себя всю тяжесть немецкого удара, поддерживали соседние группы, придвинувшиеся вплотную к этому рубежу, и своим яростным огнем затруднявшие немцам подход к нему.

Глубокой ночью пришлось все же пустить в дело резерв. Автоматчики и стрелки с ходу вступили в бой. Кипение его достигло высшей точки — к этому времени на одном участке немцам удалось-таки ворваться в траншею, и они пустили в ход ручные огнеметы и гранаты. Гранатами дрались и наши бойцы.

Усталый, сражавшийся двое суток без передышки парторг четвертой роты старший сержант Тверев провел знакомыми ему ходами сообщения бойцов резерва, группу за группой, и они в ночном мраке обрушивались на гитлеровцев, забрасывая их гранатами. Оглохший от канонады комсорг батальона ожесточенно стрелял в немцев в упор из автомата. Командиры дрались рядом с бойцами врукопашную. В эту-то страшную предрассветную пору на поле боя появился и сам Сипович. Внешне спокойный, как всегда подтянутый и аккуратный, он пришел на изрытый снарядами командный пункт батальона, ободрил командиров, сообщил, что генерал шлет свой резерв и что надо продержаться еще немного, чтобы гитлеровцы поняли — им здесь не пройти.

И вот критический момент пришел и прошел. На долю немцев не пришлось больше ни грамма удачи. Им не удавалось продвинуться вперед ни на один метр.

Раннее июльское утро озарило страшную, залитую кровью, заваленную мертвыми телами, полуразрушенную траншею. Сооруженная в виде пуквы П, она делилась теперь на две неравные части: большая половина ее находилась в наших руках, и только один отросток был в руках у немцев. Обескровленные, деморализованные солдаты Гитлера были бессильны продвинуться дальше, и фронт так и замер на долгие одиннадцать дней — противников разделяли сорок метров; они перестреливались, выглядывая из-за угла траншеи, а дно ее на «ничьей» земле минировали. [226]

Двадцать второго, когда наши войска заканчивали очищение плацдарма, захваченного немцами, пошли вперед и воины Сиповича. Ведя жестокий бой под градом снарядов и мин, они шли вперед, шли грозно, неотвратимо, как олицетворение возмездия за поруганные рубежи, за окровавленную траншею, за ту страшную ночь, когда горсточка наших воинов противостояла двум батальонам, вооруженным автоматами, огнеметами и всеми ухищрениями адской военной техники последнего образца.

Теперь на освобожденном рубеже снова тихо. Бойцы выгребают из блиндажей немецкие каски, противогазы, шинели, жгут фотокарточки, брошенные немцами, вышвыривают из окопа пустые бутылки с чужими этикетками — чтоб и духом вражьим не пахло. Саперы спешат заново укрепить отвоеванный рубеж, восстановить полуразрушенные дзоты, минные поля, заграждения, хотя теперь никто не думает, что в этих окопах придется надолго задержаться. Все мечтают об одном — о наступлении...

Чтение приказа окончено. Над лесом разносится громовое солдатское «ура». Сипович подает знак, и ликующие крики стихают. Из-под сени деревьев выступает вперед знаменщик. Он высоко держит горделивое алое знамя, на котором сверкают золотом слова «За нашу Советскую Родину!». Солдаты стоят, не шелохнувшись, по команде «смирно». Взоры всех обращены к этому полотнищу, священному для всех. Немного волнуясь, командир говорит:

— Солдаты! Вот наше знамя. С ним мы прошли большой путь. Я сражаюсь под ним со дня основания полка. Оно реяло над нами в дни славных боев зимней кампании. Оно сопутствовало нам в нынешних боях. Никогда и нигде мы не нанесли никакого ущерба его чести. Никогда и нигде мы не опозорили его трусливыми либо неумелыми действиями...

— Смотрите же, — говорит строго Сипович, обращаясь к пополнению. — Ветераны надеются, что вы с честью продолжите историю нашего полка. Впереди у нас — дальняя дорога, много будет на этом пути трудного и славного, горького и сладкого. Смотрите же, говорю еще раз, не опозорьте нашей чести!

И вот уже произнесена клятва на верность знамени, и прогремело традиционное «ура», и снова застыли батальоны в железном строю. Плывет через лес алое знамя, покачиваясь над широкими плечами знаменщика. Шагают четким военным шагом ассистенты, и взвод лучших из лучших автоматчиков, заслуживших почет пройти караулом у знамени, марширует за ним.

По ту сторону рощи уже зажигаются огни ночных ракет. Подразделения, несущие службу в боевом охранении, внимательно всматриваются в сторону противника. Идут усиленные поиски разведчиков, фронт живет напряженной жизнью в ожидании новых боевых событий. [227]

В ноябре 1972 года я получил письмо от ветерана 575-го стрелкового полка, лейтенанта запаса, ныне работающего инженером в г. Фрязино Московской области Арнольда Абрамовича Учителя. Вот что он писал, прочитав первое издание этой книги:

«Совершенно неожиданно я прочел в вашей книге подробное описание боевых действий нашего полка в июле 1943 года на Курской дуге — вы можете себе представить мою радость, когда я увидел на страницах этой книги столь знакомые и дорогие мне имена командира полка полковника Михаила Сиповича, командира нашего 2-го батальона капитана Соколова, командира взвода автоматчиков Емельянова, который со своими орлами в ночной атаке занял ключевую высоту, выполнив задачу, поставленную перед всем полком, и других.

Хорошие ребята были в нашем полку — настоящее интернациональное братство. Я отлично помню капитана Мишакова, мордвина по национальности; капитана Завирюху, украинца; командира стрелковой роты Буденаса, литовца; командира минометной роты Брагинского, еврея; были среди нас узбеки, башкиры — люди всех национальностей. И какая была у нас дружба!..

После описанных вами боев в урочище Королевский лес мы в конце июля 1943 года приняли участие в общем наступлении и вступили на землю Украины. Наш 2-й батальон успешно продвигался вперед. 12 августа 1943 года в бою за станцию Боромля я был ранен.

