Глава девятая.
На двух фронтах

Дымчатым апрельским утром Кондратенко подал к подъезду небольшого домика, где я квартировал, «эмку». Несмотря на заплаты, она по-праздничному сверкала на солнце. Чувствовалось, что, готовясь в дорогу, мой шофер тщательно отмыл и надраил ее черный лакированный кузов.

— Ну как, все готово? — спросил я Кондратенко.

— Так точно, товарищ генерал, — весело отозвался он. — В такой машине — хоть на край света.

Путь нам предстоял не столь далекий. От гжатских рубежей до Москвы пас отделяло всего каких-нибудь 180 километров. И на сей раз в столицу я ехал по вызову Якова Николаевича Федоренко. Вместе с комиссаром М. Ф. Бойко нас отзывали в распоряжение начальника Главного автобронетанкового управления. В моем портфеле лежал приказ, в котором говорилось, что 1-я гвардейская танковая бригада снимается с гжатского направления и перебрасывается в район Москвы на переформирование. Наконец-то личному составу бригады после почти непрерывных шестимесячных боев предоставлялась передышка в тылу.

Попрощавшись со штабными командирами, мы с Бойко сели в «эмку» и выехали на шоссе Смоленск — Москва. Дорога шла местами, где прошлой осенью велись ожесточенные бои. Сожженные городишки и села, обгоревшие деревья, бесчисленные воронки, наполненные водой, пустые ящики из-под снарядов по обочинам дороги. Кое-где чернели остовы танков и орудий, темнели рубцы траншей и окопов. Но даже этот безрадостный пейзаж обезображенной войной земли не мог развеять радостного чувства, что враг отброшен от столицы, что «непобедимая» гитлеровская армия показала спину и теперь уже вряд ли вернется на эти земли. [143]

Часа через четыре мы въехали в Москву. Дорогомилово... Бородинский мост... Садовое кольцо... Прильнув к боковым стеклам машины, мы с Бойко внимательно вглядывались в улицы дорогого города. На них еще сохранялся отпечаток недавней близости фронта. По-прежнему дорогу перекрывали стальные ежи с узкими проездами, которые вроде стали шире. Нижние этажи зданий прикрыты мешками с землей. Правда, кое-где уже убраны баррикады. Но белые бумажные кресты на окнах и силуэты плавающих аэростатов свидетельствовали о том, что столица еще живет в военной тревоге.

На столе Я. Н. Федоренко, как всегда, дымился чайник. Яков Николаевич был приветлив и внимателен: налил нам с Бойко по стакану чая, предложил бутерброды.

— У меня для вас приятная новость, — сказал он.— Приказом Народного комиссара обороны вы, Катуков, назначаетесь командиром первого танкового корпуса, а товарищ Бойко — комиссаром.

Мы поблагодарили за оказанное доверие, а Федоренко, улыбаясь, воскликнул:

— Чувствуете, друзья, что это значит?! — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Это значит, что теперь нам по плечу формирование крупных танковых соединений! Дело в том, что заводы набирают производственные мощности. Теперь мы сможем давать вам танки.

Естественно, прежде всего нас интересовало, что будет представлять собой танковый корпус. Оказалось, что в него войдут три танковые бригады, мотострелковая бригада, дивизион реактивных минометов, разведбат и другие подразделения. Словом, корпус представлял собой серьезную силу — около 250 танков. О таких масштабах осенью сорок первого года мы не могли и мечтать!

— Теперь подумайте, — продолжал Яков Николаевич, — как укомплектовать штаб и командирские должности опытными людьми? Начальником штаба корпуса мы рекомендуем полковника Кравченко. Есть у вас на примете другие подходящие кандидатуры?

Прежде всего я назвал М. Т. Никитина, который за минувшие полгода зарекомендовал себя зрелым штабным офицером, прекрасно разбиравшимся в существе современного боя и обладавшим к тому же необходимыми организаторскими способностями. Его я и предложил на должность начальника оперативного отдела. [144] На должность заместителя по технической части я рекомендовал Павла Григорьевича Дынера. Лучшего специалиста по ремонту техники я и желать не мог. Еще неизвестно, как сложилась бы судьба бригады, если бы не наши ремонтники, возглавляемые Дынером. Благодаря их поистине героическим усилиям один а тот же танк по нескольку раз возвращался в строй.

Начальником политотдела корпуса был назначен подполковник Иван Григорьевич Деревянкин.

Пока в Главном автобронетанковом управлении мы решали организационные вопросы, 1-я гвардейская танковая бригада перебазировалась в Москву. Ее части расположились на Хорошевском шоссе. Впервые за полгода гвардейцы получили передышку. Побывали в настоящей бане. Попарились, приоделись. Ремонтники восстанавливали боевую технику в более благоприятных условиях: получили запасные части и другие ремонтные материалы.

Закончив дела в Главном автобронетанковом управлении, мы с Михаилом Федоровичем Бойко проехали и Спасские казармы. Там формировалась наша 1-я мотострелковая бригада. Познакомились с народом. Среди командного состава люди были преимущественно бывалые, обстрелянные, и это вселяло надежду, что бригада в самый короткий срок станет в полном смысле этого слова боеспособной единицей. Командиром бригады был назначен опытный военачальник полковник С. И. Мельников, а комиссаром — майор Игнатов, бывший до войны начальником политотдела милиции Москвы.

Но в столице закладывалось только начало. Главную работу по формированию корпуса предстояло провести в городе Липецке. Туда стягивались части будущего корпуса. Уже выгружалась в Липецке 89-я бригада тяжелых KB под командованием подполковника А. В. Жукова. Уже шли эшелоны 49-й бригады, возглавляемой бывалым, опытным танкистом полковником Д. X. Черниенко.

Как-то в мою рабочую комнату, которую я занимал б Москве, вошел полковник в ладно пригнанной форме. Вскинув руку к козырьку фуражки, он начал официально:

— Товарищ генерал, разрешите представиться...

— Постойте, постойте, — прервал его я. — Ваша фамилия Чухин? [145]

— Так точно, Михаил Ефимович... Полковник Чухин.

Оказалось, что передо мной бывший начальник штаба 20-й танковой дивизии Николай Дмитриевич Чухин, с которым в сорок первом мы хватили лиха под Клеваиыо и Дубно. Было что вспомнить! С радостью узнал я, что Чухин назначен командиром 1-й гвардейской танковой бригады. Но воевать нам вместе, к сожалению, не пришлось. Неожиданно Чухин заболел, и на эту должность был назначен подполковник Владимир Михайлович Горелов, еще молодой командир (ему было тридцать три года). Немногословный, даже несколько замкнутый, он при первом знакомстве не вызывал симпатии. Я просмотрел его личное дело. Уроженец Ивановской области, сын рабочего, окончил фабрично-заводское училище в 1928 году. В партию вступил в 1929 году. Находясь на действительной службе, был направлен на учебу в Военную академию механизации и моторизации Красной Армии. По окончании академии служил на границе и в первый день войны получил боевое крещение. Впоследствии я убедился, что мы не ошиблись в выборе. Пожалуй, не было ни одной операции, где бы в качестве командира передового отряда не действовал В. М. Горелов. Он был резковат с подчиненными, но, относясь требовательно к себе, строго требовал и с других.

Итак, укомплектовав штаб корпуса, мы заторопились в Липецк. Правда, некоторые обстоятельства задержали нас в Москве еще на несколько дней. При второй встрече Яков Николаевич Федоренко сказал, что мне надо обязательно побывать у заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров и наркома танковой промышленности Вячеслава Александровича Малышева. Я тут же набрал номер телефона, который вручил мне Федоренко. Трубку снял кто-то из помощников:

— Товарищ Малышев просит быть у него ровно через полчаса.

