Шишков Андрей Михайлович Шли вперед гвардейцы Катукова... Поклонитесь холму под Максдорфом

Три шага вперед!

Природа, словно для праздника, оттаяла землю, распустились зеленые листья деревьев, весело зашумели озимые окрестных полей.

По обочинам солдатских стежек запестрели желтые соцветья «мать и мачехи». Весело порхали бабочки. Воздух наполнился звонкой весенней синевой. Весна! Весна! Нескончаемым потоком лились ручьи дружеских разговоров о весне на встречных людей, надевших военную форму и собранных здесь, как будто специально встретить ее литаврами военных оркестров, отпраздновать вместе с ней это переломное время года.

Многоводная в этих местах Ока заполнила до краев обрывистые берега, заросшие кустарником, выкатились в пойму и овраги, доставая близко подступившие толстые, с золотистым оттенком стволы соснового бора, затерявшегося среди бескрайних просторов Мещерского края. Весеннее настроение охватило не только природу. Люди жаждали весны, связывая свои надежды с чем-то лучшим и уже, конечно, с долгожданной победой на фронте над коварным врагом.

Да и был ли он где-то фронт, верилось с трудом.

Еще вчера с утра, как бы в утверждение неизбежного приближения фронтовой обстановки, маршевые роты бросились форсировать эту мутную лаву воды с применением подручных средств. И, переправившись, солдаты и командиры со звездочками на полевых погонах, ставшие теперь привычными, расстилали шинели и вымокшее до нитки обмундирование на пригорке левого берега реки, если считать, что впереди по течению Озеры, Касимов и Горький, где и стрелка их водораздела как бы помогает им соединиться и продолжить свое могучее течение под названием Волга!

Еще вчера радио донесло до солдатских землянок сообщение Совинформбюро о тяжелых боях и продвижении наших войск в Белоруссии и на правом берегу могучего Днепра, в Карелии и юге нашей великой Родины.

Уже несколько месяцев солдаты 14-го учебно-стрелкового полка Московского военного округа распевали на коротких привалах и в минуты отдыха, теперь уже полюбившуюся им песню:

«На позицию девушка
Провожала бойца.
Темной ночью простилась
На ступеньках крыльца...»

Мелодичность и задушевность этой песни покорил солдатские сердца и думы. А на состоявшемся в лагере концерте ее исполнение вызывалось только на дружное солдатское «бис». Каждый четко представлял себе проводы из дома, прощание с любимой девушкой, оставшейся где-то там; ночной сбор в военкомате, гудок увозившего в неизвестность паровоза. Вот уже второй месяц, как полк пешком пришел из лесов Орехово-Зуева в эти благодатные края Мещеры. Солдаты устали и все же, чеканя шаг, напрягая последние силы, колоннами прошли под звуки старинного марша перед командованием дивизии, словно рапортуя: «Мы теперь готовы влиться в поток защитников нашей Родины, чтобы освободить последнюю пядь нашей советской земли от гитлеровской нечисти».

Среди встречавших в военном лагере близ д. Сельцо, что под Рязанью, где теперь идут последние приготовления к отправке на фронт хорошо обученных стрелять и ползать по-пластунски, преодолевать полосы препятствий и колоть штыком, форсировать водные преграды и ходить в разведку солдат. К их удивлению, стояло несколько высоких стройных офицеров в костюмах прямого покроя табачного цвета с погонами, отделанными белым галуном, и в четырехугольных конфедератках.

По рядам быстро пролетело еле уловимое: «Кто это?» и уже когда строй далеко ушел от трибуны, стало известно, что дивизия прибыла в военный лагерь 1-й армии Войска Польского, Польского комитета национального освобождения, что это тот самый лагерь, откуда еще недавно отгрузилась знамени тая дивизия польских интернационалистов имени Тадеуша Костюшко, получившая свое первое боевое крещение на фронтах Белоруссии. Теперь здесь грузятся другие подразделения, а встречавшие — это офицеры и генералы Войска Польского.

Первая рота полка, прибывшего с провиантом в лагерь в майские праздники 1944 года, выгружалась ночью с баржи, доставившей ее из Рязани. Увидев на берегу склады и грузы Польской армии, бойцы были удивлены столь неожиданной встрече братьев по оружию на нашей советской земле, здесь, под Рязанью. Радость встречи вылилась в дружеские объятия и рукопожатия.

«На фронт, пане», — с гордостью говорили польские солдаты «Да, позавидуешь», — думали наши ребята. «Наша судьба еще не решена. Сколько здесь еще пробудем — неизвестно. Уж не оставят ли нас на охрану лагеря», — предполагали другие. «Так оно и есть», — сказал молодой стриженый солдат Александр Шатов из полка подполковника Сандалова.

— Вот наше отделение сержанта Кузнецова уже занаряжено охранять домик какой-то писательницы Ванды Василевской. Говорят, она знаменитая. Сама полячка, а написала книгу под названием «Радуга». И кино есть теперь «Она защищает Родину», где простая русская женщина Прасковья танком задавила немца, — продолжал он.

— Все это правильно, — сказал стоявший рядом Владимир Гордеев, — только где и как она смогла обучиться вождению танка? Вот, братцы, рядовой Шатов перечислил все детали винтовки ночью, когда его разбудил командир взвода лейтенант Осипов, — продолжал острить Гордеев. — А я до сих пор никак не могу уяснить, где боек, где курок, а где ложа. Даже ремень, говорят, деталь винтовки. Да, винтовка и то кажется, сложное оружие. А у танка, наверное, тысяча деталей, да еще пушка и пулеметы и даже, говорят, радиостанция и телефон внутри. И все надо выучить. Трудно, наверное, приходится танкистам, не то что нам — пехоте: сто прошел, еще охота.

— А вот в Белоруссии танки даже по топким болотам проходили. Позавидуешь нашим танкистам. Фашистов надо скорее раздавить, как Прасковья — подключился молодой солдат.

Прошло немного времени с момента этого разговора. Беда обрушилась на полк. Сразу с марша умер командир полка Сандалов — старый, преданный делу Родины кадровый офицер. Инфаркт на почве переутомления — таков диагноз врачей.

Мещера — край лесов, лугов, озер и рек с бесчисленным множеством комаров летом. По прибытии солдаты сразу обзавелись «кадилами» из-под консервных банок, доверху наполненных влажными сосновыми шишками, непрерывно тлевшими и извергавшими клубы дыма для отпугивания комариных «ступ».

Люди, стоявшие в почетном карауле командира, этой возможности были лишены. Время сократили до 15 минут, но и в эти минуты нельзя ни шевельнутся, ни моргнуть — дисциплина!

Отгремели выстрелы прощального салюта на Рязанском кладбище. Уехали остатки Войска Польского. В землянках разместились и продолжали напряжено учиться полки дивизии. Кое-где началось обмундирование маршевых рот. Все готовились на фронт. Сердце радостно билось перед чем-то необычным, новым, величественным и необходимым. Каждый мечтал о подвиге во имя Родины. В сводках уже мелькали названия городов — Минск, Витебск, Бобруйск.

Хлеба в окрестных деревнях пожелтели. Лето в разгаре.

Отделение сержанта Кузнецова теперь в розыске подлого дезертира из полка. Жизнь шла своим чередом. В этот день взвод лейтенанта Осипова должен был получить одноконную бричку для подвоза сосновых кряжий на строительство новых солдатских землянок прибывшему пополнению. Мало их было у поляков, а зима может застать здесь людей. Около 12 часов дня тени высоких стройных сосен приокского бора ложились у комля. Солнце немилосердно пекло. От напряжения при движении телеги, которую вместо лошади тащили солдаты, дружно обхватив оглобли и обода колес, на их гимнастерках выступали мокрые пятна соленого пота. Песочная колея затрудняла продвижение. В день нужно было сделать две такие поездки: одну до обеда, другую — после обеда. Так делали все, так было нужно.

— Кадры для фронта куются здесь, — говорил Осипов, уже побывавший на фронте снайпером и потерявший там большой палец правой руки.

— Тяжело в учении — легко в бою! — вторил ему командир роты старший лейтенант Сулейманов.

А вот уже и лагерь. Низкие, приземистые землянки глубоко и прочно посажены в песчаном грунте соснового бора близ Сельца.

Командиры строго спрашивали с того, кто пройдет по крыше или ненароком бросит на нее окурок.

