Михаил Онуфриевич Слободян ПУТЬ К БЕРЛИНУ Львов: Каменяр, 1987.— 120 с.

Содержание

ЧЕРЕЗ РОДНОЕ СЕЛО

Шепетовка, Изяслав — северные районы моей родной, тогда Каменец-Подольской, ныне Хмельницкой области. В противоположной, южной части — Орининский район, где до 1939 года я работал, село Гуков, где родился и вырос. Там оставались мать, близкие родственники. Почти три года они были под оккупацией, я ничего о них не знал. Всю войну лелеял надежду пройти через родное село, побывать дома. Но, к моему сожалению, наша бригада шла не на юг, а на запад.

Пройдя северными районами Каменец-Подольской области, мы пересекли бывшую советско-польскую границу. Прощай, Подолье, мы теперь на Тернопольщине.

В районе Збаража на несколько дней остановились, Спешно подтянулись тылы, бригада пополнилась личным составом, боеприпасами, продуктами, горючим. На полученных топографических картах мы прочерчивали маршрут дальнейшего движения: Хоростков, Копыченцы, Чортков, Скала-над-Збручем (теперь Скала-Подольская). Скалу бригада должна была освобождать.

— Друзья,— заволновался я,— смотрите-ка, будем проходить мимо... Смотрите: Скала, а на том берегу Збруча — мой Гуков.
— Надо посодействовать,— первым отозвался капитан Брюзгин,— чтобы он побывал дома.
— Конечно, конечно,— поддержали остальные политработники, которых заместитель начальника политотдела Г. И. Чулков пригласил на совещание перед новой наступательной операцией (Ф. Е. Потоцкий в то время находился в одном из батальонов).

21 марта 1944 года вдоль западного берега реки Збруч 1-я танковая армия двинулась на юг, имея нелегкую задачу — отрезать пути отхода 1-й танковой армии немцев, находившейся в то время между Проскуровым и Каменец- Подольским, и в конечном итоге овладеть Черновцами. Наша бригада совместно с 44-й гвардейской танковой бригадой полковника И. И. Гусаковского вступила в бой за село Колодиевку.

Ломая сопротивление врага, наши воины проявляли величайшее мужество и бесстрашие. И, как всегда, равнялись на коммунистов и комсомольцев, которые показывали пример — первыми шли в атаку.

С помощью напечатанных на пишущей машинке листовок подразделения быстро облетела весть об особо отличившихся в бою за Колодиевку воинах. В листовке рассказывалось о подвиге старшего сержанта коммуниста И. П. Югова и ефрейтора Я. П. Бородавки. Сильный огонь гитлеровцев остановил нашу роту. Югов со своим отделением обошел их, ударил с тыла. Гитлеровцы попытались организовать круговую оборону. «Раз так,— решил Югов.— [62] пойдем в лобовую атаку!» Он первым бросился во вражескую траншею, увлекая за собой остальных, и враг не устоял.

К полудню первого дня наступления бригады И. И. Гусаковского и И. П. Елина овладели Колодиевкой, а к вечеру — железнодорожной станцией Колодиевка и Глебовым. Продвинулись вперед на 20—25 километров, а мне казалось — продвигаемся нестерпимо медленно. До Скалы ведь было еще так далеко. Но каждый шаг приближал к ней.

Вот уже освобождены Хоростков, Копыченцы, Толстое. Продолжая наступление совместно с танкистами И. И. Гусаковского,— когда на танках, когда за танками, а когда и впереди их,— 27-я гвардейская мотострелковая бригада в упорном бою нанесла поражение двум фашистским полкам и, отбросив их на запад, овладела Гримайловом. Справа оставался Чортков, прошли Давыдковцы, впереди Лосяч, а там — Бурдяковцы и Скала.

Мысленно я уже был дома. Однако тут, как это часто бывает, радостная неожиданность сменилась печальной. Попробовав вырваться из окружения и потерпев неудачу, фашисты сосредоточили против наступавших вдоль Збруча танковых армий М. Е. Катукова и Д. Д. Лелюшенко мощный бронированный кулак, ударили на запад, на Скалу и прорвались здесь. Так как нам было рекомендовано не вырыться вперед, а двигаться с тыловыми подразделениями, мы оказались отрезанными от основных сил бригады, Как быть? Ждать, пока проползет коричневая саранча, или попробовать войти в Гуков не с запада, от Скалы, а с востока? Решили попробовать с востока.