В просторном кабинете заместителя Председателя Совнаркома и наркома танковой промышленности навстречу мне поднялся человек с узким интеллигентным лицом, на котором выделялись небольшие светлые внимательные глаза. Малышев крепко пожал мне руку, усадил в глубокое кресло у стола. [146]

— Знаете, Михаил Ефимович, — начал он, — я взял за правило беседовать с каждым танковым командиром, приезжающим в Москву с передовой. Нам чрезвычайно важно знать мнение фронтовиков о машинах, которые сейчас выпускают заводы Урала. Нам необходимо точно знать, как тридцатьчетверки и KB показали себя в боях. Ваши критические замечания будут нам очень полезны. Что вас не устраивает в этих машинах? Что мешает использовать их на полную мощность?

Не помню по какой причине, но прежде всего я вспомнил о поручнях на танке. Бывало, видишь, как десантник балансирует на броне мчащегося танка, а уцепиться ему не за что. Воину нужно думать о бое, а оп вынужден заботиться о том, чтобы не сорваться с брони.

— Вот если бы, — развивал я свою мысль, — приделать к башне поручни, десантник чувствовал бы себя уверенней и воевал лучше.

— Что ж, вы правы, — согласился нарком и сделал карандашом пометку в большой записной книжке, лежавшей перед ним.

Потом мы говорили о проходимости машин, о совершенствовании средств связи. И тут я вспомнил об одном досадном недостатке в оборудовании танков, который приносил нам немало хлопот. Дело в том, что в конце сорок первого и начале сорок второго на командирских танках ставили обручевидные антенны, а на остальных — штыревые. Что вынуждало конструкторов выделять таким образом машину командира, для меня так и осталось загадкой. Но в боевой практике это приводило к тому, что противник без труда различал танк командира и сосредоточивал на нем огонь.

Выслушав мое соображение, Вячеслав Александрович досадливо покачал головой.

— Да, этого мы не учли... — И опять его карандаш забегал по странице записной книжки,

Стараясь подкрепить свои доводы, связанные с усовершенствованием боевых машин, я сказал наркому, что все соображения исходят не от меня лично, а от экипажей, которые проверяют тактические и технические свойства танка в самых сложных условиях.

— Будьте спокойны, — заверил меня Вячеслав Александрович, — все, что подсказывают фронтовики, мы [147] учитываем. Получите новые тридцатьчетверки — убедитесь в этом сами.

И действительно, Вячеслав Александрович сдержал свое слово: впоследствии машины на фронт стали приходить со штыревыми антеннами, с поручнями на броне башни.

И вот танки 1-й гвардейской бригады погружены на платформы. Эшелоны двинулись к Липецку. Колесные машины пошли на юг своим ходом. Все в той же «эмке» мы с комиссаром М. Ф. Бойко двинулись в гуще колонны.

В Ельце решили сделать остановку, размяться, посмотреть, как живет прифронтовой город. Елец встретил нас звоном капели, солнцем и стремительными ручьями. Весна была в разгаре.

Бросалось в глаза, что город забит воинскими частями. На улицах то и дело встречались военные. На центральной площади лицом к лицу столкнулся я с приземистым широкоплечим генералом. Лицо у него было скуластое, с упрямым волевым подбородком. Познакомились. «Лизюков», — назвал себя генерал.

Фамилия эта была мне знакома. В самые критические дни июня сорок первого полковник Лизюков, оказавшись под Борисовом, собрал отступающие части и, не имея ни штаба, ни средств управления, организовал оборону переправы через Березину. 30 июня противник прорвался к реке и наткнулся на яростное сопротивление наспех сколоченной группы Лизюкова. В течение целой недели эта группа отбивала атаки гитлеровцев. Героическое сопротивление лизюковцев не позволило противнику замкнуть кольцо окружения вокруг отходящих советских частей. Кроме того, овладей гитлеровцы переправой с ходу, они устремились бы к Смоленску кратчайшим путем. 5 августа 1941 года Лизюкову за умелое руководство боевыми действиями войск в районе Борисово и за личный героизм было присвоено высокое звание Героя Советского Союза — одному из первых в Великой Отечественной войне.

Осенью сорок первого А, И. Лизюков сражался под Москвой, командуя гвардейской мотострелковой дивизией, а затем северной оперативной группой войск.

Встретившись в Ельце с Лизюковым, теперь уже командующим 5-й танковой армией, формировавшейся в [148] этом районе, мы побеседовали накоротке. Сошлись во мнении; раз в этот район переброшено такое количество бронетанковых войск, значит, предстоят серьезные дела.

Не думал я тогда, что в дальнейшем судьба этого талантливого генерала сложится поистине трагически. Мы тепло попрощались, и я наконец добрался до конечной цели маршрута — Липецка.

Первые дни на новом месте всегда проходят в больших хлопотах. Устраиваемся, обживаем очередной походный бивуак. Устанавливаем связи с местными партийными и советскими организациями. Встречают не только приветливо, но и заинтересованно. Не ждут, когда попросишь, а сами предлагают: у нас есть то-то и то-то, может быть, пригодится для войск. И это при крайне ограниченных возможностях городского хозяйства. А в большой готовности помочь ощущаешь опять не что иное, как крепчайшую спайку, могучее единство нашего народа.

Корпус собрался в Липецке. Знакомлюсь с командирами, политработниками. В частях и подразделениях днем и ночью проводят занятия. Добиваются полной взаимозаменяемости в экипажах, в орудийных, пулеметных и минометных расчетах. Собираем бойцов, ведем разговор о боевом опыте, накопленном нашими танкистами и мотострелками под Москвой. Разбираем отдельные бои, анализируем достижения и промахи. Командиры других танковых бригад тоже отнюдь не новички на войне, люди, побывавшие не раз в сложных фронтовых переделках. Есть что и у них перенять, внедрить в боевую подготовку танковых частей и подразделений.

Много работы у корпусных политработников, которых возглавляет неутомимый и вездесущий Иван Григорьевич Деревянкин. Он и его политотдельцы все время среди людей. Беседы о гвардейских традициях. Темы: «Сражайся один против десяти и побеждай!», «Никогда не считай врага глупым. Враг хитер, а ты будь хитрее!», «Не оставляй товарища в беде. Увидел на дороге застрявшую машину — вытащи ее. Дай горючее, поделись куском хлеба».

Пополнение шло к нам непрерывно, и вскоре все части корпуса были доведены до полного штата. Расставляем людей с таким расчетом, чтобы в каждом танковом экипаже и орудийном расчете костяк составили обстрелянные, прошедшие фронтовые испытания люди. [149]

В штабе свои заботы. Вместе с начальником штаба Андреем Григорьевичем Кравченко и другими товарищами обдумываем возможные варианты боевых действий нового для нас корпусного масштаба. Тут надо учесть и предусмотреть все, начиная с оперативно-тактических вопросов и кончая организацией боевого и материального обеспечения.

В свободное время, хотя его в обрез, знакомимся с липецкими достопримечательностями. Побывали в домике Петра I, в сохранившейся императорской канцелярии. Домик этот как бы приоткрыл нам кусочек военной истории Российского государства. Ведь в Липецке Петр I, готовясь к Азовскому походу, отливал ядра, ковал якоря, словом, делал все, что нужно было в те времена для флота. Что ж, и о петровских военных традициях в трудные для Советской Родины дни тоже не мешало вспомнить.