Общее построение батальона. Бросив наклонившуюся под тяжелым грузом телегу, солдаты на ходу застегивают воротники мокрых от пота гимнастерок, набрасывают ремни и поправляя пилотки, подстраиваются к ровной линейке батальона.
Здесь все уже давно размерено и отработано. Поротно и повзводно, по отделениям и по ранжиру. Замерли ряды воинов. Строи в пехоте, равнение — первые показатели выучки теперь уже всем стали привычными, нетяжкими. Уже в броске к линейке каждый догадывался: «Вот он этот долгожданный сигнал! Видно, наш черед пришел! Не будут же строить по тревоге без надобности».

Замер строй. Команда: «Смирно! Равнение на-середину!». На середине линейки уже стоял маленький деревянный столик, покрытый красной материей. Перед строем, рядом с командиром батальона, встал худощавый капитан с погонами в черной окантовке и блестевшими, едва различимыми, эмблемами рода войск.

— Слово предоставляется капитану Образцову, — жестоко сказал комбат, как будто был твердо уверен, что всем и так ясно, о чем он будет говорить.

Замерло в строю отделение сержанта Кузнецова. Не впервой было строиться по тревоге. Так было в Туле и Орехово-Зуеве, в Москве и на заготовке дров близ деревни Федоровка в прошедшую зимнюю стужу. Тогда в Орехово-Зуево новичкам безапелляционно сообщили, что они прибыли в учебный полк, где будут готовить стрелков из противотанковых ружей.

При одном упоминании о весе ПТР желающих не оказалось бы. Но все рассуждали так: Родина требует — значит надо учиться. Не подошли многие ребята для такого оружия по возрасту. Ведь им всего восемнадцать! Мало для такой ноши, — рассудили командиры. Отделение зачислили как общевойсковое, сержантское.

Получив оружие, солдаты приподнимали головы вверх, чтобы рассмотреть оконечность русского трехгранного штыка, не раз приводившего фашистов в бегство при одном лишь упоминании «рукопашный бой». Для многих воинов велика была винтовка, хотя длина ее всего 166 сантиметров.

Вот и теперь солдаты в строю по тревоге. Что-то скажет капитан? 

— Товарищи! — нарушил его голос воцарившуюся тишину. — Современная война и развернувшееся наступление наших войск на просторах Украины и в лесах Белоруссии до Черного моря требуют маневра, быстроты действий в преследовании и разгроме врага. А чем можно достичь этого? — вопросительно взглянув на строй, спросил капитан, и как бы отвечая на поставленный вопрос, продолжал. — Техника, машины, особенно танки, самоходные артиллерийские установки, врученные в надежные руки наших воинов — вот что решает успех наступления и побед нашей доблестной Красной Армии.

Солдаты уже не раз слышали на политзанятиях известное выражение: «Современная война — война моторов».

— Причем, — продолжал капитан, — у нас мало времени для того, чтобы освоить эту технику. Ею нужно овладеть быстро, не жалея сил, используя каждую минуту времени. Учиться придется днем и ночью. По распоряжению командования округа мне приказано отобрать из маршевых рот вашего батальона физически крепких, прошедших общевойсковую подготовку, с образованием не ниже семи классов солдат и сержантов, способных освоить нашу первоклассную технику в кратчайший срок и принять участие в окончательном разгроме гитлеровских орд. Кто имеет такое образование — три шага вперед, марш! — скомандовал он. 

Строй покачнулся. Из длинной шеренги батальона четко вышло с десяток солдат, среди которых был и Александр Шатов.

«Тяжело в учении — легко в бою»

Поезд остановился ночью. Среди отобранной команды будущих танкистов прошла информация — Владимир. Да, старинный русский город Владимир. Притихший, с погашенными огнями привычно встречал пополнение в свою кузницу военных кадров. Все здесь напоминало глубокую старину, мощь русского воинства и государства, самобытность сложившихся традиций. Вдали виднелись купола Золотых Ворот. Прошли мимо Владимирского централа, где под сводами одиночных камер и казематов тюрьмы отбывали ссылку такие выдающиеся строители Красной Армии как Фрунзе и Куйбышев. С рассветом вышли на зеленый луг, раскинувшийся рядом с примостившимся к окраине города военным городком. 9-й учебно-танковый полк принимал свое очередное и, как впоследствии стало известно, последнее пополнение военных лет. Перед строем стоял плотный, невысокого роста полковник.

— Кнышук, — прошептал стоящий рядом с Александром Шатовым сержант, принявший в командование отделение механиков-водителей средних танков.

«Кнышуковцы прибыли», — говорили потом, встречая танкистов уже на фронте в районе польского городка Швибус бойцы и командиры 1-й гвардейской танковой бригады, заведомо подчеркивая, что они хорошо обучены и в бою не подведут...

Полковник проникновенно говорил о трудностях предстоящей учебы механиков-водителей, командиров орудий, стрелков-радистов и заряжающих для экипажей танков Т-34.

К вечеру закончилось распределение по ротам, батальонам для расселения по казармам. Еще в отдаленные времена, построенные буквой «Е» из красного кирпича, казармы производили впечатление строгости и порядка, вечно сопутствующие служащим здесь воинам. Двухъярусные нары позволяли разместить роту в сравнительно небольшом зале.

Старшина Герасимов, командир взвода механиков-водителей, расхаживая вдоль высоких рядов нар, говорил известное суворовское изречение: «Тяжело в учении — легко в бою» — и тут же, как бы перекидывая огромную толщину времени возвращался уже к наставлению великого стратега революции. — Нельзя победить народ...

Вспомнив несколько уставных требований о дисциплине, он с ударением произнес:
— Итак, завтра по классам, за учебу!

Ветхое деревянное, оштукатуренное снаружи строение в стороне от казарм никого не привлекало своим неказистым видом. Раскрыв двери, направляющий как бы на миг приостановился. Все остальные, подгоняемые утренней прохладой, сгрудившись, спешили вовнутрь. Удивлению и восторгам не были предела, когда вошедшие увидели в доме настоящий танк Т-34-76 — в разрезе. Впереди и сбоку были вырезаны крупные листы брони, обнажавшие внутреннее устройство машины. Приоткрытые жалюзи, задний броневой люк, каток и бортовая передача в разрезе еще больше давали возможность проникнуть как бы вглубь, в сердце машины. Отчетливо вырисовывался дюраль авиамотора, мощные аккумуляторы, приборы управления. Действующий механизм поворота башни, затвор пушки и светящееся табло рации привлекали любопытных и желающих уже сегодня все узнать и потрогать своими руками.

— Старший сержант Крапива, — сказал Герасимов, — будет вашим преподавателем основ техники.

Все недоуменно переглянулись. Этот высокий, плотно сложенный молодой человек, которому не было и тридцати, скорее годился, по мнению присутствовавших, в инструкторы.

— Ничего, что звание небольшое, — поняв недоумение, продолжал командир взвода. — Товарищ старший сержант отлично овладел этой сложной машиной, обучил и проводил на фронт не одну группу классных механиков-водителей.
Шум в классе стих. Все в душе теперь завидовали старшему сержанту, знавшему каждую деталь стоявшей стальной громады.

Учебные будни заполнили сердца и время солдат. Занятия чередовались с короткими передышками, перекурами, построениями, подъемами и отбоями, как необходимыми условиями воинского порядка.

Прошли комсомольские собрания, на которых значок «КИМ» (Коммунистический интернационал молодежи) получали и пристегивали на груди выцветших гимнастерок вновь вступившие в ряды комсомола.

— Молодец, Александр, — поздравляя, сказал комсорг полка Шароглазов, — ты у нас один круглый отличник. Мы напишем письмо твоей матери с благодарностью, что она вырастила такого воина.

Уже прошла осень. Занятия в классе теперь перемежались с работой на тренажерах и танкодроме.

Прямо тут же, рядом с городом, вдоль улицы Ямской, что днем и ночью направляла свой грузопоток машин в сторону Москвы, расположился танкодром. Обучение вождению, стрельбе стало главным. Появились и новые предметы: радиодело, инженерное дело, химподготовка. Кабинет инженерного дела и химподготовки расположился в теплом каменном здании штаба, обращенного своим фасадом на плац. Прямо с танкодрома замерзшие, усталые курсанты усаживались за парты. Многие тут же засыпали под длинные, монотонные лекции преподавателей.

— Итак, — протяжно сказал старшина Герасимов, — запишите тему сегодняшних занятий: «Использование дымовых шашек в бою для прикрытия наступления роты и имитации горящего танка в аварийных случаях».