Возвращаемся вдоль западного берега Збруча обратно до Гусятина, оттуда, переправившись на восточный берег, берем курс на Чемеровцы, Лянцкорунь, Марьяновку. Попытка, несмотря на все трудности (приходилось вступать в стычки с разрозненными небольшими группами отступающих немцев), увенчалась успехом. Поздно вечером мы подъехали к околице Гукова. Немцы только-только оставили его. Из-за Збруча еще слышалась стрельба.

Зайдя в первую же хату на краю села, я спросил, живали моя мать.
— Жива, жива,— ответила старая Богомольчиха.— Плачет, бедная, панихиду справляла, кто-то сказал, что видел, как тебя на куски снарядом разорвало...

Не успели мы договорить, как на пороге появилась запыхавшаяся моя мать,— кто-то уже успел сбегать и сообщить [63] ей о моем появлении. За ней тетя Таисия, ее сын Володя... Плачем все от радости.
— А усы — как у Тараса Бульбы! И погоны...

— А ты знаешь,— спешит рассказать мать,— когда отступали немцы, зашел ко мне один их солдат и спрашивает по-нашему: «Вы меня не узнаете, тетя Оля?» — «Не узнаю»,— говорю.— «До войны я к вашему сыну пару раз заходил, вы еще яичницей с салом угощали... Плохо мне, отступаю, от своего дома ухожу, и деваться некуда... Вот вашему Михаилу лучше. Он дослужился у немцев до офицера, я встречался с ним в Проскурове в ресторане. И жена у него немка, Гертруда. Так что не ждите...» — «Брешешь!— сказала я.— Брешешь, мой сын на такое не способен!» А другой хлопец, из Пятничан, клялся и божился, будто видел, как тебя убило возле Днепропетровска. Он при немцах вернулся в село и служил тут шуцманом...

Да, я знал еще тогда, в сорок первом, что два бывших моих однополчанина стали предателями — дезертировали, остались на оккупированной территории, но чтобы шуцманами? Сейчас бы с ними увидеться! Может, все-таки попадутся? Позже по всем дорогам до самого Берлина как увижу — ведут пленных, останавливаюсь, присматриваюсь, нет ли их?..
Моего двоюродного брата Василька угнали в Германию.

— На вот, прочти,— со слезами на глазах сказала мама и положила на стол несколько писем от него. Я прочел:
«...Я убегал домой с ребятами, находившимися тоже в лагере, и мы попались,— писал он 10 декабря 1943 года.— Их собаки многих из нас поразрывали, а я остался пока что жив. Нас, двоих ребят, что остались, забрали сразу же в тюрьму... Здесь сетка, некуда деваться. Бьют полицаи беспощадно... Если выдержим здесь, в тюрьме, то хорошо... Нас бьют не только нагайками, а палками, досками. Сегодня немец старый ударил меня доской по голове, доска раскололась, а у меня аж свечи засветились в глазах. Страшно переживает наш безвинный народ, терпящий мучения ни за что. Мало того, что нашу святую землю захватили, родную Отчизну, и нас еще добивают хуже, чем скотину...»

Письмо от 17 декабря 1943 года:
«Дорогая тетя Оля!
Что ни день, то что-то новое в моей невольницкой жизни, которую я проклинаю. Уже знаю, что такое концлагерь, карцер. За непослушание загнал меня хозяин в концлагерь, а там я попал в карцер. Пусть бог милует и спасает от [64] такого! Нас не считают за людей, а сами они кто? Разве можно над людьми так издеваться? Лучше б сразу убили, чем тот лагерь, карцер.
А как вы там? Не слышно ли что за братика Мишу? Хоть как тяжело, а все думаю: будет же этому когда-то конец. И будет у нас все как было до войны и еще даже намного лучше...»

Пока мы разговаривали, не заметили, как пришла ночь. Едва забрезжил рассвет, застучали в двери односельчане и начались расспросы: где воевал, не встречал ли моего...
В Гукове задержались недолго. Уехали б на второй день, но сломалась машина, пришлось в разбитых полуторках искать необходимые части и самим ремонтировать. Надо было спешить, догонять своих.