Городской театр давал спектакли, и наши танкисты были желанными гостями у местных артистов. Помнится, показывали они несколько вечеров подряд «Коварство и любовь». В далекое и чужое нам прошлое уносила зрителей-воинов романтическая драма Ф. Шиллера. Но бойцы корпуса воспринимали ее по-современному, их глубоко волновали перипетии разыгрываемого на сцене представления. И не потому ли, что борьба добра со злом, лежавшая в основе пьесы, была по душе нашим танкистам, отвечала настроениям людей, сражавшихся с ненавистным трудовому народу фашизмом.

Пока мы стояли в Липецке, 1-й танковый корпус находился в резерве Ставки Верховного Главнокомандования. Но не успели еще просохнуть дороги после весенней распутицы, в тот год затянувшейся, как нас передали в распоряжение Брянского фронта, которым командовал тогда генерал-лейтенант Филипп Иванович Голиков.

По бездорожью перешли в указанный нам район. Танковые и мотострелковые части расположились по деревням и селам вокруг города Ливны. Штаб корпуса обосновался в селе Воротынск.

Все говорило о том, что в районе Ливны мы долго не задержимся, что вот-вот придется выступить. Поэтому изучали местность, вели разведку. Саперы, танкисты, пехотинцы чинили мосты, искали броды для танков, исправляли дороги, прокладывали колонные пути. [150]

Мы ждали, что в любой момент получим приказ, и готовились так, чтобы корпус мог выступить в любом направлении.

Вероятно, на основании агентурных данных или сведений авиаразведки гитлеровцы пронюхали, что в районе города Ливны сосредоточены советские войска. Не исключено, что агентурная и авиационная разведка врага тут ни при чем. Фашисты в тот год нередко бомбили города и села в порядке «профилактики» независимо от того, существуют или нет в населенных пунктах интересующие их военные объекты. Хотя справедливости ради замечу, что вражеские «костыли» в мае и июне частенько навещали наш район сосредоточения.

Правда, мы соблюдали самую тщательную маскировку. Но корпус все-таки не иголка, и от наблюдения с воздуха его полностью укрыть трудно. Но как бы там ни было, однажды утром с восходом горячего июньского солнца на город Ливны с запада налетела армада вражеских бомбардировщиков. Фашистские самолеты шли волна за волной и с методической последовательностью сбрасывали бомбы над населенным пунктом. Казалось, они хотят стереть с лица земли этот маленький городок.

Облако черного дыма, языки пламени поднялись над Ливнами. Отбомбившись, гитлеровские самолеты ушли, не причинив ни малейшего вреда частям нашего танкового корпуса. Зато доставили много бед местному населению. Целые кварталы, улицы были превращены в черное пепелище. Погибло немало женщин, стариков, детей. Несколько дней после налета фашистской авиации над маленьким разрушенным городком стоял стон и похоронный плач.

Гитлеровцы просчитались, полагая, что в городе Ливны находятся наши войска. Мы, как я уже говорил, рассредоточили части корпуса по окрестным селениям, причем рассредоточили основательно, с тем чтобы под один удар с воздуха не попало сразу несколько частей и даже подразделений.

Лето было в разгаре. Вот и первая годовщина Великой Отечественной войны. Наш танковый корпус отметил ее новым боевым переходом. Из штаба фронта пришел приказ — корпусу передислоцироваться в район севернее города Ливны — деревня Малиновка и близлежащие деревни. [151]

Переход мы решили осуществить затемно. Предварительная разведка и подготовка маршрутов помогли провести ночные марши организованно и в предельно сжатые сроки. В ожидании дальнейших распоряжений опять рассредоточили части корпуса по селам и деревням.

Штаб фронта не случайно перебросил танковый корпус в новый район. Из разведывательных данных стало очевидно. что гитлеровцы в последних числах июня намереваются нанести удар. Правда, определить направление его было пока трудно. Но командующий войсками фронта, предвидя события, поставил перед 1-м танковым корпусом задачу: ежечасно быть в полной готовности нанести контрудар по наступающему противнику.

В мае сорок второго Брянский фронт (3, 13, 48, 40 и 61-я армии) получил большие по тому времени танковые силы. Кроме нашего корпуса севернее Касторное располагался 16-й танковый корпус генерал-майора танковых войск М. И. Павелкина, а в районе Касторное — 115-я и 116-я танковые бригады. Эти соединения составляли резерв командующего фронтом. Семь танковых бригад (170, 14, 129, 80, 150, 79, 202-я) были приданы общевойсковым армиям.

Таким образом, Брянский фронт имел около 700 танков. Кроме того, в полосе обороны фронта находился резерв Ставки: 5-я танковая армия (2-й и 11-й танковые корпуса, 19-я танковая бригада) и 17-й танковый корпус — всего около 600 боевых машин. Разумеется, все эти огромные силы готовились Ставкой для наступления. В мае планировалось разгромить крупную гитлеровскую группировку в районе Орла. Однако реализовать этот замысел не удалось. В середине мая противник окружил ваши войска под Харьковом, на так называемом барвенковском выступе, стратегическая инициатива опять временно перешла к врагу.

В связи с этим директивой Ставки командованию Брянского фронта предписывалось прекратить подготовку наступательной операции и перейти к глубоко эшелонированной обороне.

Теперь известно, что в летней кампании 1942 года гитлеровское командование главный удар намечало навести на южном участке фронта с целью разгромить [152] противостоящие советские войска и овладеть районами Нижней Волги и Кавказа.

Важной составной частью этого плана была операция «Бляу», в ходе которой противник намеревался окружить и уничтожить войска Брянского, а затем и Юго-Западного фронтов.

Однако в то время мы еще не знали об этих планах врага, хотя по отдельным признакам можно было догадаться, что удар готовится на южном крыле фронта. Это подозрение перешло в уверенность, когда 19 июня 1942 года в немецком военном самолете, сбитом над территорией Юго-Западного фронта, была найдена директива командира 40-го танкового корпуса противника. Из нее стало ясно, что это танковое соединение должно было наступать в направлении Волчанск — Новый Оскол в соответствии с планом операции «Бляу».

Таким образом, Ставка Верховного Главнокомандования узнала о намерениях противника с запозданием. Но, узнав, тут же приняла экстренные меры. Об этом говорит сам факт сосредоточения в районе Елец — Ливны крупных танковых соединений.

Итак, рано утром 28 июня противник нанес первый удар, который приняли на себя 15, 121 и 160-я стрелковые дивизии, занимавшие оборону на стыке 13-й и 40-й армий. Известно, что против них действовали семь гитлеровских дивизий — три танковые, одна моторизованная и три пехотные из армейской группы «Вейхс». Преимущество было на стороне противника. Поэтому уже в первый день наступления немцам удалось прорвать главную полосу нашей обороны, вклиниться на 10—12 километров и выйти к реке Тим, южнее города Ливны. Противник решил глубоким клином рассечь войска Брянского фронта и отрезать им пути отхода на восток.

Ставка определила направление главного удара противника и срочно усилила левый фланг Брянского фронта. Генералу Голикову были переданы 4-й и 24-й танковые корпуса из Юго-Западного фронта и 17-й корпус из резерва Ставки. Кроме того, командующий фронтом решил ввести в бой и свой танковый резерв. Вечером 28 июня мы получили приказ генерала Голикова нанести контрудар во фланг и тыл вклинившимся частям противника с севера, из района Ливны, и во взаимодействии с 16-м танковым корпусом уничтожить его в междуречье [153] Кшень и Тим. К утру 30-го корпус занял исходное положение и атаковал гитлеровцев во фланг.