Вернувшись из госпиталя в действующую армию, я не смог попасть в 575-й полк. Участвовал в боях под Яссами, Будапештом и Веной, но уже в составе других частей. Естественно, что я ничего не знаю о судьбе людей из нашего родного 2-го батальона. Хорошо было бы, если бы кто-нибудь из них, особенно полковник Сипович, если он жив, откликнулся на эти строчки...»

Я могу лишь присоединиться к этой просьбе. Ветераны 575-го полка 161-й стрелковой дивизии, где вы? Отзовитесь! Адрес А.А. Учителя такой: 141120, город Фрязино Московской области, улица Луговая, дом 37, квартира 66.

Генерал удит рыбу
(Из фронтового дневника)

Сегодня — первое августа. Я снова у Катукова. Вчера после полудня, наконец, вырвались из лап бездорожья и прикатили с попутной машиной сюда. Катуков готовится к отъезду. На фронте войска генерала Жадова ведут разведку боем. Гитлеровцы яростно контратакуют. Позавчера, например, в контратаке участвовало восемьдесят танков, Катуков пока в боях не участвует, [228] по, судя по всему, его войска в готовности. Пополнения прибыли и введены в строй.

Сегодня прибыл внезапно корреспондент «Правды» Коробов. У него неплохой вездеход. Будем работать вместе, пока Фишман не починит свою машину. Пошли вдвоем к Катукову. Идиллия: генерал стоит в начищенных сапогах со шпорами в воде и ловит окуней на удочку. Черви — в баночке на школьной парте, которая почему-то оказалась на берегу. В ведерке несколько плотвичек и окуньков.

Рыбная ловля — верный признак, что назревают важные события: если генерал ходит с ребятишками собирать цветы, или удит рыбу, или охотится на зайцев — значит, закончены приготовления к серьезной и напряженной операции, и на носу — большое дело. Это — разрядка нервов.

Вчера сюда приезжал командующий фронтом Ватутин. Было совещание. Как сообщил нам Катуков, командование считает, что армия в оборонительных боях свою задачу выполнила хорошо. 6-й танковый корпус преобразуется в 11-й гвардейский, а 3-й механизированный — в 8-й гвардейский механизированный корпус. В частях большой подъем.

Послал в редакцию телеграмму: «Буду готовить обстоятельные корреспонденции. Следите за узлом связи. Как только будет опубликовано официальное сообщение о начале операции, шлите туда человека за материалом, который наверняка уже там будет к этому сроку».

Двенадцать часов войны

3 августа, 22 часа 05 минут

К сведению редакции. Передаю срочный и очень важный материал о долгожданном наступлении, в котором описывается сегодняшний день час за часом, — «Двенадцать часов войны».

Это сражение готовилось давно и тщательно. Все, что нужно разведать, было разведано; все, что надо подвезти, было подвезено; все, что надо подготовить, было подготовлено. Именно поэтому позавчера и вчера создавалось обманчивое впечатление безмятежного покоя — надо было иметь очень острый глаз, чтобы разглядеть здесь, среди копен хлеба, жадные жерла батарей, чтобы увидеть в нескошенной ржи сотни отлично замаскированных танков, чтобы найти в бесчисленных овражках дивизии и корпуса отборной гвардейской пехоты, приготовившейся к атаке.

И вот как развертывались события начиная со вчерашнего дня...

Семнадцать часов 2 августа.

В отроге безымянного овражка, на тщательно замаскированном командном пункте заканчивается совещание командиров-танкистов. Испытанный боевой генерал дает последние указания командирам бригад. Неподалеку отсюда в таком же крутом овражке молодой [229] пехотный генерал со сталинградской медалью на груди проводит последний инструктаж командиров гвардейской пехоты. Это знаменитый Бакланов.

На этот раз речь идет о подготовке операции крупнейшего масштаба, и средства прорыва мобилизованы в соответствии с замыслом: сотни орудий на погонный километр фронта, сверху наступление прикрывают сотни самолетов, а в качестве ударной силы, которая должна войти в прорыв и разгуляться на просторе, выступают две славные танковые армии — 5-я гвардейская и 1-я танковая{60}.

Впереди можно разглядеть рубеж, на котором скоро должны закипеть жаркие схватки: тихая заболоченная река, топкие берега которой расступились на добрую сотню метров, полуразбитые пустынные деревушки над нею, изрытые снарядами высотки. Это — Ворскла.

Восемнадцать часов.

Безмятежное затишье обрывается. На разных участках фронта начинают бить пушки, пулеметы, то и дело раздается трель автоматов. Немецкие дзоты, батареи огрызаются. Им отвечает наша артиллерия, но перестрелка идет как-то вяло, неторопливо: ведь это всего лишь разведка огневой системы врага. За каждой вспышкой следят сотни стереотруб. Артиллерийская разведка последний раз уточняет свои данные, чтобы ранним утром «бег войны», как прозвали нашу могучую артиллерию на фронте, раздавил всю немецкую огневую систему.

Двадцать часов.

В лесочке, близ самого переднего края, обосновались скрытно совершившие тринадцатикилометровый марш танкисты. Пушки новеньких боевых машин вытянуты в сторону противника. Механики хлопочут у моторов, радисты проверяют аппаратуру. Внутри танков полностью уложены боекомплекты снарядов, баки заправлены горючим, выверена каждая деталь. [230]

Советское командование приняло решение осуществить прорыв обороны противника на стыке этих двух группировок. План Ставки предусматривал мощный удар войск Воронежского и Степного фронтов в юго-западном направлении на Богодухов — Валки с тем, чтобы отколоть 4-ю танковую армию от группы «Кемпф», а затем разгромить их. При этом войска Воронежского фронта должны были действовать против 4-й танковой армии, наступая на Ахтырку, а войска Степного фронта поворачивали на Харьков. При подходе соединений Степного фронта к Харькову Юго-Западный фронт в свою очередь должен был нанести удар силами своей 57-й армии в западном направлении, чтобы обойти Харьков с юга.