Перед самым отъездом в дверь постучала Аня Коринец.
— Тут у нас раненый красноармеец,— переступив порог и поздравив меня с неожиданным визитом, сказала она. — Может, возьмете? Он мог бы побыть еще у нас, но ему нужна неотложная врачебная помощь...

Выяснилось следующее.
Когда советские воины пришли наконец в Гуков, а потом погнали фашистов дальше, здесь разместились тыловые подразделения. В хату Коринцов привезли раненого красноармейца. Но вскоре за марьяновским лесом загремели орудия и совсем близко зататакали пулеметы, затрещали автоматы. Сельчане глазам своим не поверили: немцы! Снова немцы идут в село...

«Может, пройдут стороной?» Глянула в окно — куда там! Уже ворвались в хату Петра Зависляка, на усадьбу Захара Метельницкого... Что же делать?
Вдруг скрипнула дверь.

— Яйка, млеко, масльо, клеб...— фашисты заглядывали в пустые горшки, разбрасывая все, что попадалось им под руки. Подошли и к печке.
Анна, еще не зная, как объяснить свои действия, встала перед гитлеровцами и решительно выпалила:
— Не пущу!

За ее спиной послышался стон.
— Бабушка больная умирает,., — наконец сообразила что сказать девушка.

— Врешь! — не отступали гитлеровцы.— Будем, фройляйн, стрилайт... — Один из них поднес к лицу девушки ствол автомата.
Но Анна спокойно смотрела на него широко раскрытыми глазами. [65]

— Тиф, понимаете, тиф у бабушки... Бабушка кранк...
Непрошенные гости пугливо переглянулись и поспешно вышли из хаты.
— Возьмете? — закончив рассказ, спросила Аня.
— Конечно, возьмем!

Красноармеец оказался из 4-й танковой армии генерала Д. Д. Лелюшенко.

В Скале встретили однополчан, от которых услышали печальную весть: в бою за поселок погиб замполит 1-го мотострелкового батальона капитан Н. С. Брюзгин. Похоронили капитана на центральной площади, поставили на могилу солдатский памятник — пирамидку с портретом и звездочкой, дали прощальный салют из автоматов. Спустя несколько минут красноармейцы привезли сюда еще одного погибшего нашего однополчанина — сержанта М. Д. Малюгина.

В Борщеве встретился с давним знакомым старшим лейтенантом А. П. Могилевым. От него узнал о подвиге комсомольского экипажа танка младшего лейтенанта Ивана Махновского из 44-й гвардейской танковой бригады, вместе с которой наша бригада освобождала Надзбручье. В боях за Борщев комсомольцы-танкисты уничтожили два вражеских танка и противотанковое орудие. Кроме того, до прихода танковой роты капитана В. Е. Молчановского они сумели под огнем противника отремонтировать поврежденную ходовую часть своей «тридцатьчетверки», после чего снова вступили в бой — настигли бежавшую вражескую колонну автомашин и разгромили ее.

Вместе с танкистами батальона Ф. П. Боридько отважно сражались десантники-автоматчики двух бригад — 44-й гвардейской танковой и 27-й гвардейской мотострелковой. Но вот наступавшие вдруг попали под пулеметно-минометный огонь гитлеровцев. Танки, разумеется, этот огонь остановить не мог, зато оказался губительным для десантников. Поэтому взводу лейтенанта Клинова пришлось спешиться. Но только лейтенант соскочил с танка, как был сражен пулей. Свинцовая метель, разрывы мин прижали воинов к земле. Перележать бы, пока утихнет, но как лежать, когда впереди, метрах в десяти — ефрейтор Яков Бородавка видел это — упал лейтенант. Раздумывать некогда, надо спасать, и он, пренебрегая опасностью, бросился к раненому, схватил его на руки, быстро, пошатываясь и спотыкаясь, понес с поля боя. Своего командира ефрейтор спас, а сам погиб...

В первых числах апреля услышал я и о подвиге [66] А. П. Могилева. Когда 44-я гвардейская танковая бригада шла на Хотин, его танк мчал во главе колонны и первым ворвался в город, истребляя пытавшихся оказать сопротивление фашистов.

Бригада получила очередную задачу — занять оборону на северном берегу Днестра на рубеже Чернявка — Скала, выставив заслон на восток, в район Гермаковки и Мельницы-Подольской. Пришлось отбивать ожесточенные атаки гитлеровцев, продолжавших группами прорываться из окружения.