Сначала все шло так, как было задумано. Мощным ударом из района Жерновка — Овечий Верх — Никольское при поддержке всех огневых средств корпуса танкисты смяли передовые фашистские части и продвинулись вперед на 4—5 километров. Со своего КП я видел, как отступают цепи фашистской пехоты, как один за другим вспыхивают на поле боя их танки.

Но ко 2 июля обстановка на смежных флангах нашего и 16-го танковых корпусов резко изменилась, причем не в нашу пользу.

Противник подтянул танки и артиллерию и форсировал реку Кшень в районе Казанка, создав угрозу флангам своих корпусов. На горизонте появилась туча фашистских бомбардировщиков — 75 самолетов. Среди них были «юнкерсы», «хейнкели» и даже итальянские «капрони». Боевые порядки мотострелков заволокло пылью. Пехота вынуждена была залечь.

Тем временем артиллерия врага прямой наводкой обрушилась на наши танки. Первую атаку мы отбили, но последовала вторая, третья...

В невероятно тяжелые условия попал 1-й танковый корпус. На нашем участке фронта авиации было мало. Правда, нас прикрывал 3-й истребительный авиакорпус, которым командовал генерал-майор авиации Е. Я. Савицкий (ныне маршал авиации, дважды Герой Советского Союза). Но, находясь в бесконечных воздушных боях. на разных участках фронта, он не мог оказать нам, танкистам, существенной помощи. Самолетов у Савицкого не хватало. Изредка над полем боя появлялись два-три наших истребителя. Но что они могли сделать со стаями «мессершмиттов», прикрывавших на разных высотах свои бомбардировщики?! Своими зенитными средствами корпус также был не в силах отразить массовые налеты фашистской авиации. Поэтому гитлеровские стервятники бомбили, обстреливали нас почти безнаказанно.

И все же, несмотря на тяжелейшую обстановку, корпусные части держали оборону, стояли насмерть на захваченных рубежах. Снова, в который раз за год войны, мы действовали испытанным в обороне методом танковых [154] засад, перемалывая в неравной схватке живую силу и технику врага.

Ожесточенные бои пришлось вести за каждую высоту, за каждое село, зачастую значившееся только на карте, ибо в действительности село, за которое шел бой, представляло собой груду битого кирпича и обгоревших бревен. В эти дни танкисты иногда сутками не вылезали из машин и дрались с невероятным упорством. Многие командиры показали образцы подлинного воинского мастерства.

3 июля мне доложили, что 246-й мотополк противника форсировал реку Кшень и захватил населенные пункты Огрызково, Новая жизнь. Я приказал командиру 49-й танковой бригады полковнику Д. X. Черниенко окружить и разгромить противника. Комбриг мастерски выполнил эту задачу. Он нанес фланговые удары по противнику, отрезал ему пути отхода за реку Кшепь и почти полностью уничтожил вражеский мотополк. Только небольшим разрозненным группам врага удалось перебраться вплавь на противоположный берег. Две тысячи солдат осталось лежать в травянистой низине реки. Полк противника потерял все свое вооружение, в том числе 26 орудий.

Искусным командиром показал себя майор Земляков. Под селом Ожога 7 танков под его командованием смело вступили в бой с 30 танками противника. В результате двухчасового боя танкистам удалось поджечь 17 машин противника.

Захваченные рубежи корпус удержал, и гитлеровцам не удалось развить прорыв в северном направлении. Но противник тут же перенацелил свой удар и стал продвигаться прямо на восток. Это не только не ослабило напряжения, но и осложнило общую обстановку. Из штаба фронта пришел новый приказ

Первому танковому корпусу предписывалось быстро сдать занимаемые рубежи 109-й стрелковой бригаде, которая с минуты на минуту должна была подойти нам на смену. Частям корпуса предписывалось перегруппироваться на правом берегу реки Кшень в районе Огрызково — Юрское и выйти к населенному пункту Волово, с тем чтобы не дать противнику расширить на север образовавшийся прорыв; остановить фашистов в междуречье Кшень и Олым, а затем нанести удар в направлении Турчаново — Замарайка и левым фяавгом выйти в район [155] железнодорожной станции Тербуны. Наш сосед, 16-й танковый корпус, должен был нанести встречный удар с юга на север, в направлении Воловчик — Замарайка.

Не теряя времени, наша разведка, а за нею передовые части корпуса направились в новый район боевых действий. За передовыми частями, взяв с собой дивизион реактивной артиллерии, выехал и я. Начальнику штаба полковнику Андрею Григорьевичу Кравченко я поручил как можно быстрее закончить смену частей и вести танкистов в район Тербуны.

В пути получаю от разведки первое тревожное донесение. Оказывается, гитлеровцы уже подошли к реке Кшень. На левом берегу обнаружено большое скопление вражеской пехоты, артиллерии, транспортов. Гитлеровцы ждут, когда саперы наведут понтонный мост.

Надо бы, конечно, улучив удобный момент, атаковать гитлеровцев. Кстати, как донесла разведка, ведут они себя на берегу Кшени довольно беспечно. Но кого бросить в атаку? Части корпуса еще сменяются или в лучшем случае в пути. Выручил дивизион «катюш». На ходу поставил задачу командиру дивизиона, выделил ему в прикрытие разведчиков. Расторопный капитан С. В. Гаврюков вывел машины вперед и внезапно дал залп по фашистам.

Удар по вражеским войскам пришелся точно. Переправа была мгновенно разрушена, и гитлеровское скопище, находившееся на другом берегу Кшени, было разбито вдребезги. Паника среди фашистов поднялась неописуемая. Транспортные машины горят, пушки перевернуты верх колесами. Бежать удалось немногим. Немало боевого имущества оставил противник на берегу Кшени. Но вам не до трофеев. Не исключено, что через считанные минуты к реке подойдут другие фашистские части. Надо как можно скорее создать оборону в междуречье. К этому, собственно, и сводился приказ командующего войсками фронта.

Теперь ясно, почему нас торопили перейти в междуречье, не дожидаясь полной смены частей. Промедли мы час-другой — и положение на этом участке фронта могло оказаться полностью проигрышным, причем не только для вас, но и для соседних танковых корпусов.

Трофеи мы не собирали, но пленных захватили. Из показаний гитлеровцев, перепуганных и еще не пришедших [156] в себя после убийственного залпа «катюш», узнали, что на этом направлении действуют немецкие и итальянские части. Воюют здесь войска небезызвестного фашистского генерала Роммеля, спешно переброшенные на советско-германский фронт из Ливии. Стало также ясно, почему против нас в эти дни действовали немецкие танки, окрашенные в желтый цвет — цвет песка пустыни. Как видно, фашистам в спешке некогда было их перекрашивать. Да и «капрони», появившиеся над полем боя, подтверждали показания пленных о вводе в сражение итальянских частей.

Заняли оборонительный рубеж. Установили связь с соседями. Слева от нас занимала оборону 1-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора Ивана Никитича Руссиянова. На заре командирской деятельности мы служили с ним в 81-м стрелковом полку. Тогда Руссиянов командовал взводом, а я был помощником командира роты.

О дивизии бывшего сослуживца я слышал много хорошего. Летом и осенью сорок первого она геройски дралась под Минском и Ельней и первая среди частей Красной Армии получила звание гвардейской.

И. Н. Руссиянов был человеком аскетического склада. Ходил в простой солдатской шинели, ел из котелка. Он постоянно находился в окопах рядом с солдатами. Невысокого роста, светловолосый, он был требовательным к подчиненным. Но столь же требователен был и к себе.