На Воронежском фронте главный удар наносили 5-я и 6-я гвардейские, 5-я гвардейская танковая и 1-я танковая армии. На участке прорыва 5-й гвардейской армии (именно этот участок описан в очерке «Двенадцать часов войны». — Ю. Ж.) плотность артиллерии достигала 230 орудий и минометов на 1 километр фронта. Стрелковые дивизии получили участки прорыва от 2 до 3 километров. Особенностью этой операции было то, что в полосе 5-й и 6-й гвардейских армий в прорыв вводились две танковые армии — 5-я гвардейская и 1-я танковая. Массированное применение танков обеспечивало высокий темп наступления и развитие удара на большую глубину («История Великой Отечественной войны Советского Союза», т. 3, стр. 286–287).

Двадцать два часа.

В темнеющем небе слышится стрекот многих легких моторов — это наши многочисленные ночные бомбардировщики начали свою работу. Солдатам дан отдых перед боем. Спать!

Четыре часа 3 августа.

Над Ворсклой встает солнце. Его лучи красят в нежные тона высокие облака. Подъем! Уже дымят сотни и сотни походных кухонь, изготовивших сытный усиленный завтрак — мясо, рис, свежий хлеб, чай с сахаром, консервы...

Хлопочут старшины. Многие бойцы, улучив свободную минутку, пишут что-то, пристроившись на пеньке или на подножке машины. «Кому?» — этот неожиданный вопрос заставляет покраснеть молодого пулеметчика, бывшего токаря из Горького Сашу Симонова: письмо адресовано его любимой девушке. Быть может, наша газета дойдет к ней быстрее письма? Пусть же знает она, что, уходя в бой. Саша вспомнил о ней!

Старший лейтенант Цыпкало, помощник начальника политотдела по комсомолу, принес для раздачи бойцам, принятым вчера в комсомол, новенькие комсомольские билеты...

В частях начинаются короткие митинги. В 200-й танковой бригаде, которой командует полковник Н. В. Моргунов, один из танков идет в бой с вымпелом ЦК ВЛКСМ. Право на этот вымпел заслужил в жарких июльских боях экипаж Мазалова. И теперь комсомольцы приносят клятву новыми успехами оправдать высокую честь.

Идет митинг в 1-й гвардейской танковой бригаде. Развернутое гвардейское знамя держит в руках герой июльских боев лейтенант Г. И. Бессарабов. Командир бригады полковник В. А. Горелов читает, а все солдаты и офицеры повторяют вслед за ним волнующие слова:

— Мы, гвардейцы, приносим мужественную гвардейскую клятву Родине, большевистской партии. Клянемся тебе, наш великий народ, что мы будем драться до последнего дыхания, пока сердце бьется в груди, а глаза видят землю. Клянемся тебе, наша Родина, что мы отомстим кровавым фашистским извергам за страдания советских людей, за сожженные города и села, за поруганный Киев, за разрушенный Новгород, за истерзанный Сталинград, за виселицы Волоколамска, Харькова, Ростова...

Пять часов.

Еще звучат горячие речи на митингах, еще идут беседы в блиндажах, на укрытых от чужого взора лесных лужайках, а на огневых позициях уже сняты чехлы с орудий, раскрыты ящики со снарядами, заряжены пушки. И когда часовая стрелка касается цифры пять, землю разом сотрясает неистовый грохот, словно где-то рядом разразилось извержение вулкана. Земля дрожит, и дрожание это явственно [231] чувствуется на десятки километров. Одновременно бьют по врагу тысячи орудий, сосредоточенных на ограниченном участке, и в грохоте этом тонут все звуки. У легковых машин предусмотрительно опущены стекла — там, где этого не сделали, стекла трескаются.

Так проходит час. Еще час. Еще сорок пять минут. Артиллерийская подготовка достигает небывалой силы. Недаром в последние десять дней сюда были подвезены сотни эшелонов с боеприпасами!

В небе проплывают сотни самолетов. Рева моторов не слышно — все заглушает артиллерия, но само зрелище огромного количества советских самолетов над передним краем настолько захватывающе, что бойцы начинают аплодировать и что-то кричать — слов не разобрать, но видно по горящим глазам, улыбающимся лицам, что этот массированный удар нашей авиации восхищает их.

Там впереди — дым, пламя, непрерывный грохот разрывов. А пушки и минометы все бьют и бьют, не давая гитлеровцам поднять головы. Тем временем наша пехота придвигается вплотную к их переднему краю.

Семь часов пятьдесят минут.

Простившись с минометчиками, мы спешим на командный пункт генерала, бойцы которого сейчас ведут атаку{61}. В стереотрубу можно отчетливо разглядеть линию немецких укреплений, подернутых бурым облаком дыма и пыли. В небе нарастает рокот моторов: низко над землей тесно сомкнутыми группами опять проходят сотни наших самолетов. Пикируя на немецкие окопы, они сбрасывают бомбы, ведут пушечно-пулеметный огонь; огненные трассы отчетливо видны в утреннем ясном небе. А сзади идут новые и новые эскадрильи и полки наших самолетов.

Семь часов пятьдесят пять минут.

К реву пушек примешивается яростный вой сотен тяжелых минометов. Еще выше, до самого неба, встают облака дыма над немецкими позициями. В эту грозную минуту по всему фронту поднимаются тысячи красноармейцев и с громким криком «ура» устремляются вперед.

В стереотрубу хорошо видно, как идут сталинградцы — в полный рост, стройной шеренгой, взяв винтовки и автоматы наперевес. Генерал с волнением и любовью говорит:

— Орлы, настоящие орлы!..

Немецкие минометы, выжившие в этом огненном аду, начинают яростно бить по гребню, преграждая путь гвардейцам, но они стремительным броском преодолевают смертельный рубеж и скрываются за холмами.

Восемь часов.

Самолетов в небе все больше и больше. Вот прошли сразу сто [232] машин... Вот еще двадцать две... Еще тридцать... Разгружаясь над немецкими позициями от бомб, они разворачиваются и уходят. Вначале немецкая зенитная артиллерия пытается прикрыть свой рубеж, но потом она замолкает. Немецких самолетов в воздухе совсем нет. Вот наше господство в воздухе в классическом его выражении!

Восемь часов двадцать пять минут.

Отмечено появление первого немецкого самолета: «мессершмитт», вырвавшись из-за леса, бросается на наш штурмовик. Совершив удачный маневр, штурмовик уходит из-под удара, а наши два «Лавочкина» обрушиваются на гитлеровца, и он едва успевает удрать, чуть не цепляя брюхом колосья ржи.