Неподалеку от Борщева в районе села Кривче занимал оборону 1-й мотострелковый батальон с приданными ему восьмью танками. Он имел задачу прикрывать тылы 1-й танковой армии. Находясь здесь, батальон фактически оказался отрезанным от своих частей.

Приходилось очень трудно, но побеждала стойкость воинов, их высокий моральный дух, железная дисциплина и находчивость командиров. Не ожидая встретить в этом месте сопротивления, прорвавшиеся из «котла» немцы то тут, то там наталкивались на наши заслоны и боевые охранения. Задача батальона заключалась теперь в том, чтобы не дать противнику определить, что против него стоит всего один батальон, да и тот ослаблен отсутствием связи, недостатком боеприпасов и продуктов питания, отсутствием путей отхода. Большое значение имела круглосуточная разведка, которую возглавили комбат А. И. Кулявин, начальник штаба батальона старший лейтенант П. А. Тайберг, оперуполномоченный особого отдела «Смерш» Латушкин.

Бой в окружении продолжался в течение недели. Без устали, не смыкая глаз, сражались наши воины. Бывало даже, что какое-то время в одном конце села находились наши, в другом — немцы, порой всего в каких-то 20—30 метрах друг от друга. Измотанные и обессиленные, наши мотострелки решили прорвать вражеское кольцо. Захватили с собой раненых и все снаряжение, в том числе несколько минометов с минами, замки от пушек сняли и спрятали в снегу. Ружья ПТР с патронами и остатки продуктов уложили на сани. Собравшись с силами, дали бой фашистам.

Многие в этих жестоких стычках погибли, получили ранения. Ранены были комбат А. И. Кулявин, автоматчик В. И. Ключарев, командир роты Я. И. Исаев, комсорг батальона Василий Козлов, командир взвода В. И. Козяев, Выход из окружения возглавил старший лейтенант П. А. Тайберг. Дружным ударом батальон атаковал вражескую артиллерийскую часть, обратив ее в бегство. Вырвались! [67]

Метель не утихала. На дорогах образовались большие заносы, а когда снег растаял, разлилась сплошная непролазная грязь.

Покончив с вражескими группировками, 27-я гвардейская мотострелковая бригада принимала участие в освобождении ряда населенных пунктов Северной Буковины — Заставны, Кицмани, Вижницы, Сторожинца и многих других.

Заканчивался первый, наступательный этап Проскуровско-Черновицкой операции. За это время наша бригада прошла с боями около 200 километров. За успешные боевые действия приказом Верховного Главнокомандующего от 30 марта войскам 11-го гвардейского танкового корпуса была объявлена благодарность. Корпус был удостоен почетного наименования «Прикарпатский», а 27-я гвардейская мотострелковая бригада — «Черновицкой» и награждена орденом Красного Знамени.

В начале апреля обстановка на южном участке 1-го Украинского фронта резко изменилась. К тому времени гитлеровские полчища, пробившиеся из окружения, двигались на запад вдоль северного берега Днестра, стремясь переправиться на южный берег. Наш комбриг, получив от генерала А. Л. Гетмана приказ немедленно занять оборону на правом берегу Днестра от Окна до Залещиков, недоумевал:
— Как же так? Почему? Мы ведь только что оттуда пришли...

И не только наша бригада и корпус оказались в таком положении. Была отрезана от базы снабжения вся 1-я гвардейская (25 апреля она была преобразована в гвардейскую) танковая армия. Особенно трудно было с продовольствием. На просьбу помочь нашим войскам горячо откликнулось местное население, в результате на Буковине за короткое время было собрано 40 тонн зерна. Крестьяне, сдавая зерно, говорили:
— Вы вернули нам волю, и нет меры нашей великой благодарности. Сыновья берут оружие, чтобы вместе с вами сражаться против фашистов, а мы поможем своим трудом.

Вскоре вместе с остальными соединениями и частями 11-го гвардейского Прикарпатского корпуса 27-я гвардейская мотострелковая Черновицкая бригада была переброшена к Днестру на рубеж Незвиско—Обертин—Коломыя. Вместе с 40-й гвардейской танковой бригадой она получила задачу отразить на этом участке все попытки врага [68] пробиться на восток. Завязались ожесточенные бои, в которых наши воины проявляли высокий моральный дух, несокрушимую стойкость и отвагу. Под Обертином огневые позиции нашей бригады подвергались сильным бомбоштурмовым ударам. Во весь рост, с закатанными рукавами следом за танками несколько раз поднимались в атаку фашисты. Выручал 270-й гвардейский минометный полк. Он надежно поддерживал мотострелков, своим сокрушительным огнем помогал удерживать занятый рубеж.