Справа от меня оборонялась 15-я стрелковая дивизия полковника Афанасия Никитича Слышкина. С ним я тоже был хорошо знаком. Перед самой войной, когда в Бердичеве я командовал танковой бригадой, А. Н. Слышкин был начальником военно-строительного участка. Выходец из донских казаков, комдив 15-й отличался незаурядной личной храбростью.

Хорошо бы, конечно, встретиться за дружеским столом, вспомнить былое. Но в июне сорок второго было не до этого. Теперь мы плечом к плечу отражаем непрестанные атаки врага, пресекаем настойчивые его попытки расширить прорыв нашей обороны в северном направлении — на Москву.

В землю на полях и в перелесках мы, что называется, вгрызлись, вросли. В пойме реки чувствуем себя уверенно. По-прежнему не дают покоя и сковывают маневр наших частей массированные налеты немецкой авиации. [157]

Были моменты, когда по ходу событии мы могли перейти в контратаку, нанести ответный удар гитлеровцам, потеснить их, но тут же появлялся над нашими боевыми порядками зловещий рой фашистских самолетов. Немцы бомбили нас так жестоко, что о каком-либо продвижении вперед и думать не приходилось. Щели, окопы — одно спасение и защита.

Острое положение на нашем участке, судя по всему, волновало не только штаб фронта, но и Ставку Верховного Главнокомандования. Из штаба фронта чуть ли но каждые пятнадцать минут спрашивали: «Доложите обстановку... Держитесь во что бы то ни стало... Не пропустите противника!..»

Это говорило о том, что оборонительным рубежам в междуречье придавалось особое значение. К тому же в первый день, едва мы обосновались на междуреченских рубежах, звонок из Ставки:

— Как дела? Где проходит ваш передний край? Коротко докладываю обстановку, называю местные предметы, обозначенные на карте, поясняю:

— Рубежи удерживаем, а для контрудара сил не хватает. Немцы несут большие потери, но их атаки не ослабевают... Атакуют с земли и с воздуха...

Взываю в надежде, пожалуй и беспочвенной, но все-таки взываю — может, войдут в наше положение и выручат:

— Бомбежки страшные, голову от земли не оторвешь. Было бы здорово, если бы на наш участок сегодня же подбросили истребителей.

Из Ставки переспрашивают:

— Говорите, бомбежки? Сколько самолето-вылетов предпринял противник на ваши позиции?

Отвечаю. Жду, что услышу: «Подкинем вам самолеты». Но об истребителях в Москве молчат.

Тогда казалось, что нас не понимают, что Ставка и Генштаб не хотят войти в наше положение. Только потом мы поняли, что у Верховного Главнокомандования были участки, где положение складывалось еще более критическое. Например, под Воронежем. Совершенно очевидно: все внимание Ставки и Генштаба было приковано к этому направлению. Но и за боями на нашем участке фронта Ставка и Верховный Главнокомандующий следили довольно пристально. Об этом, в частности, свидетельствуют [158] документы, которые приводит в своих воспоминаниях генерал армии М. И. Казаков, бывший в то время начальником штаба Брянского фронта:

«В ночь на 30 июня командующего фронтом тов. Голикова вызвал к прямому проводу Сталин.

— Нас беспокоят две вещи, — сказал он. — Во-первых, слабая обеспеченность вашего фронта на реке Кшень и в районе северо-восточное Тим. Мы считаемся с этой опасностью потому, что противник может при случае ударить по тылам 40-й армии и окружить наши части. Во-вторых, нас беспокоит слабая обеспеченность вашего фронта южнее города Ливны. Здесь противник может при случае ударить на север и пойти по тылам 13-й армии. В этом районе у вас будет действовать Катуков (1-й тк), но во втором эшелоне у Катукова нет сколько-нибудь серьезных сил. Считаете ли вы обе опасности реальными, и как вы думаете рассчитаться с ними?»{11}.

Угроза прорыва на север действительно была реальной, но все же 1-му танковому корпусу совместно с другими соединениями и частями удавалось сдерживать противника.

Командование фронта чувствовало, что разрозненные действия корпусов не дают должного эффекта. Вероятно, поэтому 3 июля мы получили приказ. В нем говорилось, что создается сводная танковая группа из частей 1-го и 16-го танковых корпусов под командованием Катукова. Командование фронта поставило перед группой задачу окружить и уничтожить противостоящие части врага.

16-й танковый корпус без промедления прибыл на наш рубеж. Но танков у генерала Павелкина было совсем мало — не более 50. В течение минувшей недели на стыке 13-й и 40-й армий корпус понес большие потери в людях и боевой технике, поскольку противнику удалось обойти его с юга и отрезать от переправ через реку Олым. Выйти из этого сложнейшего положения было нелегко. Но все же приход даже изрядно поредевшего танкового соединения был для нас желанной поддержкой. Тем более что обороняться нам приходилось совместно с частями 15-й стрелковой дивизии и 8-го кавалерийского корпуса на широком фронте и неприкрытых промежутков в боевых порядках было предостаточно. С приходом танков [159] Павелкина мы расположились плотнее, однако в нашей обороне оставались еще слабо прикрытые стыки.

Между тем гитлеровцы, ведя непрерывные атаки, стремились нащупать наиболее уязвимые места в боевых порядках группы. Наконец им удалось это сделать. На участке, где у нас было мало огневых средств, фашистская пехота прорвалась через передний край и вклинилась в нашу оборону. Положение создалось угрожающее. Пробив брешь, гитлеровцы продолжали углублять прорыв, с тем чтобы разобщить войска группы и выйти им в тыл.

Нужно также учесть, что в этот момент враг наседал во всей линии фронта, а значит, и все наличные силы вашей группы — танки и пехота — были полностью задействованы. В моем резерве находились два легких танка Т-60. Но эти боевые машины-«малютки» и танками-то можно было назвать лишь условно. Вооружены они были 20-мм пушками «швак».

Читатель, вероятно, представляет себе, что такое двенадцатый калибр охотничьего дробового ружья. Так вот, у пушек, состоящих на вооружении Т-60, калибр тот же самый. Для борьбы против немецких танков Т-60 не годились. Но против живой силы врага «малютки» действовали превосходно и не раз своим автоматическим огнем наносили громадный урон фашистской пехоте. Так было и под Мценском, и под Москвой.

И теперь в роковой час немецкого прорыва выручили нас танки-«малютки». Когда фашистская пехота вклинилась в нашу оборону на полкилометра, если не больше, я бросил в бой последний резерв.

К счастью, рожь в ту пору поднялась чуть ли не в рост человека, и это помогло «малюткам», укрываясь во ржи, выйти в тыл гитлеровцам, просочившимся в ваши боевые порядки. Т-60 с короткого расстояния шквальным огнем обрушились на немецкую пехоту. Прошло несколько минут, и цепи наступающих фрицев были отброшены.

Но окружить противника нам не удалось. Да это и естественно. Для подобной операции у нас не хватало ни своих сил, ни необходимых артиллерийских и авиационных средств поддержки. Теперь, когда просматриваешь документы, ясно, что Ставка была недовольна тем, как командование Брянского фронта использовало танковые корпуса. По поручению [160] И. В. Сталина начальник Генерального штаба генерал-полковник А. М. Василевский передал командующему фронтом:

«Некоторые из танковых корпусов перестали быть танковыми и перешли на методы боевых действии пехоты. Примеры: Катуков (1-й тк) вместо быстрого уничтожения пехоты противника в течение суток занимался окружением двух полков, и вы, по-видимому, это поощряете...»{12}

Этот документ объясняет многое из ситуации тех дней. Разумеется, 1-й танковый корпус окружал два полка пехоты не по собственной инициативе, а по приказу сверху. Но дело не только в этом. Из этого документа следует более важный вывод: танковые корпуса вводились в бой разрозненно, каждому из них ставились узкие, ограниченные задачи. А ведь можно было сосредоточить их в мощный кулак и, усилив средствами воздушной и наземной поддержки, нанести гитлеровцам действительно решающий удар во фланг.