Вздрогнув от толчка в бок рядом сидевшего курсанта, Александр спешно начал собирать листки и тетради, скручивая их в трубку. Не слышали многие, что дымовая завеса на ноле может решить судьбу атаки роты и танка, и даже жизни экипажа, попавшего в аварийную ситуацию. И на вопрос Александра: «О чем говорил старшина?», — Владимир Гордеев, как бы между прочим, сказал:

— Ничего особенного, так, мелочи. Весь урок рассказывали как зажигать дымовую шашку и все время повторяли слова: имитация, имитировать... Есть и поважней предметы и темы. Пойдем строиться на обед.

Были еще уроки техники и вождения, огневой и тактики, химподготовки и инженерного дела, когда курсанты старшины Герасимова лазали под деревянными сваями мостов через Клязьму, определяя их прочность по беглым расчетам или просто на глаз с непременным ответом на вопрос: «Пройдет ли танк?».

Снег запорошил окрестности Владимира.

В косых лучах солнца еще четче отливался блеск куполов Золотых Ворот и собора.

Гул танкодрома не прекращался ни на минуту. Занятия по вождению прошли ночью, без света, по пересеченной местности с преодолением эскарпов, рвов и контрэскарпов. Стреляли с места, с коротких и с ходу.

Сводка Совинформбюро сообщала о наступлении на Варшаву. Наступил новый победный 1945 год. Вновь встретились с солдатами в конфедератках Войска Польского, учившихся тут же. Все разговоры солдат теперь сводились к вопросу:
«Когда же на фронт? Успеем ли?».

В зимнюю январскую стужу от платформы воинского тупика станции Владимир под звуки оркестра отправлялся на фронт эшелон.

На платформу — вперед!

Короткий зимний день. Густой туман окутал небольшую затерявшуюся в мелком сосновом лесу станцию Козино. Вдоль длинной эстакады медленно двигался состав платформ. Такого упражнения в 9 УТП не было в прозвучавшей команде первому экипажу колонны новых танков, прибывших на погрузку на фронт. Механики-водители, четко отработавшие приемы вождения машин по пересеченной местности на преодолении противотанковых препятствий и рвов в различных метеорологических условиях и ночью, робко двинулись к началу ряда состава. Нужно было с необыкновенной точностью провести машину из конца в конец ленты стоявших вагонов с тем, чтобы, установить ее с равномерным свесом гусениц, закрепить надежно до разгрузки на передовой.

Напряжение спало лишь тогда, когда первая машина остановилась на крайней платформе. Механик-водитель, облегченно вздохнув, опустил потяжелевшие руки. Люди поняли, что и этот экзамен будет сдан. К вечеру погрузка была благополучно завершена.

Третьи сутки эшелон шел на запад. Словно сквозь сон промелькнули Москва и Вязьма, Минск и Брест. Под утро появились станции, названия которых уже никто не мог прочитать. Бойко сновали торговки картошкой и салом. Польша. Ее города, только что освобожденные Красной Армией, начинали новую жизнь. Еще отчетливо видны были следы недавних боев и пожарищ. Черные проемы разрушенных зданий пристанционных поселков, свежие братские могилы павших советских воинов и польских патриотов, обозначенные деревянными, окрашенными в красный цвет обелисками с островерхими пятиконечными звездами, подсыхающие на весеннем солнце клочки земли крестьянских наделов с зелеными линиями меж, покрытых травой — все это теперь мелькало перед глазами воинов движущегося эшелона.

Александр сидел внутри машины на сидении механика-водителя с открытым люком. Разглядывая мелькавшие отрывки польского пейзажа, он вспоминал еще недавнее прибытие 246 маршевой роты из Владимира на старый Сормовский завод в Горьком.

Гигант речного кораблестроения периода первых пятилеток и становления социалистической индустрии, воспетый буревестником революции Горьким в его знаменитом романе «Мать», будто вновь постарел и сгорбился под тяжестью вздохов кузнечных прессов и компрессоров. Здесь ковалось оружие для победы над коварным врагом. Танки — новая, доселе невиданная им продукция, стали сходить с конвейера уже в первый год войны. У входа в заводские ворота висела поздравительная телеграмма Ставки Верховного Главнокомандующего с благодарностью за самоотверженный труд коллектива. Было чему удивляться солдатам. Огромные корпуса завода с термическими печами и кранами, огнедышащими воронками и пневмомолотами словно выковывали каждую деталь машины. Станки стояли и под открытым небом. Женщины в валенках и рукавицах проворно обтачивали траки гусениц танков. «Норма — 100, даешь — 200» — призывали плакаты. И люди давали 200. Смены менялись без остановки станков, печей, линий. Дети помогали родителям, доставляя прямо к станкам скудное содержимое узелков с обедами.

Утром 246-я маршевая остановилась у корпусов главного конвейера сборки. Заступила дневная смена. Гарантийные механики, обменявшись рукопожатием с механиками-водителями и членами экипажей, весело объявили, что «вечером поедем», показывая на стоявшие в линию пустые бронированные корпуса танков. В недоумении переглянувшись, пожимая плечами, как бы сомневаясь в сказанном. Экипажи расходились к коробкам будущих машин. Поодаль лежали отливки башен. Находчивые танкисты, по сложившейся уже здесь традиции, искали горячую коробку отливки башни и устраивались в ней на ночлег, положив под голову вещевой мешок. Тогда насмешники-крановщики, зная повадки танкистов, среди ночи поднимали башни на сборку, оставляя спящего на холодном сквозняке пролета. Ежась от холода, танкисты подбирали новый очаг, как можно ближе к формовочным ямам, чтобы тепла следующей башни хватило до утра. Так, за ночь бывало два, а то и три «переселения».

Сборка шла днем и ночью. Фронт требовал непрерывного пополнения техники. Утро снова приносило хлопоты. Сухой паек из вещмешков таял. Еду готовили поэкипажно прямо у языков пламени, выбивавшихся из термических печей, сложенных из огнеупорного кирпича. Зазевавшийся радист ротного экипажа Василевский уже расплавил свой алюминиевый котелок вместе с перловой кашей. Пришлось готовить снова.

К концу смены танкисты поняли, что гарантийные механики не шутили, давая обещания: возле массивных ворот сборочного цеха, тяжело скрипя гусеницами, строились колонны машин 246 маршевой роты. 11 танков в смену! Только на нашей линии. Вдали слышались звуки оркестра. С конвейера сошла юбилейная машина. На митинге воины поклялись, что не жалея сил будут громить ненавистного врага, беречь врученное им грозное оружие.

Тяжелый состав, груженный танками, двинулся на запад. Александр мысленно возвращался к своему мирному прошлому, пытался представить, что там, впереди. Раздумья его были прерваны громким треском буферов состава. Все содрогнулось, закачалось. Послышалась команда «По машинам!»

Кто-то застонал, ударившись о броню от резкого торможения. Дробь зенитных пулеметов и орудий, разрывы бомб и надрывный свисток паровоза — все смешалось, все пришло в движение. В воздухе, словно стая ворон, повисли черные силуэты фашистских бомбардировщиков, прорвавшихся к железнодорожному узлу Швибус, что на польской земле.
Бомбардировка была неожиданной и непривычной. Все сразу поняли о приближении фронта. Паровоз еще несколько раз то дергая, то останавливая состав, уводил его от прямого попадания бомб. Едва подав состав к эстакаде, паровоз отцепился и, дымя, задом набирая скорость, уже катил на восток.

Машины, срывая крепления, разворачиваясь под прямым углом — прямо на платформе, словно по команде, бросились в сторону эстакады. Платформы с грохотом падали из-под машин на полотно. «В укрытие! В укрытие!» — хрипели наушники раций, перемежавшиеся звуками продолжавшейся бомбежки, треском зениток и пулеметов, надрывным криком людей.

А неподалеку от станции стояло несколько закамуфлированных машин. Непрерывно поворачивавшиеся триплексы командирских башен свидетельствовали о том, что люди внимательно и хладнокровно следили за ходом лихорадочно шедшей разгрузки танков нового пополнения. Это были командиры-танкисты знаменитой бригады, на пополнение которой и прибыл батальон.

— От Кнышука? Это хорошо, не подведут, — проговорил стоявший в полушубке комбат первого, Герой Советского Союза Жуков.

На запад!