В междуречье Днестра и Прута большую работу по минированию танкоопасных направлений провела инженерно-минная рота. Только взвод лейтенанта Е. О. Опенышева в районе Петрова и Герасимова установил более полторы тысячи противотанковых мин, подготовил шесть управляемых минных плотов, имитировал у Днестра изготовление плотов для переправ.

Вместе с подполковником Ф. Е. Потоцким и сержантом И. Ф. Лузакиным мне приходилось часто бывать в Незвиско на командном пункте 2-го батальона майора Брыкина. Каждый раз замполит В. А. Лахтионов предлагал нам каски. Из села Лука, расположенного в излучине Днестра, гитлеровцы не прекращали интенсивный обстрел передовых позиций батальона, иногда огонь был настолько сильный, что нельзя головы поднять.

Обстреливались не только огневые позиции батальона и командный пункт. Гитлеровцы держали под огнем большое пространство в глубине нашей обороны. Это мы чувствовали каждый раз, как только достигали гребня возвышенности по пути к батальону. Подобные походы были весьма рискованны, но отказаться от них нельзя, ибо мы с Лузакиным были глубоко убеждены: новый начальник испытывает нас на бесстрашие.

Подобные испытания практиковались и раньше. Под тем же Незвиско, когда нашим было очень трудно, Потоцкий решил «оторваться» от штаба бригады, размещавшегося на положенном расстоянии в укрытии, и распорядился поставить нашу полуторку в непосредственной близости от передовой, у одинокого домика на самом «пупке» возвышенности, насквозь простреливаемой гитлеровцами из пулеметов.

Увидев машину, противник усилил огонь. Потоцкий в это время совершенно спокойно расхаживал по двору, затягиваясь папиросой и краешком глаза наблюдая за своими сотрудниками. В домике сразу же создалась обычная рабочая обстановка: стучал «ундервуд», выписывались [69] партийные документы, собирались на совещания политработники из подразделений.
На резонные замечания, зачем подвергать машину и людей опасности, он отвечал:
— Война ни для кого не делает исключений, никому не дает преимуществ.

Но истинное объяснение действий начальника политотдела состояло в другом: коль политотдел маячит на самом видном месте, на глазах у врага — значит, не страшно, устоим. Под стать Ф. Е. Потоцкому был и его заместитель майор Г. И. Чулков, который тоже во время сильного обстрела приказывал всем уходить в укрытия, сам же уходил последним или оставался «на перекур» с Потоцким.

29 апреля мы потеряли еще одного боевого друга — В. А. Лахтионова. Когда он в Незвиско наблюдал за ходом боя, в нескольких метрах от командного пункта разорвалась вражеская мина, осколок которой смертельно ранил его. Парторг батальона Борисов, рискуя жизнью, вынес замполита из зоны огня, сделал перевязку, организовал эвакуацию в тыл. Спустя несколько часов, не придя в сознание, Лахтионов скончался. Его последнее письмо жене Тоне, написанное 25 апреля («прямо в боевой обстановке получил орден, вспоминаются прошлые майские дни, и так хочется побыть с тобой»), еще было в дороге. Тоня получила письмо уже после Первомайских праздников... Замполита Лахтионова похоронили в Городенко рядом с могилой командира 1 го мотострелкового батальона майора А. И. Кулявина, погибшего 19 апреля.

А. И. Кулявин был ровесник Октября. Его родина — село Каспля Кордымовского района Смоленской области. Сын печника, он с ранних лет облюбовал профессию педагога. После окончания средней школы поступил в Смоленский педагогический институт. Однако осуществить свою мечту ему не довелось — в 1939 году со второго курса призвали в Красную Армию. Пришлось приобретать другую специальность, военную. Только окончил танковое училище, как началась война. Сразу же попал на фронт, воевал в родном краю. Под Ельней дважды ранен.