Но, как всякий опыт, боевой тоже не дается сразу. Все эти мысли уже приходят к нам, участникам тех событий. как следствие опыта, накопленного в последующих боях. Уже через несколько месяцев мы научились применять для решения крупных наступательных операций не только танковые корпуса, но и по нескольку танковых армий одновременно.

Однако вернусь к боям тех июльских дней. До середины месяца наша сводная танковая группа совместно с пехотинцами и кавалеристами вела тяжелые оборонительные бои на рубеже Ломигоры — Большая Вершина — Большая Ивановка. Затем корпус получил приказ занять новый рубеж, оставив на прежнем 16-й танковый корпус и 15-ю стрелковую дивизию. Наша новая линия обороны проходила северо-западнее Воронежа от села Суховерейка до правого берега Дона. Корпус был усилен 4-й отдельной стрелковой бригадой полковника К. В. Гаранина. По тылам 13-й армии мы переместились на восток. Командование фронта поставило перед нами задачу любой ценой воспрепятствовать прорыву противника на север.

Как всегда, мы увязали взаимодействие с правым соседом. Находившаяся на нашем фланге стрелковая [161] дивизия была сильно потрепана в кровопролитных боях с гитлеровцами и с большим трудом удерживала рубеж обороны. Нам но только не приходилось рассчитывать на какую-либо помощь с ее стороны, а наоборот, надо было быть готовыми в любую минуту прийти стрелкам на выручку.

В этом мы убедились в первый день совместных действий, когда нам пришлось пережить весьма неприятные минуты. Гитлеровцы в который раз превосходящими силами атаковали стрелковую дивизию, и один из ее полков, не выдержав натиска, стал отходить. Возможно, фашисты не знали, что в этот район подошли наши танковые части, и вели себя нахально.

Только-только обосновались мы на новом командном пункте, как наши разведчики сообщили о прорыве гитлеровцев в полосе обороны правого соседа. Да, собственно, и без донесений разведчиков все было ясно. Выдвинулись мы с Матвеем Тимофеевичем Никитиным на две-три сотни метров вперед — и перед нами открылась такая картина.

Большое поле — хлеба без края. То самое место, где полчаса назад занимал позиции отошедший стрелковый полк. Теперь на этом поле стоит несколько десятков немецких транспортных машин, и гитлеровцы спокойно, не торопясь, не соблюдая мер маскировки, разгружаются. Как будто по соседству нет никого и ничто им не угрожает. Словом, как на плохом тактическом учении, когда руководитель не думает о приближении обстановки к боевой и люди ведут себя, как на прогулке. Это и навело нас на мысль, что немцы еще не знают о приходе в этот район советских танков.

Итак, когда гитлеровцы потеснили нашего правого соседа, в резерве у меня находился танковый батальон и дивизион «катюш». Танковым батальоном командовал герой сражений на мценских и подмосковных рубежах Александр Федорович Бурда, к этому времени ставший уже капитаном. В новой должности он показал себя находчивым, волевым командиром, прекрасным организатором боя.

Всех нас поражала исключительная командирская сметка Александра Федоровича, его способность в самой сложной обстановке, а иногда, казалось, и в совершенно безвыходном положении молниеносно принимать решения, [162] причем единственно правильные в сложившихся условиях. Поэтому у подчиненных Бурды — и в то время, когда он командовал ротой и батальоном, и позднее, когда он возглавлял танковую бригаду, — всегда жила непоколебимая вера в своего командира. Они, невзирая ни на что, готовы были идти за ним в огонь и в воду.

Против фашистов, выехавших на широкое поле на транспортных машинах, я и обрушил свой корпусной резерв. Дивизион «катюш» получил задачу и, с ходу заняв позицию, прямой наводкой дал залп по гитлеровцам. Все, что находилось на бескрайнем ржаном поле, было повержено в прах.

Батальон Бурды ринулся в атаку, нанося удар по прорвавшимся немецким подразделениям. Наши танкисты уничтожили, рассеяли гитлеровцев и восстановили положение. Затем отошедший было стрелковый полк при активной поддержке батальона Александра Бурды занял прежние позиции.

Пока мы в летние жаркие дни сражались с гитлеровцами на придонском рубеже, события на пашем фронте развивались стремительно.

К 3 июля положение войск под Воронежем резко ухудшилось. Противник прорвал нашу оборону на стыке между Брянским и Юго-Западным фронтами на глубину до 80 километров и устремился к Дону и Воронежу. На помощь войскам, сражающимся на воронежском направлении, Ставка из своего резерва выдвинула общевойсковые и танковые соединения. Командующему фронтом было дано указание вместе с оперативной группой немедленно перебраться в Воронеж, чтобы на месте организовать отпор врагу. На основном КП командующего фронтом временно заменил генерал-лейтенант Н. Е. Чибисов.

На рассвете 4 июля на КП Брянского фронта прилетел представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал-полковник А. М. Василевский. Как мы узнали впоследствии, Ставка поручила ему организовать контрудар 5-й танковой армии Лизюкова.

Только теперь, когда изучаешь архивные документы, понимаешь, насколько верно и точно была задумана эта операция, которая даже не получила в нашей исторической литературе своего наименования. А смысл этого замысла Ставки заключался в том, что 5-я армия, получившая дополнительно вновь прибывший 7-й танковый [163] корпус, при поддержке наших уже поредевших к тому времени 1-го и 16-го танковых корпусов должна была нанести удар с севера на юг в направлении Землянск — Хохол по северному флангу группы армий «Вейхс», перерезать ее коммуникации, сорвать переправу через Дон и, выйдя в тыл противнику, помочь вырваться из окружения левофланговым дивизиям 40-й армии. 6 июля 5-я армия нанесла контрудар. Гитлеровское командовавшее, опасаясь за левый фланг группы «Вейхс», вынуждено было повернуть на север две танковые и три пехотные дивизии, бросить против лизюковцев большую часть авиации. Удар противника на Воронеж был значительно ослаблен. Конечно, результаты контрудара были бы значительнее, если бы Лизюков имел время на его подготовку. Армия была введена в бой по частям, как правило, с ходу, без разведки местности и противника. Это также значительно ослабило мощь ее удара. Отрицательно сказались и слабая артиллерийская поддержка танкистов, и отсутствие надежного авиационного прикрытия. К тому же противник обнаружил выдвижение 5-й танковой армии на исходные позиции. Это привело к потере внезапности ее применения. Ко всему сказанному надо добавить, что армия Лизюкова не имела боевого опыта.

Наступление 5-й танковой армии продолжалось до 8 июля. Разгромить противника западнее Воронежа не удалось.

Лизюков тяжело переживал неудачу.

Все, кто видел его в те дни, говорят, что внешне он оставался спокойным, но можно себе представить, какие чувства обуревали генерала.

25 июля 1942 года Лизюков сел в танк и сам повел боевые машины в атаку, намереваясь пробить брешь в обороне противника у села Сухая Верейка и вывести танковую бригаду из окружения. Одновременно пошла в атаку 1-я гвардейская танковая бригада 1-го танкового корпуса. Должен признать, что эта атака была проведена без должной подготовки и необходимого прикрытия. Для этого, повторяю, у нас не было возможности.