Колонна маршем двинулась в окрестные леса. Бомбардировка узла прекратилась. В лесу прибывшие машины осматривались работниками техчасти. Впервые ужинали из фронтовых кухонь батальона. Впервые не делили хлеб и не употребляли слова «третья норма» учебного полка. Утром колонна вытянулась в направлении Лансберга. Охватом с флангов город остался в тылу бригады. Свое дело довершила пехота. Продвижение к Одеру продолжалось и в начале апреля.

Пауза наступила с сосредоточением бригады вблизи переправы на плацдарм. Прошли комсомольские собрания, Александр Шатов стал теперь комсоргом роты. Перед батальоном, в который влилась и уже получила свое первое боевое крещение 246-я маршевая рота, выступили комбат Жуков, замполит старший лейтенант Бродский. Общее построение бригад, дивизий 1-й танковой армии было 14 апреля. Воины тепло приветствовали обходившего строй легендарного командарма Первой гвардии генерал-полковника танковых войск М. Е. Катукова. И особенно рады были новой встрече перед решающим сражением воины 1-й гвардейской танковой бригады.

Вот так же четыре года назад на заснеженных полях Подмосковья под Волоколамском перед решающим боем за родную столицу — Москву обходил строй комбриг М. Е. Катуков. Бригада тогда, истекая кровью, выстояла, победила и 11 ноября 1941 года первой среди танковых стала гвардейской.

В 1943 году, объезжая бригады и дивизии, вновь встретился с воинами Первой гвардейской бригады командарм М. Е. Катуков на степных просторах Курской дуги перед решающим наступлением Красной Армии, окончательно сломившим хребет гитлеровской военной машине.

И вот новая и последняя боевая встреча здесь, у стен гитлеровского рейха — Берлина. Нет, тут не было всех гвардейцев-катуковцев, но он всех помнил, спрашивал, называл фамилии, имена, отчества, а если узнавал героя — защитника Москвы, Курска, Украины в лицо, ласково по-отечески прижимал к груди, хлопал по плечу и говорил: «Богатырь!».

Подойдя к строю родной бригады, командарм, весело подбадривая гвардейцев, говорил:
— Богатыри! Вам выпала историческая миссия добить фашистского зверя в его собственной берлоге. Водрузить знамя победы над Берлином! Не посрамим честь советской танковой гвардии. Дойдем до Берлина!
— Дойдем! — громко, как бы в ответ кричали «Ура!» гвардейцы Первой.

Вечером состоялись торжественные митинги в ротах и батальонах и ужин. Все подняли свои солдатские кружки за встречу в Берлине, за победу!

Все было готово к наступлению. Ночь на 16 апреля встретили на марше.

Вернулись из госпиталя старшина Прудников, механик-водитель ротной машины и несколько других старых воинов, Молодых — в резерв!

Ночью проехали понтонный мост через Одер. Рассредоточились на узкой полоске отвоеванного плацдарма. Началась бомбежка. В густом тумане, смешанном с гарью разрывов, плацдарм еще долго был покрыт синим пламенем предутреннего рассвета. Штабная машина с резервом разместилась под разбитым деревом и в брошенных врагом блиндажах. Забежавшие второпях в укрытие от ожесточенной бомбардировки солдаты вдруг обнаружили тянущиеся провода.

— Мы заминированы, — крикнул кто-то, — не шевелись!
— Режьте провод, — быстро скомандовал Александр. Облегчение наступило сразу после того, как острый нож водителя машины вмиг перехватил черную нить тянувшегося провода, похожего на бикфордов шнур. Разрывы падающих бомб все удалялись. День вступал в свои права.

В 9.30 замполит Бродский, подойдя к Шатову, сказал:
— Пойдем, комсорг, твой черед, время не терпит. При вводе в прорыв ранен механик-водитель старший сержант Блинов. 
Экипаж остался без водителя, нужен хороший механик.

По разбитой дороге плацдарма плотной стеной двигалась колонна войск. На обочинах дороги валялась разбитая техника врага, трупы, дымящиеся очаги утренних пожаров. Еще несколько часов назад гитлеровцы рассчитывали сдержать натиск советских войск на подступах к Зееловским высотам, а уже к десяти часам наши войска продвинулись на 4-6 километров. Впереди отчетливо виднелись сами высоты со второй линией обороны по склонам.

А там дальше — Берлин!

На обочине дороги, на мокром с перемешанной разворотами танков грязью зеленеющем лугу, стоял танк. Ствол пушки был опущен. Навстречу вышел немолодой, среднего роста человек в комбинезоне и, отрекомендовавшись, пожал замполиту руку. Затем он подошел к механику-водителю и, пожав ему крепко руку, представился:
— Лейтенант Гапонов.
— Сержант Шатов, — робко ответил тот.
— Да нет, нет, — возразил лейтенант. — Как зовут тебя?
— Александр, — смущенно произнес Шатов.
— Откуда родом, где воевал, учился? — с любопытством допрашивал Гапонов нового механика.
— Калужский, на фронте второй месяц, учился во Владимире, — быстро ответил механик.
— «Эту ночь ехал со штабом», — хотел было добавить Александр, но в это время из люков выпрыгнули еще два танкиста, и, бойко козырнув старшему лейтенанту, вмиг оказались рядом с Александром.
— Краюхин Саша, командир орудия, — сказал первый, пожимая руку Шатову.
— Ваулин Петр, заряжающий. Из Воронежской области мы оба.
— Будете вместе воевать, — сказал на прощание Бродский, уходя в сторону движущейся на запад колонны.
— Догоняйте батальон! — оглянувшись, прокричал он. 

За дело принялись сразу. Заглянув в трансмиссию, Александр, словно в зеркале, увидел свое изображение. Взбитые полосы, грязное, усталое лицо и впавшие глаза — все четко вырисовывалось на днище машины.

— Потекло масло! — воскликнул механик. — Мотор без масла. Ехать нельзя. Может это серьезная неполадка и я сам не справлюсь.

Быстро спрыгнув с машины, он рванулся клюку. К. удивлению, и здесь все было залито маслом. Огромное количество масла просачивалось и под боеукладку и аккумуляторы. В голове все перемешалось.
— Буду искать и постараюсь устранить неполадки, — сказал Александр испытующе смотрящему на него лейтенанту.

Только через час, бросая ключ и вылезая из машины, Александр четко произнес:
— Был удар в машину, оборвался штуцер масляного радиатора. Давайте на заправку, ребята.

И снова в путь. Танки развернулись на равнине перед высотами. Атаки сопровождались интенсивным артиллерийским обстрелом с обеих сторон. Продвижение вновь замедлилось. Появились убитые и раненые, несколько машин сгорело.
Экипаж Гапонова продвигался на правом фланге бригады. Впереди виднелись вражеские огневые точки, сверкающие отблесками выстрелов по прямой наводке. «Вперед!» — слышалась команда взводного по рации. «Есть вперед! — дублировал механик-водитель. И зигзагами, маневрируя между воронками от снарядов, вырвавшись вперед, достигли высоты. От меткого огня Краюхина смолкло орудие на склоне. «Вперед!» — вновь слышалась команда взводного.

К вечеру бригада овладела нижними склонами высот. Часть машин вырвалась по узкой дороге на их гребни. При первой попытке развернуться в атаку загорелось семь машин. Обгоревшие и раненые танкисты, бежавшие в санбат, рассказали, что каждый метр подъема на высоты пристрелян артиллерией и закопанными в землю танками. Нужен маневр.

Сумерки наступили внезапно. Машины с раскаленными жалюзями ревели, перестраиваясь и группируясь повзводно и поротно. Взвод лейтенанта Гапонова занял новую исходную позицию на дороге, ведущей на высоты.
Еще виднелось зарево догоравших машин, когда командир, расставив танки на обочине подъема, объявил сбор для постановки дальнейшей задачи.

Утром, три зеленые ракеты — сигнал к атаке, — сказал Талонов, освещая планшет фонарем.

Ночью произошло ЧП. Танкисты роты грелись у небольшого костра, разведенного тут же, позади машин. Механики-водители время от времени прогревали моторы. Водитель одной из машин сказал своему заряжающему, чтобы тот прогрел мотор, а людей, стоявших у заднего броневого щита, не предупредил. Заряжающий, нажав на кнопку стартера, не проверил рычаг кулисы, где была включена задняя скорость. Машина мгновенно подалась назад, подмяв под гусеницу младшего лейтенанта. Бледный, он не мог произнести ни звука, и лишь глаза его выражали муку и мольбу о помощи. Но помочь ему не удалось — рана была смертельной.