К нам пришел из 22-й танковой бригады, в составе которой участвовал в обороне Москвы. За проявленный героизм и мужество в битве под Москвой был награжден орденом Красного Знамени. Второй орден Красного Знамени получил уже как командир 1-го мотострелкового батальона нашей бригады за участие в Житомирско-Бердичевской операции. [70]

«В наступательных боях в декабре 1943 г. — январе 44 г.,— отмечалось в наградном листе,— 1-й мотострелковый батальон под командованием гвардии майора Кулявина возложенную на него задачу выполнил отлично. Лично Кулявин дисциплинированный, храбрый и волевой командир.

2 декабря 1943 г. корпус имел задачу выйти из Андрушевки в район Держановки. На 1-й мотострелковый батальон возлагалась задача прикрыть правый фланг корпуса, вставив заслон в районе ст. Бровки, Крыловка. Батальон, подойдя ближе к Крыловке, не успел окопаться, как на его боевые порядки противник перешел в наступление силою до 13 танков и более батальона пехоты, стремясь перерезать путь движения корпуса. Батальон мужественно и от- важно в течение дня отражал атаки превосходящих сил противника, не допустил его прорыва. Противник потерял 4 танка, более 250 человек пехоты и был отброшен».

Третьего ордена — Отечественной войны 1-й степени — майор Кулявин был удостоен за образцовое выполнение заданий командования в ходе Проскуровско-Черновицкой операции. Вот что писал об этом в наградном листе командир бригады подполковник С. И. Кочур:
«После успешного ввода бригады в прорыв 21 марта 1944 г. выполнение дальнейшей задачи могло быть задержано в связи с тем, что противник на левом фланге корпуса в районе м. Гримайлов создал сильный узел сопротивления с наличием танков «тигр».

Командиром бригады было приказано 22.3.44 г. 1-му мотострелковому батальону под командованием гвардии майора Кулявина обходом с севера во взаимодействии с 63-й танковой бригадой овладеть м. Гримайлов.

Гвардии майор Кулявин умело организовал наступление и взаимодействие, пробив небольшую брешь в обороне противника, устремил батальон в м. Гримайлов и начал уличные бои... Противник был окружен и уничтожен. В результате боя ему был нанесен урон: уничтожено 2 танка, из них один типа «тигр», до 20 автомашин и 120 солдат и офицеров, при незначительных потерях с нашей стороны».

В бригаде знали А. И. Кулявина как храброго, энергичного, целеустремленного, беспредельно преданного своему делу командира, верного сына Коммунистической партии.
Война свела Кулявина с военфельдшером Марфой Рубан: сначала в один батальон, затем — в одну семью. Они поженились, ждали ребенка. В январе 1944 года под [71] Винницей он провожал жену на родину. Там они навсегда расстались. Спустя месяц после гибели мужа у Марфы родилась девочка...

Гибель Кулявина была большой утратой. Особенно тяжело переживал ее старший сержант Черкашин, бывший ординарец комбата.

Пока мы стояли под Городенко, он часто навещал его могилу, носил туда цветы.

11 мая корпус вывели из боя. Мы объездили близлежащие населенные пункты — Глушков, Рашков и Тышковцы. Везде видели подбитые, обгорелые танки, автомашины орудия, разрушенные дома, бомбовые воронки. Одна огромная воронка — прямо посреди улицы. Каким был взрыв нетрудно представить — рядом с воронкой на соломенной крыше покосившейся хаты лежала заброшенная взрывной волной лошадь. Возможно, бригадная.

Дело в том, что под Казатином бригада захватила у немцев много лошадей, которых использовала вместо автотранспорта. Командарм М. Е. Катуков возмущался: «В танковой бригаде — мотокавалерия! Какое безобразие!» Отчитывал за это командиров, но в душе, наверное, понимал их. Когда обзавелись транспортом, строго-настрого приказал: «Чтобы в танковых войсках — ни единой лошади!» Однако «мотокавалерия» все же иногда встречалась. И командарм сменил гнев на милость: ничего не поделаешь, не пешком же людям за танками идти!

В Городенко с курсов младших лейтенантов вернулся Вася Вязанкин. Он стал командиром взвода роты управления.

Принимая активное участие в Проскуровско-Черновицкой наступательной операции, 1-я гвардейская танковая армия М. Е. Катукова 26 июня 1944 года двинулась дальше Конечным пунктом этого маршрута был район юго-западнее г. Дубно. Бригада проследовала туда своим ходом.