С волнением следил я со своего КП за этой атакой. Батареи гитлеровцев встретили танки бешеным огнем. Немцы, видимо, разгадали направление удара и подтянули в этот район крупные артиллерийские силы. Одна за другой вспыхивали наши машины. Танк, в котором [164] находился Лизюков, вырвался далеко вперед. Но вдруг он словно споткнулся о невидимую преграду и неподвижно замер прямо перед гитлеровскими окопами. Вокруг него рвались снаряды, перекрещивались пунктиры трассирующих пуль.

Танк не двигался. Теперь уже не оставалось сомнений, что он подбит. Между тем другие машины, не добившись успеха, отстреливаясь, отошли назад. Танк командира остался один на территории, занятой гитлеровцами.

Прошу соединить меня с командиром 1-й гвардейской бригады В. М. Гореловым.

— Организуйте частную контратаку! Вышлите вперед группу машин, прикройте их огнем, отвлеките внимание врага. Во что бы то ни стало эвакуируйте лизюковский танк с поля боя.

Вскоре небольшой танковой группе под прикрытием огня удалось приблизиться к окопам противника. Одна из машин взяла на буксир танк Лизюкова и вытащила его из-под огня.

Подробности гибели Лизюкова стали известны из рассказа механика-водителя. Раненный, он благополучно выбрался в тыл. Оказалось, что машина Лизюкова была подбита прямым попаданием бронебойной болванки. Экипаж получил приказ генерал-майора Лизюкова покинуть танк.

Первым вылез через верхний люк стрелок-радист, но был скошен автоматной очередью. Лизюков благополучно выбрался из танка, но не успел ступить и шага, как рядом разорвался снаряд...

Тело Лизюкова с разбитой головой, в комбинезоне и простых сапогах (другой одежды он не признавал) было доставлено в тыл. С болью в сердце похоронили мы отважного генерала на кладбище близ села Сухая Верейка. Похоронили со всеми воинскими почестями.

Но все это мне стало известно позже, а тогда наши мысли были заняты текущими боевыми делами на землянском направлении. Правее 1-го танкового корпуса занял исходное положение 2-й танковый корпус. Рядом действовал 7-й танковый корпус под командованием генерал-майора П. А. Ротмистрова, правее его — 11-й танковый корпус генерал-майора И. Г. Лазарева. Наши танковые корпуса готовились к контрудару в общем направлении Землянск — Гремячье с задачей прорвать вражескую [165] оборону и выйти к Дону западнее Воронежа. Готовились мы со всей ответственностью: машины приводились в порядок, подвозилось горючее и боеприпасы. Правда, разведка переднего края обороны противника показала, что враг на этом участке создал мощную глубоко эшелонированную оборону. Сведения были малоутешительные. Они наводили на мысль, что наступление будет протекать в тяжелых условиях и может привести к потерям.

Прежде чем бросать машины в бой, необходимо подавить огневые точки врага. Но для этого у нас не было ни артиллерии, ни авиации.

Однако приказ есть приказ.

4 августа с группой штабных командиров я стоял на своем КП, размещавшемся в полуразрушенном амбаре на окраине села. Над широкой равниной, над которой еще висели клочья тумана, поднялось солнце. Оно казалось огромным и кроваво-красным. Непрерывно гудит зуммер, и телефонист передает мне трубку: командиры частей и подразделений докладывают о выходе на исходные позиции для атаки.

Но вот утреннюю тишину взорвал грохот артиллерийской канонады. Налет артполка стрелковой дивизии, действовавшей на нашем участке, продолжался минут пятнадцать, а когда затихло, загудели танковые моторы. Части корпуса пошли в атаку.

Танки не успели пройти и сотни метров, как равнину покрыли столбы взрывов. Противник встретил атакующие танки шквальным артиллерийским огнем.

Рядом со мной беспокойно покусывал губы М. Т. Никитин.

— Смотрите! — крикнул он. — Танки горят! Но я уже видел и сам: над пятью нашими машинами колыхались черные космы дыма.

— Разве это артналет? — сказал я. — Огневые точки остались неподавленными! Пожгут фрицы наши танки.

И действительно, огонь противника был убийственным; он вел его с хорошо замаскированных позиций.

Мне стало душно. Я расстегнул ворот гимнастерки и не успел вытереть взмокший лоб, как раздался крик: «Воздух!» Сквозь желтую завесу пыли видно было, как стремительно наползают на передовые позиции несколько звеньев «юнкерсов». Звенья сделали круг и обрушили весь свой бомбовый груз на позиции артиллерийского [166] полка. Прошу соединить меня с командиром полка, но связь не работает. Неужели мы остались без огневой поддержки?

Пока я пытался связаться с артиллеристами, над полем появились новые звенья «юнкерсов». На сей раз они обрушились на атакующие танки. Не прошло и получаса с начала наступления, а на поле уже пылало с десяток наших танков. Ясно, что атака захлебывается.

Но в эту минуту раздался звонок из штаба взаимодействующей с нами 4-й стрелковой бригады. Она наступала на левом фланге вдоль берега Дона. Здесь стрелки и танкисты прорвали оборону противника и рывком продвинулись на 4 километра. Приказываю перебросить на этот участок одну из бригад, чтобы развить и закрепить успех, и в напряжении жду результатов. Но, к сожалению, и здесь противнику удается остановить наше продвижение. Все попытки атаковать ни к чему не привели. Наступление на придонском участке застопорилось.

Прибывший офицер связи из соседнего 2-го танкового корпуса, который наступал правее нас, сообщил, что и соседи тоже потерпели неудачу.

До середины августа танковые корпуса во взаимодействии с 38-й армией Воронежского фронта пытались прорвать оборону противника. Но все наши попытки не увенчались успехом. Единственно, чего мы добились, — это врезались маленьким 4-километровым клином в расположение гитлеровцев на левом фланге нашего корпуса, на правом берегу Дона. Но и этот небольшой успех был омрачен некоторыми событиями.

Как уже говорилось, отдельная стрелковая бригада полковника Гаранина наткнулась на сильное сопротивление немцев, подбросивших на этот участок фронта свои резервы — артиллерию и другие средства борьбы. Наши пехотинцы были прижаты к земле и развить обозначившийся успех своими силами не могли. Подкинули несколько танков, но и они не оказали существенной поддержки стрелкам. Тогда командование фронта бросило в Придонье на подкрепление танковую бригаду. Номера ее и фамилию командира не помню. Встретились мы с ним накоротке. Поставил я командиру задачу, и он отправился выполнять ее.

Часа через два-три начальник оперативного отдела Никитин передал донесение с левого фланга: [167]

— Танковая бригада, понеся большие потери, вышла из боя. Командир отправлен в тыл. У него тяжелое нервное потрясение.

Что же произошло?

Бригада, как потом выяснилось, была совсем недавно сформирована. Большинство экипажей, командиры подразделений, частей, входившие в ее состав, чуть ли не впервые попали на фронт. Люди необстрелянные, неопытные. Надо бы мне получше проинструктировать командира бригады, но, каюсь, в спешке, увлеченный боем, я не успел этого сделать.