До глубокой ночи среди бойцов царило оживление. Лишь к утру все стихло. Но ненадолго.

Последние звездочки догорали в синем предутреннем небе. «В атаку, в атаку!» — затрещали наушники шлемофонов. Машины взревели, тяжело продвигаясь на подъем. Шквал огня снова обрушился на сопки. Вырваться на простор, развернуться и овладеть ближайшей железнодорожной станцией — такова задача бригады. Следом за танками двигалась мотопехота. Все произошло мгновенно. Перевалив гребни высот, танки рванулись вперед. Уже позади остались остовы машин, геройски пытавшихся еще накануне решить эту задачу.

— Вперед, Саша! Смотри в оба, вперед, до станции! — слышался голос Гапонова.
Ствол орудия давно уже покрылся пурпурной окалиной. Боеукладка подходила к концу, оставалось несколько бронебойных и подклиберных снарядов. Выстрелы сочетались с короткими остановками, а чаще вели огонь с хода. Не было радиста-стрелка. Александр, наблюдая в триплекс машины, непрерывно нажимал гашетку лобового пулемета. Эффект атаки увеличивался. Вражеская пехота разбегалась в стороны.

Но что это? Из воронки, выпрямившись во весь рост, показался фашист, приготовившийся бросить связку гранат.
«Конец, — промелькнуло в голове Александра, — Перебьет гусеницу — это в самом лучшем случае».

Рука еще крепче сжала спусковую скобу. Серый мундир рухнул в воронку, словно обмяк.
— Вперед, Саша, вперед! — повторял Гапонов. На переезде железнодорожных путей, прошитая пулеметной очередью, загорелась машина, пытавшаяся вместе с атакующими прорваться по другую сторону полотна.
— Засек пулемет, — прокричал Краюхин.
— Левее, левее, вперед, командовал Гапонов.
— С коротких, огонь! — раздалась команда-Стена пристанционного здания рухнула, трассирующая нить вражеского пулемета оборвалась. В полдень станция была взята. Грозной лавиной двинулись войска.

«Дойдем до Берлина!» — пестрели по обочинам наскоро написанные краской плакаты на фанере. На развилках дорог уже стояли указатели со стрелкой «На Берлин!», «До Берлина — 60 км» — уточняли другие.

Снова марш. Поле первого боя, словно заново, произошло знакомство экипажа. Исчезли недоверчивые взгляды командира. Механик-водитель в экипаже — ведущая фигура. Ему вручены рычаги машины, от его умения зависят успешные действия и даже жизнь экипажа.

— Ты, Саша, совсем юный. Боялся я, что ты не справишься с такой махиной, а вот ведь воюем, — сказал Гапонов па коротком привале марша.
— Я вот, когда приеду после войны в свою Воронежскую область, — говорил Краюхин — сразу пойду на курсы трактористов, а может, и бригадиром поставят. Как я жалею, что не попал в учебном полку в батальон механиков. А какие у нас в Воронеже длинные поля, на километры тянутся. Борозды ровные, а глаз у меня наметанный.

Да, оружие Краюхина стреляло метко. Уже в первые дни наступления гитлеровцы недосчитались нескольких огневых точек, попавших в прицел Саши. Но это — военная профессия, а мечта его была сидеть за рычагами трактора.

Менее разговорчив оказался Ваулин. Петя — так ласково звали заряжающего в экипаже — молча сидел, молча заряжал и выбрасывал горячие гильзы, молча ходил за обедом в поисках походной кухни. Все делал сам, никому не отказывал в помощи. Но помощь механику была его первой потребностью.

Утро покрыло поле боя багряным светом. Все вокруг зеленело. Четвертая военная весна безраздельно господствовала на просторах полей. Желтые точки одуванчиков, усыпанные по обочинам дорог, мелькали в глазах движущихся колонн. Труднее было ночью: фары включать запрещалось. Ориентирами на лесных дорогах служили искры, вылетавшие из глушителя впереди идущей машины, а иногда просвет видневшихся верхушек деревьев, как бы расступившихся по сторонам. Беда была водителю, отставшему от колонны.

Только проводник и карта в руках опытного командира могли помочь выйти в нужный район.

Утро было тихое, безветренное. Ничто не возвещало о начале нового военного дня. Около девяти часов бригада сосредоточилась на опушке лесопосадки. Впереди виднелась возвышенность, по которой нескончаемой вереницей в расстелившейся дымке передвигалась колонна противника. Уже отчетливо было видно расположение переднего края, начинавшегося у озера и упиравшегося своим правым флангом в окраину населенного пункта. Страшно было лишь одно: никто не стрелял. Наблюдая передвижение сторон, казалось, что все было как на магистралях мирных путей.

Эта непродолжительная тишина и заставила комбрига полковника Темника принять решение остановиться и, прежде чем пойти в атаку всей бригадой, произвести разведку боем.

Тишину в башне машины разорвал треск рации:
— Взвод лейтенанта Гапонова — вперед! — раздался зычный голос Темника.

Две ракеты взлетели вверх. Все терялись в догадках об исходе разведки. Машины с места рванулись вперед. Набирая скорость, Александр чувствовал, что бригада осталась где-то позади. Уже отчетливо виднелись брустверы окопов переднего края, где, пригибаясь, метались фигуры фашистов в серых мундирах.

— Вперед, вперед, Гапонов, — твердил все тот же голос.
— Вперед, скорость. Надо будет, поможем, — вторил комбат Жуков.

Все началось, когда машины достигли середины зеленого поля, разделившего теперь бригаду и первые ряды окопов противника. Тяжелые зенитные орудия ударили разом с возвышенности, впереди лежащего большака, по которому еще недавно шло оживленное движение противника. Расстояние, на котором находились пушки, позволяло взять двигавшиеся машины в прицел прямой наводки. Разрывы снарядов вновь затуманили ярко выглянувшее весеннее солнце. В мгновение к ним добавился визг мин. Все пришло в движение в окопах противника. Еще 300 — 400 метров, и танки ворвутся на передний край. Глянув вправо, Шагов с трепетом прокричал:
— Горит! Горит справа!

Машина, шедшая справа, остановилась, словно вкопанная, и уже была объята языками пламени.
— Горит, видим! — прохрипел голос по внутреннему переговорному устройству.
— Вперед, прямо, полная скорость, — приказывал Гапонов. Уже можно было разглядеть серые лица мечущихся в окнах врагов. Ствол спаренного пулемета отдавал окалиной плавящегося металла. Звон стреляных гильз, дым и гарь в машине притупляли достигшее предела напряжение нервов. Машину бросало на неровностях поля и воронок; лобовой пулемет работал на выстрел всего диска с закладкой на спусковом крючке.

— Слева, слева, смотри слева! — еще ожесточеннее кричал Гапонов.

Машина справа горела особенно, словно огонь раздувался мехами. Пламя било и из трансмиссии. Никто, кажется, и не выпрыгнул из экипажа.
— Вперед, вперед на окопы, утюжить, вспомни, Саша, — все также надрывно кричал Гапонов.

Да, он знал, что механик-водитель в таком боевом приеме, как «утюжка» окопов еще не участвовал, но он должен был знать его. И, как будто подбадривая, вновь прокричал:
— Утюжить гадов, вперед, утюжить!

Машина вырвалась на передний край окопов. Фашисты, еще минуту назад сидевшие в них, вмиг бросились в стороны. Кто-то 
закричал, раздавленный гусеницами.
— Так, так их, гадов, — гремел голос Гапонова. Сделав разворот вдоль окопов, машина оказалась в пространстве между первым и вторым рядом. Расстроенные боевые порядки врагов теперь перемещались именно во второй ряд окопов, куда, поливая свинцом, уже вскоре ринулся танк Гапонова. Фашисты остервенело, со всех сторон бросали пехотные гранаты, их разрывы на броне гулко отдавались, словно лопнувший орех.

— Вперед, Саша! Дорогой, вся бригада смотрит на нас, — то, усиливаясь, то, пропадая, слышался голос лейтенанта в шлемофоне.

Уже, кажется, само железо акселератора накаливалось от непрерывно работавшего на предельных оборотах дизеля. Рев мотора, запах гари, выстрелы пушки и стрекотня — все теперь смешалось, все слилось воедино. Напряжение боя достигло своего предела. Вся бригада затаила дыхание. Все взоры были направлены на взвод, который находился в атаке. Картина боя врага со взводом брошенных в атаку машин раскрыла мощный укрепленный узел и хитрый замысел противника.