Восемь часов сорок минут.

Грохот канонады ослабевает. Несведущему наблюдателю может показаться, что наступает некоторое затишье. На деле — обратное. Именно теперь кипение битвы достигает высшей точки — пехота ворвалась на вражеские рубежи и ведет тяжелую трудную боевую работу, расчищая метр за метром, чтобы потом пропустить вперед танки, уже накопившиеся у переправы.

С наблюдательного пункта командира дивизии сталинградца Бакланова, который по сравнению со вчерашним днем выдвинулся далеко вперед, видно, как пробиваются на юг его полки.

Часть под командованием товарища Шурова, еще вечером форсировавшая Ворсклу, уже углубилась в немецкое расположение более чем на два километра и ведет бой среди развороченных нашей артиллерией и авиацией немецких траншей и дзотов.

Девять часов.

Радио приносит новую весть об успехе баклановцев: продвинувшись вперед, они заняли деревню Задельное, выбили немцев из одноименного лога и вышли на высоту 217,1. В районе этой высоты захвачена большая группа пленных.

Девять часов тридцать минут.

Линия фронта постепенно отодвигается на юг, хотя немцы продолжают яростно цепляться за остатки своих полуразрушенных укреплений. Генерал Бакланов посылает саперов оборудовать новый наблюдательный пункт гораздо южнее. По дорогам, ведущим к переправе, движется нескончаемый поток танков и грузовиков. Еще час назад немцы ожесточенно били по этой дороге из минометов, а сейчас только редкий снаряд разрывается на ее обочинах.

На шоссе — приятная встреча: наш старый знакомый, командир танковой бригады гвардии подполковник Александр Бурда, высунувшись из люка своей гигантской боевой машины, сигналит своим подразделениям. Увидя нас, он машет рукой, улыбаясь, и что-то кричит... Значит, катуковцы скоро вступят в бой, торопясь расширить прорыв. Дело идет хорошо!.. [233]

Двенадцать часов.

Неглубокий безлесный сухой лог. В наскоро оборудованных, но добротно укрытых настилами блиндажах разместился командный пункт танковой армии Катукова. Стрекочут телеграфные аппараты, антенны ловят радиоволны, телефонисты поддерживают надежную связь со всеми подразделениями, ушедшими вперед. Непрерывно приходят и уходят запыленные фронтовые машины офицеров связи.

Обдумывая решение, генерал достает из ножен острую финку и аккуратно оттачивает карандаш, потом точным движением наносит на карту новую стрелку. Когда он прячет финку в ножны, я читаю на ней надпись: «Без дела не вынимай, без славы не вкладывай».

Тринадцать часов тридцать минут.

200-я танковая бригада полковника Н. В. Моргунова и 49-я танковая бригада подполковника А. Ф. Бурды, представляющие собой передовые отряды двух корпусов армии Катукова, устремились вперед. Командующий фронтом приказал командующим 1-й и 5-й гвардейской танковыми армиями ввести передовые отряды корпусов в бой, нарастить силу удара стрелковых дивизий и, завершив прорыв главной полосы обороны противника, ввести в сражение главные силы, с ходу прорвать вторую полосу обороны и развить успех в глубину.

Четырнадцать часов.

С левого фланга приходит сообщение о новом продвижении наших пехотинцев, действующих при поддержке танков: взят еще один укрепленный рубеж противника, блокирована роща, превращенная немцами в сильный узел сопротивления.

Немцев теснят по всему фронту, невзирая на их яростное сопротивление. Танки идут вперед по проходам в минных полях, проложенным героическими усилиями саперов.

Семнадцать часов.

С грозным ревом в бой устремляются новые и новые танковые части.

Километр за километром наши войска прогрызают сложную оборонительную систему немецких укреплений. На ряде участков они уже вклинились в нее. По пыльным фронтовым дорогам тянутся к переднему краю колонны пехоты, танков, артиллерии. Нестерпимо жарко, но люди не ропщут — лучше пыль, чем ненавистная грязь, которая так одолевала нас в июле!

— По сухой дорожке дальше пройдем! — говорит, откашливаясь от удушливой пыли, высокий, бронзовый от загара сапер, вооруженный миноискателем, — это уже пошли вперед рабочие команды, которые расчищают от мин дороги наступления на освобожденной земле.

Наши танки уже у Томаровки — важного опорного пункта обороны гитлеровцев... [234]

Конец белгородского направления

5 августа, 22 часа 15 минут

Как быстро, как стремительно развиваются события! Право же, военным корреспондентам становится все труднее за ними угнаться...

Только позавчера мы описывали важнейшее событие — как наши вооруженные силы, ломая долговременную оборону гитлеровцев, прорвали фронт, открывая тем самым путь к решению важнейших наступательных операций. В первый же день наши части продвинулись вперед на десять километров, а сегодня танковые части, вошедшие в прорыв, умчались далеко вперед.

Но пока развертывалась эта операция, рядом был нанесен новый мощный удар. Рано утром нам рекомендовали ехать в Белгород. «В Белгород?» — переспросил я, не веря своим ушам. «Да, в Белгород, — сказал, улыбаясь, штабной офицер. — Пока вы туда доедете, наши войска, по-видимому, уже вступят в город...» И мы с Коробовым помчались на его видавшем виды вездеходе по пыльным, ухабистым проселкам на Белгород, в обход Томаровки, в которой все еще ожесточенно оборонялись зажатые в клещи гитлеровцы.

Дорога была новая, незнакомая, и мы долго блуждали, лавируя среди минных полей; к счастью, гитлеровцы бежали столь стремительно, что не успели снять установленные ими для сведения собственных солдат таблички с коротким, но многозначительным словом «Мinen» — «Мины». Наконец, во второй половине дня, вырвавшись к железной дороге, мы помчались вдоль нее на юг, туда, откуда доносился грохот канонады. Впереди белели меловые холмы.

Куда нам двигаться? Выручило старое фронтовое правило: езжай туда, где стреляют, — обязательно найдешь того, кто тебе нужен. Так и получилось. В цехе полуразбитого артиллерией и авиацией мелового завода мы встретили боевого сталинградского генерала Труфанова, который вел отсюда наблюдение за ходом боя. Еще немного погодя мы добрались до командного пункта командира гвардейского полка подполковника Прошунина, рослого богатыря со шрамом от ранения на лбу и с серебряной суворовской звездой на груди.