Ведь обычно как действовали видавшие виды танкисты при выполнении такой задачи? Готовясь к атаке, они прежде всего высылали вперед боевую разведку, с тем чтобы она вызвала огонь на себя. Командиры танковых экипажей и подразделений в это время располагались в укрытиях, наблюдательных пунктах и засекали обнаружившие себя огневые средства врага. А потом подавалась команда «По машинам», и танковые экипажи устремлялись вперед, зная точно, какие цели им предстоит подавить огнем, уничтожить, смять гусеницами. Понятно, предварительная разведка не обеспечивала обнаружения всех целей, но все же значительно облегчала борьбу с огневыми средствами противника.

А в тот день в Придонье командир бригады без всякой разведки вывел танковые батальоны на большой голый бугор и открыл огонь по предполагаемым позициям гитлеровцев. Бесспорно, он надеялся сокрушить вражескую оборону, открыть дорогу танкам и пехоте. Но получилось все иначе. Немецкая артиллерия, хорошо замаскированная в ржаных хлебах и других укрытиях, осталась неуязвимой, а танки на голом бугре стали хорошей мишенью для вражеских разведчиков.

Танковая бригада вышла из боя. Развить наступление в Придонье не удалось. Но бойцы отдельной 4-й стрелковой бригады закрепились на острие вбитого ими 4-километрового клина и стойко отражали яростные атаки врага.

В боях у реки Суховерейка в тяжелую ситуацию попал Александр Бурда. Я поручил ему возглавить группу из 27 машин, поставил задачу выбить гитлеровцев из села Каверья, которое они превратили в опорный пункт, и оттеснить их к реке. [168] Бурда с трех сторон окружил село. Гитлеровцы сопротивлялись ожесточенно. Их приходилось выбивать из каждого двора, из каждого подвала. Будь, конечно, у Бурды рота-другая автоматчиков — ему пришлось бы легче. Но взять их было неоткуда: в горячих непрерывных боях ряды мотострелков таяли с каждым днем. И комбату пришлось маневрировать танками.

В разгар боя машина Бурды выскочила на задворки села, и вдруг в триплекс командир увидел замаскированную в огородах и садах батарею противотанковых орудий. Немецкие артиллеристы тоже заметили танк Бурды. Снаряды загрохотали по броне тридцатьчетверки. И тут случилось почти невероятное: вражеский снаряд влетел прямо в канал ствола танковой пушки и разорвался внутри машины.

Осколки триплекса и раскаленной окалины ударили в лицо Бурде. Кровь залила глаза. Но даже в этот момент комбат не растерялся: он приказал по радио своему заместителю старшему лейтенанту Заскалько принять командование группой, а водителю старшему сержанту Матняку развернуть танк вправо, чтобы стать к батарее противника наиболее мощной, лобовой броней.

Но машина оставалась неподвижной. В чем дело? Может, обычно проворный и хладнокровный водитель растерялся? Взглянув вниз, Бурда увидел, что Матняку оторвало кисть руки. Бурда быстро перетянул ремнем перебитую руку механика-водителя, отодвинул его в сторону и сам сел за рычаги управления. Но тут выяснилось, что танк плохо повинуется рулям: его все время заносит влево. Нетрудно было догадаться, что одна из гусениц повреждена. С большим трудом Бурде удалось вывести машину из зоны обстрела и доставить раненого водителя на КП группы. Медики тут же отправили обоих в госпиталь.

Итак, в тяжелых оборонительных боях подходила к концу вторая летняя страда Великой Отечественной войны. Мы, танкисты, продолжали сражаться на рубежах севернее Воронежа, сдерживая натиск врага, стремившегося прорваться на север. А фашисты к этому времени уже продвинулись на Северный Кавказ. Ожесточенные сражения развернулись на ближних подступах к Сталинграду.

В середине августа, не помню какого числа, пришел приказ: 1-му танковому корпусу выйти в резерв Ставки [169] Верховного Главнокомандования и сосредоточиться южнее Тулы, в деревнях близ всемирно известной Ясной Поляны — усадьбы Льва Николаевича Толстого.

Вывели мы корпус в указанный район. Бригады, входившие в его состав, в боях на Брянском фронте понесли некоторые потери, но все же не утратили боеспособности и были готовы к выполнению дальнейших задач. Опять не раз выручали ремонтники, возглавляемые неутомимым Павлом Григорьевичем Дынером. Они восстановили и вернули в строй десятки танков и колесных машин.

Штаб корпуса расположился в селе Горюшино, в 9 километрах от Ясной Поляны. Чуть ли не каждый вечер собирались мы на «огонек» в крестьянской избе. Толковали о минувших боях, анализировали свои и чужие промахи, допущенные при неудачном наступлении, делали выводы.

Чем можно объяснить неуспех действий многочисленных танковых корпусов в этой операции на Брянском фронте?

Танковые корпуса вводились в сражение на разных участках фронта и в большинстве случаев неодновременно. Ни разу не было нанесено по войскам противника массированного удара крупных танковых сил.

Многие танковые корпуса вводились в бой, не завершив формирования и сколачивания.

Отрицательно сказалось на боеспособности корпусов и большое количество легких танков (до 40—50 процентов), состоявших на их вооружении. Корпуса не прикрывались истребительной авиацией, не поддерживались нужным количеством артиллерии. Отсутствовала помощь штурмовой и бомбардировочной авиации. А ведь по всем заповедям военной науки успех в бою достигается усилием и тесным взаимодействием всех родов войск и видов вооруженных сил по месту, времени и цели. Однако некоторые высокие начальники считали, что «танки все могут». Так было и в этой операции. Все эти недостатки были вскрыты в специальном приказе Народного комиссара обороны за № 325 от 16 октября 1942 года.

По этому приказу отдельные танковые бригады и полки в наступлении предназначались для действий в качестве танков непосредственной поддержки пехоты. Танковые и механизированные корпуса объявлялись средством командования фронта, армии. Их необходимо было [170] применять для действий на главном направлении в качестве эшелонов развития успеха.

Приказ требовал, чтобы танки атаковали противника на максимальных скоростях, ведя огонь с ходу, чтобы они широко применяли на поле боя маневр для выхода во фланг и тыл огневым средствам противника. Танкам запрещалось атаковать противника в лоб. Главная задача их — уничтожение вражеской пехоты. Борьба с боевыми машинами противника возлагалась на артиллерию. Танки должны были вести бой с ними только в случае явного превосходства в силах и занимаемого выгодного положения.

Использовать танковые и механизированные корпуса предполагалось только после преодоления общевойсковыми соединениями главной оборонительной полосы противника и выхода атакующей пехоты в районы его артиллерийских позиций. При самостоятельном прорыве танковыми корпусами слабой обороны противника предписывалось усиливать их артиллерией и авиацией.

В приказе детально излагался порядок организации взаимодействия танков с пехотой, артиллерией и авиацией, устанавливался порядок ввода корпусов в прорыв и указывались мероприятия по обеспечению этого ввода.

В обороне отдельным танковым полкам и бригадам самостоятельные участки не назначались. Они использовались только как средство нанесения контратак по частям противника, прорвавшимся в глубину нашей обороны. Иногда разрешалось зарывать танки в землю, используя их в качестве неподвижных огневых точек, а также применять в засадах или в качестве кочующих орудий.

По этому приказу даже танковый корпус не получал самостоятельного оборонительного участка, а использовался как мощное средство контрудара из глубины.

Этот приказ сыграл большую роль в дальнейшей судьбе танковых войск. Он, по существу, стал важнейшей теоретической основой их боевого применения.

Но мы забежали далеко вперед. Вернемся в деревню Горюшино, в штаб 1-го танкового корпуса. Здесь я вскоре получил приказ: 17 сентября явиться в Кремль на прием к Верховному Главнокомандующему. [171]