Только когда прорвавшаяся машина находилась во второй линии вражеских окопов, полковник Темник связался с артиллерийским дивизионом «Катюш», двигавшихся в боевых порядках 8-го гвардейского корпуса.
— Дайте выстрел залпом по этому гнезду, да не заденьте там одну нашу машину, прорвавшуюся, чудом уцелевшую. Она ведет бой, возьмите немного вперед, — говорил полковник артиллеристам.

Страшный грохот разрывов впереди машины потряс землю. Огромные глыбы камней, глина вместе с обрывками серых шинелей словно вернули полночь. Разрывы были столь необыкновенны, что Александр на минуту приостановил машину, разглядывая их.

Они рвались на два сплошных вала, перемещающихся в сторону врага.
Солнце застлалось дымом догоравших машины, перемешанным с пылевым облаком мощного удара «Катюши». Машина, еще минуту метавшаяся по полю боя, тяжело урча, буксовала левой гусеницей, завалившись на бок параллельно идущему глубокому окопу.
— Сели, сели на днище! Давай заднюю, заднюю, — летела команда в наушниках.

Александру было и так ясно, что они сидят. При очередном развороте на «утюге» машина, обрушив край окопа, оказалась в мягком сыпучем грунте. Теперь земля струёй вылетела из-под гусениц вместе с тряпьем фашистских вояк, находившемся в окопе.
— Давай, Саша, давай! Сейчас рассеется дым, нас расстреляют в упор, — разливался голос Гапонова в треске помех.

Беглые одиночные разрывы вновь покрыли поле боя. Теперь все решалось секундами.
— Круговую оборону, ребята! Занимайте круговую. Взять автоматы, патроны, гранаты! Быстрее вылезайте, — скомандовал комвзвода.

Как на отлично отработанном упражнении, Ваулин и Краюхин бросились с автоматами к люкам. Вслед летели диски, ящики с гранатами, выбрасываемые Гапоновым и Шатовым.

— Саша! Ты последний, вылезай, дай имитацию дымовой шашкой. Шашки, шашки зажигай! — уже требовал Районов. Впереди выскочил с автоматом Ваулин, бросившись на изготовку к брустверу окопа, открыл стрельбу по бежавшим к селу гитлеровцам. Как бы огрызаясь и надеясь расстрелять экипаж танка, занявшего оборону, заработал вражеский пулемет со стороны озера. Пули визжали, глухо ударяясь о броню, и рикошетом отлетали в сторону. Александр метался по перевернутым ящикам боеукладки в поисках дымовых шашек. Такие шашки он видел в кабинете инженерного дела в далеком Владимире. Как сквозь сон, он вспомнил слова преподавателя о продолжительности их горения — 5 минут. 5 минут — этого много. Как они нужны сейчас! На миг в памяти вновь пролетели очертания класса, лиц преподавателя и дремавших после уличных занятий курсантов. В нише левого ящика он, наконец, нащупал круглые бумажные тела шашек.

— Зажигай, зажигай, не медли, сгоришь! — истошно до хрипоты ревел голос Гапонова, выстрелившего еще раз из пушки, и уже покидавшего машину.

Шашка была в руках. Отчетливо виднелся шпинёк серого запала. «Но чем зажечь?» — промелькнуло в голове Александра. Спички. Спички, видимо, спички, как бы сам отвечая себе, он лихорадочно обшаривал карманы комбинезона.

— Зажигай, вылезай! — кричали теперь уже двое товарищей снизу. Коробок спичек оказался спасительным. Еще в затишке башни Александр чиркнул спичкой и поднес ее к запалу. Шашка мигом выбросила клуб дыма на трансмиссию затерявшейся в окопе машины.
— Горит, горит! — радостно закричали ребята.
— Вылезай! Вылезай! — уже в который раз звенело в ушах Шатова.

«Орел», «Орел»! «Я — «Сокол»! «Спасайтесь! Спасайтесь. Ваша машина горит!» — трещало в наушниках.
Александр вновь поднес спичку к запалу второй шашки и бросил рядом с догоравшей.

Шатов уже было приготовился зажечь еще одну — третью дымовую шашку для продления имитации еще на пять минут, но в это время рядом оказался Гапонов. Он выхватил ее из рук Александра, быстро рванул язычок бумаги с торца и, теранув запал, сам бросил ее на жалюзи. Тут же громко, разгорячено и внушительно сказал:
— На шашке есть терка, с торца противоположной запалу стороны, которой и нужно зажигать, а не спичками, как ты. Понял? А ведь вас, наверное, учили, хоть это и мелочь.

Солнце клонилось к закату. Все реже становились разрывы. Вокруг валялись трупы убитых, стонали раненные, требуя «Вассер». Своих мест с автоматами не оставляли Ваулин и Краюхин. Позади машины, сидя в обвалившемся окопе, теперь уже словно по часам, менял догорающие шашки механик Шатов, ловко и быстро чиркая теркой. «Да, в военном деле нет мелочей и маловажных предметов. Все важно, все, даже эта маленькая терка может стоить жизни», — думал он, с горечью вспоминая класс инженерного дела во Владимире.

Догорала седьмая шашка, значит, держимся 35 минут, мелькнуло в голове Александра. Он увидел, как Гапонов ловко юркнул в люк водителя. Подключив рацию, лейтенант услышал треск в наушниках, а затем знакомый голос комбата Жукова.
«Орел»! «Орел!» «Я — «Сокол»! Отвечайте, что случилось? Почему молчите?

«Сокол»! «Сокол»! «Я — «Орел»! — громко выкрикнул Гапонов. — Докладываю. Мы не горим, нет, не горим. Мы имитируем дымовыми шашками. Машина, вооружение в полной сохранности. Боеприпасы, горючее на исходе. Экипаж здоров. Застряли на «утюжке» второго ряда окопов. Экипаж держит круговую оборону. Жду ваших приказаний.

— Благодарю вас, герои. Проверьте, нет ли раненных возле горящих машин взвода? Займитесь самовытаскиванием. Высылаю Москалева, — теперь уже спокойно радировал комбат.

Часы показывали четыре. Вновь взголубело небо. Улеглась пыль. Рассеивался дым от догоравших остовов взводных машин, последней дымовой шашки на жалюзях и запах от взрывов артиллерийских снарядов. Вблизи плескалась глубокая чаща озера.
На дороге, вдоль противоположного берега, были видны разбитые и просто брошенные тяжелые с длинными стволами зенитные оружия. Кто знает, может они и сразили на ровном поле две машины взвода лейтенанта Гапонова. Может быть и машина экипажа самого командира не раз бралась на прицел огнедышащей убийцы, но каждый раз либо второпях пускало свое жало мимо, либо было обмануто густо расстелившимся шлейфом горящих дымовых шашек, которыми умело воспользовался экипаж.

— Ваулин, Краюхин! — крикнул из машины лейтенант сидевшим с автоматами танкистам — Быстро взять в плен сбежавшихся к озеру фашистов и заставить откопать левую сторону танка. Объясните им, что мы из-за них засели, и пусть потрудятся вытащить нас. Да смотрите, не забудьте оружие отобрать, всех обыскать!
«Хенде-хох!» — раздалось еще издали уже знакомое выражение по-немецки, что значит: «руки вверх!» Побросав оружие, гитлеровцы побежали к танкистам.

— Арбайтен, коммен! — проговорил Краюхин.
— О, я, я, — быстро, быстро, ферштейн, — залепетали немцы, перемешивая русские и немецкие слова.
— Дизе панцырь, капут? — спрашивали они.
— Наин. Танк ист кранк. Арбайтен унд фарен нах Берлин! — все также по-немецки пытался объяснить Краюхин, желая сказать: «Танк застрял, вы поработаете, а мы поедем дальше, на Берлин».

Теперь уже было понятно, что бригада в этом направлении не развертывалась, благодаря чему избежала других потерь.
Охватом с правого фланга и ударом артиллерии опорный пункт был блокирован, а потом и взят. Оставшиеся, теперь уже в тылу, немцы колоннами сдавались в плен, куда присоединились и плененные экипажем. Все кругом стихло. Сняв шлемофоны, экипаж в оцепенении замер у стальных коробок сожженных машин взвода. Гарь и смрад долго стояли в воздухе.
В одной из них сгорели отважные комсомольцы, выпускники 9 УТП: командир орудия Орлов, радист-стрелок Василевский. Растроганные невосполнимой утратой, уставшие и словно постаревшие, ребята угрюмо присели на бруствер окопа. Вскоре появился техник-лейтенант Москалев.