Гвардейцам была поручена архитрудная, но почетнейшая задача: лобовым ударом вдоль узкой полоски железной дороги, справа и слева от которой расстилаются топкие болота, ворваться на станцию Белгород, поднять над ней красный флаг, тем самым покончить с Белгородским направлением и открыть новое — Харьковское направление. Кому, как не гвардейцам, решать эту задачу? Ведь 89-я гвардейская дивизия, в которую входит полк Прошунина, имеет большой опыт уличных боев. Она дралась на улицах Гомеля, Тима, [235]

Коротояка, прошлой зимой участвовала в сражении за Харьков — брала штурмом район Тракторного завода и вот теперь снова движется на Харьков...

Загремела артиллерийская подготовка. Над позициями гитлеровцев встали тучи пыли. Гвардейцы поднялись и пошли в атаку. Одновременно пошли на штурм и другие полки 89-й гвардейской и 305-й стрелковой дивизий. Это был жестокий и кровопролитный бой...

И вот уже перед нами полуразрушенный Белгородский вокзал, так хорошо знакомый всем, кому приходилось в мирные годы ездить поездом на крымские или кавказские курорты. Мы все помним, какой это был чистенький, аккуратный вокзал, какой порядок царил в его залах, как гостеприимно встречали пассажиров в его буфете...

Сейчас все здесь мертво. Трещит под ногами битое стекло. Тянет гарью и пороховым дымом. Лежат на перроне еще не убранные трупы. Среди скрученных взрывами рельсов зияют свежие воронки. За вокзалом горят дома, подожженные отступающими фашистами.

Гул канонады быстро откатывается на юг. Наступающая тишина как-то особенно подчеркивает значимость происходящего момента. Вот уже над полуразрушенным вокзалом кто-то поднял красный флаг. Занимают свои посты воинские караулы — завтра, наверное, они передадут вокзал железнодорожникам, а те начнут готовить станцию к приему поездов. Вдруг сквозь дым и гарь доносится медвяный аромат — цветут липы, уцелевшие в этом военном аду.

Угнетает безлюдье. Город почти пуст. На стене вокзала я читаю объявление, расклеенное фашистской комендатурой еще неделю назад. Это приказ:

1

Город Белгород эвакуируется. Население будет отправлено в тыл.

2

Начало эвакуации — 29 июля 1943 года утром.

3

Все приказания должны быть беспрекословно исполнены. За неисполнение приказа виновные будут наказаны.

Неподалеку — указатель дороги, установленный немцами. Такая простая, обыденная и вместе с тем волнующая сегодня надпись: «Харьков — 80 километров». Восемьдесят километров! Завтра в сводке Совинформбюро мы прочтем: «На Харьковском направлении завязались бои...» Нет больше Белгородского, есть уже Харьковское направление, и мы верим: придет — уже скоро придет! — день, когда [236] и это направление исчезнет из сводок, а на смену ему придут другие. И так будет до тех пор, пока в один прекрасный день мы не прочтем: «На Берлинском направлении наши части перешли в наступление и...»

Но я, кажется, размечтался. Пока что мы в Белгороде, старом русском городе, стоящем на подступах к украинской земле, которая ждет не дождется своих освободителей. Впереди — долгая и трудная военная страда. И гвардейцы полка, которые пришли сюда с боями из-под самого Сталинграда, не собираются здесь давать себе передышку. Когда я разыскал сегодня в городе подполковника Прошунина, штаб которого разместился в маленьком домике на тихой окраинной улочке, он уже был занят подготовкой к новой операции.

— В общем, — сказал он, — все мои батальоны дрались хорошо так и запишите. Были, конечно, разные красивые боевые эпизоды, не худо бы о них рассказать, но давайте лучше условимся так: встретимся в Харькове на площади Дзержинского у здания обкома партии в девять утра в день взятия города. Там и поговорим! Идет?..{62}

И он протянул мне широкую крепкую ладонь. Мы обменялись крепким рукопожатием. Эта уверенность в своих силах, уверенность в том, что теперь уже скоро мы сможем встретиться на главной площади второй столицы Украины, по улицам которой пока еще разгуливают гитлеровцы, лучше всяких отвлеченных рассуждений говорила о том, как силен сегодня боевой дух наших войск.

Сейчас, когда я дописываю эти строки, в разбитое окно пустого заброшенного дома, где мы обосновались на час, доносятся звуки военного марша. Батальон гвардейцев марширует по мостовой, сопровождая развевающееся на ветру знамя 89-й гвардейской дивизии. Гвардейцы уже покидают город, двигаясь дальше на юг...

* * *

К сведению редакции. Возвращаюсь к танкистам Катукова, чтобы осветить наступательные бои, которые они продолжают вести в другом направлении. Эта операция будет иметь важное значение в общем комплексе боевых задач, которые решаются сейчас в данном большом районе.

Путь на простор

6 августа, 18 часов 00 минут

К сведению редакции. Наше наступление развивается хорошо. Сильно укрепленная оборонительная полоса гитлеровцев прорвана на. широком фронте протяжением 170 километров. Войска [237] продвинулись вперед на расстояние от 25 до 60 километров. Заняли 150 городов и сел, в том числе город и железнодорожную станцию Золочев, районные центры и железнодорожные станции Томаровка и Казачья Лопань. В сводках появилось Харьковское направление. Передаю корреспонденцию «Путь на простор», которая отражает тот дух, который царит сейчас на фронте. Даю текст.

Вот участок обороны врага, которому он придавал особое значение. Этот участок преграждал путь на юг, к важнейшим опорным немецким узлам — Белгороду, Томаровке. Здесь были возведены особенно мощные укрепления, но наши части сумели проломить стальную вражескую стену и уйти далеко вперед. В длинном степном логу — свежий след лихого удара наших танкистов, с ходу ворвавшихся на огневые позиции мощных дальнобойных немецких орудий. Гитлеровцы не рассчитывали, что танкисты смогут появиться так далеко за передним краем. Они обосновались здесь по-семейному: почти в каждом блиндаже пестрые ночные туфли, много пустых бутылок с разноцветными винными этикетками. Десять могучих дальнобойных орудий, стоящих тесным строем в овраге, были отлично обеспечены боеприпасами — в вырытых в земле убежищах лежат огромные штабеля тяжелых снарядов.