— Здорово вас занесло, но этого не было видно. А когда появился дым из трансмиссии, все поняли, что и вы горите, даже шлемы сняли, — обрадовавшись встрече, рассказывал он.
— Нет! Не горим мы! Не тонем мы! Мы — из того же сплава, что наша броня. Нам нельзя гореть. Нам нужно дойти до Берлина! — чеканя каждое слово, отвечал механик-водитель Александр Шатов, показывая на испещренный осколками, но готовый к дальнейшим боям танк.

В огне сгорели молодые жизни

В 1760 году, во время Семилетней войны с пруссами русские войска под предводительством Румянцева взяли Берлин. Даже будучи победителями, наши предки много доброго оставили еще тогда для мирного немецкого населения. Вспомнить хотя бы приказ русским войскам, призывающий оказывать местным жителям всякую возможную помощь и быть гуманными, человечными. Такая уж черта у русского человека. Жгучая ненависть к врагу, пришедшему к нам с мечом, сочетается с добротой и снисходительностью, поддержкой беззащитных. Путь к Берлину не был легким. В учебниках истории упоминается о жестоких сражениях русских войск под маленькими тогда селами Максдорф, Кунненсдорф, расположенными на пути к немецкой столице. И вот снова здесь развернулись бои...

Мотор взревел, словно отдохнувший после тяжелой работы,
— По местам! — скомандовал Гапонов.
И снова марш. Остановились на опушке леса.
— Командиры взводов, к комбату! — трещали наушники.
— «Уже скоро стемнеет, нужно успеть взять еще один населенный пункт», — думал комбат — майор Жуков. Команды передавал его заместитель по строевой. Простуженное горло комбата не позволяло работать на рации. Еще до наступления товарищи советовали ему подлечиться, но он отказался, мол, обойдется, главное, дойти до Берлина.

На опушке леса, которая стала теперь исходной позицией батальона для атаки впереди лежащей деревни, собрались командиры. Замкомбата, развернув планшет с картой, докладывал:

— Впереди населенный пункт — Максдорф. Справа озеро. Дорога покрыта булыжником. Слева сильно пересеченная местность, овраги. По данным разведки, в селе укрепился небольшой гарнизон прикрытия. Имеются фаустпатронщики.
При упоминании Максдорфа, все переглянулись. Замкомбата, будто угадав мысль присутствующих, сразу подтвердил:
— Да, да, тот, самый, что упоминается в учебниках истории, — и, вздохнув, добавил. — История повторяется в новом качестве.

— Сигнал к атаке — две ракеты, первым на правом фланге иду я на своей машине, — заметил стоявший рядом комбат Жуков. — По машинам! — повелительно сказал он.
— По машинам! — надрывно трещало в наушниках шлемофонов. Первые машины, среди которых был танк Гапонова, взревели уже со взлетом предупредительной красной ракеты и развили скорость в направлении села, придерживаясь дороги. Правый фланг атакующих, кроме вырвавшейся вперед машины комбата, отставал.

— Вперед, за мной, — дублировал команду радист командирской машины.
— Вперед, Саша! Вперед, держись дороги, — вторил Гапонов механику.

В шлемофонах теперь уже нельзя было разобрать ни команд, ни разговоров. Все слилось в общей несмолкаемый шум и треск. Лишь по обрывкам слов можно было понять, что машина комбата идет впереди батальона и настоятельно требует рывка правого фланга. В триплекс было отчетливо видно и другое, что ни слева, ни справа машины Гапонова танков нет. Уже была включена третья скорость, заговорил спаренный пулемет и послышалась команда: «С коротких, огонь!», когда начался массированный обстрел, только что оставленной советскими машинами опушки леса. Снаряды ложились и в боевых порядках атакующих. Справа загорелся танк. Были отчетливо видны фигуры танкистов, покинувших горящую машину.

— Шатов! Вперед по дороге, на полном ходу, жми на всю железку, бьют болванками, — весь напрягаясь, словно разгадав замысел противника, командовал Гапонов.

Взрывы снарядов, вой бронебойных болванок, рикошетивших от булыжников, — все смешалось в надвигающихся сумерках. Акселератор газа давно уперся в ограничитель. Танк шел по перебитому разрывами шоссе теперь уже на предельной скорости.
Вот уже виден крайний дом с надворными постройками.

— Давай, давай к дому, к дому! — нервно гудел шлемофон.
Еще минута, и машина оказалась у строения, давно покинутого жильцами. Распуганная домашняя птица, козы, овцы метались по двору.

— Стой, за домом, прицельным по огневым, — дважды повторил Гапонов.

Машина вздрагивала с каждым выстрелом. Гора стреляных гильз образовалась теперь в правом углу и на пустовавшем сидении стрелка-радиста. Еще недавно, как-то на марше, из числа танковых десантников мотострелкового батальона Гапонов подобрал себе небольшого роста пехотинца и хотел обучить его нехитрой стрельбе из лобового пулемета, но тот исчез на второй день, сказав по секрету Ваулину:

— Железная коробка, боюсь.
— Гапонов, Гапонов! — Я первый, ни шагу назад. Надо продержаться. На этом краю ты один, держись, поможем, держись, — настоятельно требовал голос комбата, вышедшего лично в эфир.

Крышки боеукладки и гильзы, гарь и рев моторов, треск наушников и орудийные выстрелы, дробь пулеметов и темень наступивших сумерек — напряжения боя достигло предела.

— Держаться. Держаться! — твердил чей-то голос в наушниках.
— Держаться, ребята, до последнего, назад хода нет, атака сорвалась, — вторил Гапонов.

Приоткрывая люк, Шатов выбрасывал снаряды из ящиков боеукладки к заряжающему, нажимал крючок лобового. Все были поглощены тяжелым боем. Звон разбитого стекла, разлетающиеся осколки и раскрошившаяся броня башни, вскрик замертво упавшего на боеукладку с разорванным животом заряжающего Петра Ваулииа, словно оборвали до предела натянутую струну. Безмолвно рухнуло с верхнего сиденья башенного командира тело Александра Краюхина. Ослепительный фейерверк пороха из пробитых гильз снарядов и треск рвущихся патронов — все мгновенно изменило картину еще секунду назад продолжавшегося боя. Удар фаустпатрона из-за угла дома пришелся в переднюю часть башни и чуть выше водителя. Рассеченный пополам осколками, лейтенант Гапонов, перевалившись через командирский люк сверху машины, бездыханно упал на землю, распластавши руки, обливая мягкую зеленую травку струйками багряной крови.

Все вокруг стихло. Охватившее башню пламя гильзового пороха, рвущиеся патроны превратились в огненный водоворот, направленный к зеву приоткрытого люка командира. Александр Шатов, упершись ногами, пытался открыть еще недавно свободно поднимавшийся люк водителя. Но тщетно! Взрывная волна намертво посадила бронированный четырехугольник в паз. Удары кувалды не помогли. Теплые струйки крови покатились за ворот. Рот наполнился сгустком крови, подкатившимся куском металла к горлу. Ничего не было слышно — контузия.

В голове туманно плыли мысли: «Я горю. Я живой, сейчас будет взрыв. За огнем, через люк, за огнем», — подталкивало его еле теплившееся сознание. Рванувшись с места, Александр, как бы вздымая руками к небу, вмиг оказался в полуоткрытом люке командира, еще секунду подтягиваясь, ища опору для ног, уже охваченный языками пламени, горящим клубком свалился на землю.

В сумерках в поле метался человек. Догоравшие лохмотья промасленного комбинезона, тлевшие голенища сапог, горячий ремень и кобура на поясе приносили нестерпимую боль. Все превратилось в сплошной кровяной полип: и руки, и лицо, и тело. Огненная нить трассирующих легла рядом.

Тупой удар обжег грудь. Охота за экипажами подбитых танков — старый прием врага.
— Остановись, ложись на землю, ловите шинелью! — слышалось из наступившей темноты.

Солдаты десанта набросили шинель, повалили горевшего на землю. Тяжелый взрыв потряс землю. Красные языки пламени клубами искр взвились вверх.