Но танкисты влетели на своих машинах в этот лог так стремительно и внезапно, что гитлеровским артиллеристам стрелять почти не пришлось. Башенный стрелок стоящего рядом с захваченными пушками танка с гордым именем «Ответ Сталинграда» старший сержант орденоносец Дугушев рассказывает, хитро улыбаясь:

— Мы старались давить фашистов аккуратненько, чтобы не задеть пушек...

И впрямь — пять немецких тяжелых орудий в совершенно исправном виде, в пору хоть сию минуту открывать из них огонь — благо, снарядов много.

Идут пленные. Их конвоируют старшина, сержант и красноармеец. Видать, колонна идет издалека: пленные шагают медленно и грузно. Конвоиры рассказывают одну из тех любопытнейших историй, которыми так богаты дни нынешнего наступления. Старшина Красников с сержантом Болото и бойцом Павловым вез продукты бойцам мотострелкового батальона. Хозяйственный старшина, не ограничившись тем, что людям роздан усиленный завтрак, рассчитывал где-нибудь в минуты передышки дать бойцам подкрепиться, но дожидаясь, пока подъедут кухни. Но танки быстро ушли вперед, и старшине пришлось гнаться за ними на протяжении двадцати километров.

Когда Красников нашел, наконец, свое подразделение, оно уже смяло рубежи немцев и широким рассыпным строем шло по степи.

Отыскав заместителя командира батальона, кавалера ордена Александра Невского, капитана Симфулаева, Красников попросил разрешения остаться при танках. Симфулаев удивленно поднял брови:

— Что ж ты будешь делать?

— Как — что? Трофеи собирать, товарищ капитан! — нашелся старшина.

Симфулаев улыбнулся:

— Ну что ж, оставайся.

И Красников живо пристроил свой грузовик в хвост одному из танков, который мчался на юг, отсекая путь отступающим гитлеровцам.

Появление в тылу у противника нашего танка и грузовой машины, идущей за ней, было подобно грому среди ясного дня. По дорогам шли обозы немецких частей, поспешно отходивших на юго-запад. Танк легко давил грузовики и подводы, а Красников хозяйственно подбирал документы штабных машин и складывал их ворохами в грузовик. Туда же он сажал пойманных за шиворот немецких шоферов и ездовых, наказав Павлову и Болоту строго следить за ними.

В одном логу, уже за линией железной дороги, немцы попытались подготовить новую линию обороны. Завязалась перестрелка. Подошли другие танки из подразделения товарища Хлюпина, рыскавшие по немецким тылам. Красников, Болото и Павлов, вооружившись автоматами, вместе с бойцами танкового десанта включились в бой.

— Тут наша коллекция опять пополнилась, — говорит Красников, широким жестом показывая на понурую вереницу пленных. — Набрал я их, как дед Мазай зайцев...

Пленных ведут и везут по всем дорогам. Их берут в рукопашных схватках, вылавливают в лесах. Вот только что в избу, в которой разместились разведчики одной части, двое бойцов привели испуганного немца с блуждающим взором — его вытащили ребятишки из подвала в этой же деревне.

— Имя, фамилия? — устало спрашивает по-немецки старший лейтенант Зайцев, ведущий допрос пленных уже вторые сутки без минуты передышки.

— Редиг, ефрейтор, — уныло отвечает пленный.

— Отведите его. Пусть подождет! — машет рукой конвоиру Зайцев. — Мы сейчас займемся птичкой поинтереснее... — И он показывает на стоящего перед ним навытяжку обер-ефрейтора с красной ленточкой за зимовку на Востоке и знаком «За ранение».

Грязный, тощий обер-ефрейтор Хакенбек только 20 июля прибыл в мотодивизию и был зачислен в разведывательный батальон как бывалый вояка: он на войне с 1939-го и успел за это время побывать на многих фронтах. На Белгородское направление, например, он попал после того, как выздоровел от раны, полученной в Тунисе. Ему [239] отлично памятны Греция и Крит, Сицилия и Франция. Но вот на этом направлении, которое немецкие солдаты зовут «чертовой мясорубкой», он сумел повоевать всего тринадцать дней — вчера ночью разведка, которую он возглавлял, наскочила на нашу разведку. Дело кончилось тем, что семеро его спутников были убиты, а он сам попал в плен.

Фронтовая дорога уходит дальше и дальше на юг. Машины идут бесконечной чередой, утопая в облаках густой бурой пыли. По обочинам идет пехота — полк за полком, дивизия за дивизией.

В степях Украины

8 августа, 14 часов 45 минут

К сведению редакции. Сегодня с большим трудом догнали Катукова. Вчера его танкисты из 6-го танкового корпуса стремительным ударом заняли город Богодухов, захватив там важные склады гитлеровцев. Город остался нетронутым — мы были в нем. Население с величайшим ликованием встретило освободителей. Среди танкистов — огромный боевой подъем. 3-й механизированный корпус вышел на рубеж Крысино, Максимовка, Сковородиновка, Вел. Рогозянка, где встретил упорное сопротивление подошедших частей эсэсовской танковой дивизии.

Тем временем входящий в состав армии Катукова 31-й танковый корпус, действуя во втором эшелоне, вместе с 5-м гвардейским танковым корпусом окружил и полностью уничтожил в Томаровке 19-ю танковую дивизию гитлеровцев и захватил 45 исправных «тигров». В дальнейшем 31-й корпус также подтянулся в район Богодухова{63}, где напряжение боев усиливается — гитлеровцы стремятся любой ценой остановить наше наступление и восстановить движение по магистрали Харьков — Полтава, нарушенное танкистами Катукова.

В штабе армии царит понятная озабоченность. Катуков и его начальник штаба ожидают контрудара фашистских войск, командование которых прекрасно понимает, какую страшную угрозу представляет для них этот стальной клин, рассекающий одну за другой коммуникации, связывающие их с западом. И вот уже сюда спешат пополненные после тяжелых боев танковые дивизии СС «Райх», [240] «Мертвая голова», «Викинг». Видимо, в ближайшие дни армия должна будет перейти к обороне. Но пока наступление продолжается.

С каждым днем, с каждым часом черта границы Украинской ССР, которую наши танки на этом участке фронта пересекли совсем недавно, отходит все дальше на север. Советские войска движутся в глубь степей, на широкий простор.

Битыми степными шляхами идут и идут танки, растекаясь по полям, хитро маневрируя в неглубоких балочках и редких рощицах, укрываясь за гребнями высоток и курганами. Они вдруг ускользают из поля зрения немецких разведчиков, чтобы через час-другой обрушиться на врага совсем не там, где они должны были появиться по расчетам немецких штабов. Застав противника врасплох, они ломают его сопротивление, прокладывают путь пехоте, идущей позади, и когда пехота занимает рубеж, танки снова устремляются вперед.

Сегодня мы снова побывали в знакомых нашим читателям танковых частях генерала Катукова, которые на протяжении месяца дважды заслужили благодарность Верховного Главнокомандующего — за успешное отражение вражеского наступления на Белгородском направлении и за успешный прорыв гитлеровской обороны, в результате которого Белгородское направление перестало существовать, а на смену ему пришло Харьковское.

Впереди грохотали пушки — там крепкий заслон, выставленный нашим командованием, вел бой с только вчера введенной в бой «старой знакомой» танкистов — танковой дивизией СС «Райх». Эти эсэсовцы были крепко биты в июле; я уже писал, что только в одной Томаровке они оставили в могилах три тысячи трупов. Когда началось наступление наших войск под Орлом, танковый корпус СС был переброшен туда, и гитлеровское командование пополнило его на ходу. Под Орлом эсэсовцы еще раз получили по зубам, и вот сейчас вторично пополненный корпус снова очутился на Харьковском направлении...

Дивизии «Райх» вчера и сегодня была оказана «достойная» встреча — на Харьковском направлении «тигры» и «пантеры» горят не хуже, чем горели они на Белгородском и Орловском.

Вводя в бой резервы, гитлеровское командование рассчитывало задержать наши части, но советские танкисты, выставив заслон, устремились вперед на другом участке, уходя все дальше на юг. Хотя сопротивление противника становится все ожесточеннее, ему не удается преградить путь нашим танковым частям, ведущим за собой пехоту.

Когда мчишься десятки километров по дороге, с обочин которой еще не сняты немецкие указатели, часто с трудом представляешь себе, что здесь еще вчера стояли регулировщики в зеленых мундирах, [241] мимо которых сплошным потоком в три ряда шли на юго-запад тысячи автомашин самых различных европейских марок.

На полях работают колхозники, их труд уже учитывается по трудодням. Под ветвями рощи разместился полевой ремонтный завод, восстанавливающий поврежденные в бою танки. Дорожники строят мост. У хаты, поставив складные реалы и наборные кассы, девушки в гимнастерках набирают очередной номер газеты. Вечером на околице самодеятельный ансамбль танкистов дает концерт для мирного населения, и седые деды задумчиво слушают песни, которых не пели здесь без малого два года.

Но эти мирные впечатления обманчивы — маневренная война всегда чревата острыми, неожиданными положениями, и потому от танкистов требуются повышенная бдительность и умение молниеносно реагировать на изменения в обстановке.

Вчера ночью, например, на одном из участков неожиданно появилась колонна из ста автомашин с немецкой мотопехотой в сопровождении танков и артиллерии. Она пыталась вырваться из окружения. Здесь не было наших сколько-нибудь крупных сил, они уже ушли далеко вперед. Но оказавшиеся на месте небольшие подразделения стойко встретили гитлеровцев, и преградили им путь. Они повернули под углом в девяносто градусов, пытаясь нащупать новую лазейку. Им и здесь нанесли удар. Растрепанная, деморализованная вражеская группировка рассыпалась, утратила ударную силу, потеряла технику, и теперь ее уже легко было добить...

Широкий маневр, неожиданные динамические удары наших танков подчас настолько ошеломляют противника, что он теряет ориентировку. Только что в штабе армии получили такую, например, радиограмму: «Просим срочно послать приемщика для приема трех исправных самолетов — двух «юнкерсов» и одного спортивного, — приземлившихся в нашем расположении. Ситников»{64}.

Совинформбюро еще несколько дней назад сообщило о занятии станции Одноробовки. Сегодня мы побывали у танкистов, которым принадлежит честь этого удачного удара. Сейчас они уже далеко впереди Одноробовки, а сама станция стала их тыловым участком. Танкисты рассказали нам об одной детали, которая показывает, насколько внезапным для противника был этот удар.

За пятнадцать минут до того, как наши танки влетели на перрон вокзала, дежурный по станции отправил очередной скорый поезд. Обер-лейтенант Шульц оказался неаккуратным и опоздал на этот поезд. Он слонялся по вокзалу, когда под окном грянул выстрел танковой пушки. Обер-лейтенант пулей выскочил из вокзала, но [242] было уже поздно. Ему не оставалось ничего другого, как сдаться в плен...

В освобожденных украинских деревнях вокруг бойцов стайками собираются ребята, девушки, подходят старики. Они горящими глазами глядят на бойцов, ласково поглаживают их погоны, с интересом осматривают медали сталинградцев — их видят здесь впервые.

Завязываются горячие беседы — ведь до сих пор колхозники Украины были совершенно отрезаны от мира. Они спрашивают, как живет Москва, где достать газетку на украинском языке, как бы прочесть сводку Информбюро. Бойцы в свою очередь живо интересуются тем, как жили колхозники на Украине при гитлеровцах.

В саду, близ дороги, по которой шли непрерывным потоком наши войска, мы наблюдали вчера одну поистине трогательную встречу. Рослый старик с длинной седой бородой, держа в руках корзину с большими румяными яблоками, угощал собравшихся вокруг него бойцов и назидательно говорил им, так, словно перед ним были не солдаты, а курсанты агрономического техникума.