— Вечная память им, — проговорил старый солдат, сопровождавший Александра, глядя в сторону пылавшего Максдорфа.
Все теперь было как в тумане, все было отдалено. Он не мог осознать того, что видел, все плыло во мраке. В полевом госпитале он не мог вспомнить даже фамилию. Только в обрывке кармана сгоревшей гимнастерки остался истлевший листок комсомольского билета, выданного в 1944 году политотделом 9 УТП, на котором еле проглядывалась фамилия — Шатов Александр Михайлович. Был еще госпиталь в Лансберге, обойденном недавно бригадой стороной. Уже звенели по земле победные марши. Уже готовились победители к парадам в Москве и Берлине. Весна успела распустить букеты сирени и черемухи, мир благоухал, мир торжествовал Победу. Тяжело, слишком тяжело не видеть этого. Палата была на втором этаже длинного с прусской крышей дома, напротив кирхи. Обитатели ее уже давно познакомились, не вставая с жестких кроватей госпиталя 1034, хотя друг друга никто никогда не видел.

Госпиталь лечил только пострадавших в огненной стихии, преимущественно танкистов, летчиков. Тяжелая парафиновая маска, удушливо давила лицо Александра. Потоки гноя с лица щекотали и требовали вмешательства. Корки обуглившейся кожи на руках сохли. Густая мгла уже давно воцарилась в сознании.
— Ослеп я, наверное, ребята, а? — спрашивал он рядом лежащего танкиста.
— Трудно сказать, — успокаивал тот. — Если сетчатка глаз от огня полопалась, а зрачки повреждены, то надежды мало, — все же потом конкретизировал свои мысли танкист.

Все молчали вокруг, тяжело вздыхая по ночам. Все были охвачены только одной мыслью и вопросом: будем ли видеть?
Лишь изредка медсестра Нина, разом подбадривая всех, шутя, говорила:
— Ничего, ребята, у нас все сначала слепые бывают. Все так страдают, тогда и сестру ласково позовут, а вот как проглянут, так никто и веки на меня не поднимет. Не нравлюсь, видно. А то еще, как нарочно, скажут: «Сестричка, напиши мне, пожалуйста, письмишко жене, или еще чего какой-нибудь Маше, Кате». Когда выздоровят, сами сидят, да катают треугольники. Только, наверное, и пишут о встречах и свиданиях, — вздохнула она.

— А вот Александр, — подсаживаясь к кровати, продолжала сестра, — ни разу ни о ком не обмолвился. Только все о матери, ей и в Калугу пишу ему. Бедный мальчик не успел еще полюбить, а дела его плохи, он у нас считается тяжелым.

Во мраке нескончаемой темноты потерян счет дням и ночам.

Раздумья приходили одно тяжелее другого. Тревожно допрашивали письма матери, умоляюще просившие сообщить, где и что случилось, и почему это не его рукой написаны письма, что сны она видела плохие. Александр мог определить время только тогда, когда сестра подносила чайную ложку к еле шевелящимся губам — значит завтрак, обед, ужин. В памяти вставали солнечные дни детства и радость прошедшей юности, тяжелые пути эвакуации и возвращение на родной завод, разместившийся над крутым берегом Оки. Слезы матери, одиноко, с надеждой ожидающей своего сына в каморке приземистого барака, построенного сразу после изгнания врага.

Уже представилось возвращение с провожатым, черные очки и, шорох палочки, нащупывающей путь на знакомых улицах города, — он видел в детстве мученичество слепых людей.

И вот настал этот томительно ожидаемый день. Сегодня все решится. В комнату Александра ввели под руки двое. Усадив его на стуле, человек басом сказал:
— Сейчас будем снимать, успокойтесь. Никуда не бегите, ничего не ищите. Сняли повязку.
— Вижу! Я вижу, я буду видеть, доктор? — радостно кричал он, обнимая человека в белом халате.

Сборы были недолги. Машина, вывозившая грузы тыла, оставшегося под Лансбергом, стояла у подъезда.
— Спасибо, друзья, спасибо, что нашли, — благодарил он замполита Бродского, пославшего машину на розыск раненых, и шофера, торопившего к отъезду.

По дороге вновь промелькнули знакомые названия недавно освобожденных с боями городов: Франкфурт-на-Одере, Кюстрин. Автомашина резко затормозила в начале села с надписью на фанере: Максдорф. В стороне, среди зеленых ветвей, распустившихся стройных стволов лип — свеженасыпанный холмик. На деревянном постаменте с красной звездой на листе жести оранжевого цвета написано:
«Здесь похоронены танкисты гвардейской танковой бригады, павшие смертью героев в борьбе за свободу и независимость нашей Родины».

Вместо эпилога

Строй вытянулся стройной шеренгой и замер. Среди плаца, окруженного сосновым лесом под Брандисом.

Помощник начальника штаба — молодой, подтянутый лейтенант читал приказы о награждениях:
Командира взвода лейтенанта Гапонова — орденом Красного Знамени, посмертно.
Командира орудия старшего сержанта Краюхина — орденом Отечественной войны, посмертно.
Заряжающего младшего сержанта Ваулина — орденом Отечественной войны, посмертно.
Механика-водителя сержанта Шатова — орденом Красной Звезды.

Список еще долго продолжался. Стопки коробок, аккуратно уложенных на красной материи стола, постепенно таяли. Родина благодарила победителей...

Прошли годы. Выросли дети и внуки. Страна отпраздновала 60-ю годовщину Октября.

Морозным ноябрьским утром 1977 года в кабинет помощника директора комбината Александра Михайловича Шатова осторожно вошел молодой человек в военной форме с погонами технических войск и эмблемами танка.

— Рядовой запаса Николай Шутиков, разрешите войти? — четко произнес он.
— Я вас слушаю, — усаживая посетителя, сказал Александр Михайлович.
— Решил остаться после службы в армии здесь, в Калуге, — начал издалека Шутиков.
— Где служили? — подчеркнуто официально спросил его Шатов.
— В гвардейском танковом, которым когда-то командовал сам Катуков Михаил Ефимович, знаменитая была бригада в войну.

От прилива крови в глазах Александра Михайловича потемнело, на них навернулись крупные слезы. Солдат растерянно продолжал говорить о боях и походах Первой танковой бригады, словно он сам вместе с нею измерил трудные пути-дороги. Называл имена героев и погибших смертью храбрых.

Александр Михайлович, поборов оторопь, поднялся со стула, прошел к стоявшему в углу небольшому сейфу. Положив перед собой лист красной лощеной бумаги, еще как бы не веря услышанному, переспросил:

— Как раньше называлась часть?
— Первая гвардейская танковая бригада, — отчеканил снова солдат.
— Так вот, дорогой мой танкист, — уже окончательно оправившись продолжал Александр Михайлович. — Это та самая бригада, в которой почти 33 года назад мне пришлось повоевать, а потом послужить более трех лет. До гвардии старшины дослужился.

Николай Шутиков удивленно привстал.
— Постойте, постойте, мне кажется, я действительно нас где-то видел. Да, вспомнил! На фотографии в музее части, — возбужденно заговорил рядовой запаса.
— Ну вот, видишь, значит мы с тобой однополчане. Под одним гвардейским знаменем стояли. За много лет никого из части не встретил, ну, а если не веришь, вот, на...

Шутиков взял из рук Александра Михайловича пожелтевший от времени лист плотной бумаги и прочитал:

«Наше дело правое! Мы победим!
ГРАМОТА
Участнику взятия Берлина
(апрель — май 1945 года).

Механику-водителю танка Т-34 Первой гвардейской танковой Чортковской дважды ордена Ленина, Краснознаменной, ордена Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого бригады гвардии сержанту Шишкову Андрею Михайловичу.
Вы до конца выполнили свой долг перед Родиной в Отечественной войне, прославив русское оружие на полях Великих сражений с немецкими оккупантами, прославив советскую гвардию,
Военный Совет 1-й гвардейской танковой армии отмечает Ваше героическое участие в исторических боях по овладению столицей немецкого империализма — Берлином».

Командующий 1 ГТА гвардии генерал-полковник танковых войск     М. Е. КАТУКОВ
Член Военного Совета 1 ГТА гвардии генерал-лейтенант танковых войск    Н. ПОПЕЛЬ
г. Берлин, май 1945 г.


В рассказах образ А. Шатова написан с автора. Другие имена и фамилии не изменялись. Печатается из сборника стихов «Родник поэзии искрится».

<<<    Оглавление     >>>