— Чтоб заяц кору на яблоне не объел, вы обмотайте ее соломой, а сверху юшкой от селедки помажьте. Заяц того запаху не терпит. А когда мыши в корнях заведутся, вы тоже следите — надо вокруг дерева обтоптать землю, норки-то и забьются. Кладите навоз под яблоню — это в три года раз, — держите его дней пять-шесть, а потом снимите, чтоб корни не горели...

Бойцы слушали старика внимательно, потому что у каждого где-то глубоко внутри жила затаенная тоска по мирному труду, от которого по вине Гитлера они оторваны уже третий год.

Старик этот, восьмидесятилетний садовод-опытник Павел Яковлевич Круговой, строгим отеческим взором поглядывал на притихших бойцов. С удовольствием рассказывая, как надо растить такие чудесные яблони, он время от времени вдруг покрикивал: «Но, но! Проходи, которые яблоки получили, не задерживайся. Впереди у вас работы много. И так мы вас тут заждались, а там другие ждут. Кончите немца, тогда приезжайте, я вам полный курс науки преподам»...

И все еще ворчливым, но уже добродушным тоном он добавлял: «Я ведь сам солдат, и весь наш род солдатский. Дед сухари в Севастополь на волах возил, отец на Малаховом кургане из пушки стрелял, сам я в шестнадцатом году, хоть и в летах был, до Карпат дошел, а сыны мои сейчас немца бьют...»

Из густого ветвистого сада растекался тонкий запах зреющих яблок, слегка круживший голову. Тихо шелестели метелки кукурузы, стрекотали кузнечики. В знойном мареве дрожал далекий горизонт, и было так сладостно и легко на сердце в этом мире богатейшей украинской природы, что душа невольно настраивалась на мирный лад. И на сияющих лицах бойцов я читал глубокую благодарность [243] старому солдату, который своими нарочито сердитыми окриками возвращал их к жестокому миру реальной действительности.

Люди понимают: нас ждут, нас заждались и медлить нельзя ни часа больше!

* * *

Это была одна из последних корреспонденции, которые я передавал в августе 1943 года из танковой армии Катукова, — в эти дни наши войска, наступавшие левее, уже подошли к самым воротам Харькова, и надо было спешить туда. Мы тепло распростились до следующей большой операции.

1-я танковая армия, вскоре после этого перешедшая к обороне, вместе с подоспевшими на помощь другими соединениями отразила контрудар гитлеровцев. Немецкие танковые дивизии попытались прорваться на соседнем участке, предприняв наступление против 27-й армии, на помощь этой армии пришла 4-я гвардейская армия, выдвинутая из резерва Ставки. Вместе с нею подошли танкисты Катукова. И снова гитлеровцы были биты.

Только после этого 1-я танковая армия была отведена на заслуженный отдых в район города Сумы — она перешла в резерв Ставки.

Боевые действия 1-й танковой армии в наступлении получили высокую оценку. Итоги этой операции характеризуются следующими данными. За девять дней наступательных действий с 3 по 11 августа танкисты Катукова совместно с другими войсками фронта продвинулись на 120 километров, овладели Богодуховом, перерезали железную дорогу Харьков — Полтава, рассекли крупную группировку противника на две части, вышли на фланг Харьковской группировки и отрезали ей путь отхода на Запад. Успешное продвижение 1-й танковой армии содействовало войскам Степного фронта в освобождении Харькова. Немалую роль сыграла эта армия и при отражения контрударов гитлеровцев в районах Богодухова и Ахтырки.

По данным, которые приводят А. X. Бабаджанян, Н. К. Попель, М. А. Шалия и И. М. Кравченко в своей книге «Люки открыли в Берлине», за время наступления 1-я танковая армия уничтожила 26 760 гитлеровцев, уничтожила и подбила 509 танков, бронемашин и бронетранспортеров, 590 орудий и минометов, 92 самолета и бронепоезд врага, взяла в плен 1200 солдат и офицеров, захватила 62 танка и бронемашины, 64 орудия и миномет, 191 пулемет, 5 самолетов и 44 различных склада (стр. 90).

Приказом народного комиссара обороны корпуса 1-й танковой армии, а также бригады, отдельные полки и батальоны, входившие в их состав, были преобразованы в гвардейские. Отныне 3-й механизированный корпус стал 8-м гвардейским, а 6-й танковый корпус — 11-м гвардейским танковым корпусом. Соответственно изменились и названия входивших в них бригад. Так, 49-я танковая бригада подполковника Александра Бурды стала 64-й гвардейской, 112-я танковая бригада Иосифа Гусаковского — 44-й гвардейской танковой, 200-я танковая бригада Николая Моргунова — 45-й гвардейской танковой и т. д.

Оценивая итоги битвы на Курской дуге, Маршал Советского Союза Г. К. Жуков писал в своей книге «Воспоминания и размышления»: [244]

«Пятьдесят дней продолжалась эта величайшая битва наших войск с немецко-фашистскими войсками. Она закончилась победой Советской Армии, разбившей тридцать отборных немецких дивизий, в том числе семь танковых. Эти дивизии потеряли больше половины своего состава.

Общие потери вражеских войск за это время соcтавили более 500 тысяч человек, около 1500 танков, в том числе большое количество «тигров», «пантер», 3 тысячи орудий и большое количество самолетов. Эти потери фашистское руководство уже не могло восполнить никакими тотальными мероприятиями.

Выдающаяся победа наших войск под Курском продемонстрировала возросшее могущество Советского государства и его Вооруженных Сил. Эта победа ковалась на фронте и в тылу под руководством Коммунистической партии усилиями всех советских людей. В сражениях под Курском наши войска проявили исключительное мужество, массовый героизм и воинское мастерство. Коммунистическая партия и правительство высоко оценили боевую доблесть войск, наградив более ста тысяч солдат, офицеров и генералов орденами и медалями, а многим воинам было присвоено звание Героя Советского Союза.

Разгром немецко-фашистских войск под Курском имел крупнейшее международное значение и еще выше поднял авторитет Советского Союза.

Призрак неминуемой катастрофы встал перед фашистской Германией...{65}»

Для солдат, офицеров и генералов 1-й танковой армии эта великая битва явилась высшим университетом военной науки. Перед ними лежал еще далекий путь до Берлина, но теперь ни у кого уже не было и тени сомнения в том, что путь этот будет завершен со славой. [247]