Соболев А. М.

Разведка боем. Записки войскового разведчика.

Совершив 200-километровый марш-маневр на север, армия 16 марта развертывается юго-восточнее Шведта против плацдарма противника на восточном берегу Одера. Хотя вражеский плацдарм невелик, не более 30 квадратных километров, но и на нем противник может изготовиться к контрудару, который сдержать будет нелегко нашей истощенной в боях армии, прошедшей с начала операции 700 километров и далеко оторвавшейся от своих баз.

Против нашего левого фланга гитлеровцы дерутся по-ухарски: не маскируются, наступают густыми цепями во весь рост, явно пренебрегая перебежками, тем более переползанием.

«В боевых порядках противника моряки! — получаю сообщение от подполковника Титова. — Направляю вам пленных...»

Высокий сутулый моряк в традиционной черной форме. Он широко расставил ноги, словно ждет качку на палубе во время шторма. Говорит медленно, не торопясь:

— Учился в кильской школе морских техников. Весь 304-й батальон морской пехоты из этой школы. А вот соседний батальон сформирован из подводников. Слышал, что из флотских создано 16 батальонов, и все они входят в дивизию «Гроссадмирал Дениц».

Проходит двое суток, и разведчики захватывают пленных из 16 батальонов «морских волков».

Зато на позициях предмостного укрепления восточнее Шведта, против нашего правого фланга, взять пленных удалось не сразу.

— Судя по признакам, против нас батальонов десять, а номера знаем только трех, — сетует Андрияко. — Как будто все предприняли, а «языков» нет. Прошлой ночью сам Устименко ходил, и тоже безрезультатно.

Неудачу Степан Устименко переживает болезненно. Он сидит нахохлившись, съежившись и нехотя рассказывает:

— Просто не пойму, как это получается. Вышли мы на «охоту» вечером. Ночь темная-претемная. Залегли под бугром и замечаем силуэты восьми фашистов. Следим за ними, глаз не сводим, а те и не подозревают, идут себе крадучись, часто прислушиваются. Когда они спустились к небольшому кустарничку, мы ударили по ним из автоматов. Те залегли, потом такой огонь открыли — страх! Минут десять палили. А мы этим временем охватили их с трех сторон и стреляем для показа, что они окружены. Гитлеровцы пытались пробиться назад, но не получилось, мы их опять положили. Тогда они еще того злее подняли пальбу и в атаку. Мы еще по ним ударили, еще раз положили. Ждем-пождем, когда поднимутся, а они молчат. «Хитрят, — думаю, — ждут нашей атаки, чтобы перестрелять нас».

Лежим так десять минут, а может, и больше, потом открываем огонь. Теперь фашисты молчат. Мы подползаем к ним — тишина, ни выстрела. «Смылись, — думаю, — гады!» Даю сигнал, и сразу же к кустам. И что же? Все мертвые! Четырех, оказывается мы убили во время перестрелки. У одного ранение в ногу, допустим, и он умер от раны. А вот у троих даже царапин не нашли, а тоже мертвые. Яд, наверное, приняли, фанатики такие. Все карманы у них повытрясли — ни одной бумажки, не то что там документ...

— Значит, отборные части, и их начальство следит за тем, чтобы солдаты не попадали в плен, а у идущих в разведку отбирают документы, — успокаиваю Степана, делая первый вывод из того, что он сообщил. — А нам надо перехитрить и такого осторожного врага. Мы ничего не знаем, что скрыто за загадочными батальонами. А знать надо...

— Понятно. Сегодня же сходим, — обещает Устименко и уже задорно: — Не может быть, чтобы и на этот раз сорвалось!

Степан возвращается еще ночью.

— Только вот это добыл, — виновато докладывает он и кладет на стол солдатскую книжку.

Смотрим в справочник, ищем эсэсовский 600-й парашютный батальон и не находим, нет его. Но книжка солдату выдана 16 июля 1941 года. Очень досадно, что нет «языка» из части, так старательно скрываемой фашистами. Но и за документы Степану и его разведчикам спасибо. Теперь мы знаем, что против нас есть парашютисты-эсэсовцы, которых гитлеровцы долго школили и тренировали...

Ночь близится к концу. Возвращается группа Шуры Барсукова и приводит двух пленных. У одного из них солдатская книжка рядового учебного мотобатальона, второй без документов. Они взяты в разных местах, но их вели вместе, и приходится считаться с тем, что пленные по дороге могли о чем-то договориться.

На допрос первым вызываем солдата без документов.
— Почему нет солдатской книжки?
— Взяли в штаб для отметки.
— Какой части и роты?
— Учебного мотобатальона, а роту не помню. Недавно в ней. Мы с тем солдатом вместе служили. Такие переживания, что можно и свое имя забыть, — отвечает пленный.
— Кто командует дивизией?
— Не помню, он только на днях прибыл.
— Фамилии командиров роты и взвода?

Пленный отвечает не сразу, а когда Ромадин задает ему этот же вопрос минут через двадцать, «язык» дает иные фамилии. Верный признак, что он говорит «липу», «легенду».

Второй пленный уверяет, что дивизией командует Скорцени. Командиров взводов и роты называет совершенно других, чем первый.

— Вы грубо врете! Вашей ротой командует Генрих Штудниц, — обрываю пленного. — Вот показания вашего же товарища.
— Он не из нашей части и не знает наших офицеров. А я говорю правду, — утверждает допрашиваемый.

После ряда вопросов и очной ставки наконец-то удается выяснить, что пленный без документов принадлежит к 600-му парашютному батальону эсэсовцев, кое-что узнали об организации этого батальона, что дивизией-«бабочкой», не успевшей получить даже номер, командует Отто Скорцени.

— Не тот ли Скорцени, который выкрал из-под королевского ареста дуче Муссолини? — припоминает Ромадин. — У нас где-то и газета есть с описанием этого случая. — Николай Петрович роется в кипе гитлеровских газет и находит номер с портретом Скорцени: — Он, вот и шрам на щеке, о котором говорят пленные.

Вновь вызываем парашютиста. Он признается, что служил в той части, парашютисты которой участвовали в похищении Муссолини, что их батальон арестовывал заговорщиков против Гитлера в июльские дни 1944 года, а в октябре свергал бывшего друга фюрера — диктатора Венгрии адмирала Хорти. «Я в не недавно, лишь второй месяц», — как бы оправдываете эсэсовец. Он очень беспокоится за свою жизнь и поминутно справляется, что он должен сделать, чтоб оправдаться перед русскими.

Так вот что за части перед нами! Вот почему та трудно из них брать «языков»? Пленный говорит, что около Шведта в обороне несколько эсэсовских батальонов, которые прежде подчинялись Скорцени…

Нас это не удивляет: Гиммлер командует группе армий «Висла» и на более важные участки поставил своих верных людей. Пока советские армии были еще далеко, Скорцени выбивал капитулянтские настроения у немцев. Онемеченный поляк, пойманный в лес у Одера, с ужасом говорит:

— При обыске задержанных машин в одеялах и разном барахле эсэсовцы нашли спрятавшихся армейских офицеров и тут же их пристрелили. В поезде обнаружили нескольких офицеров, переодетых в форму пожарников, — расстреляли без суда и следствия. Двоих гражданских повесили за то, что те передали продовольственные карточки дезертировавшим солдатам.

Немец, перебравшийся из Шведта через Одер, со слезами рассказывает о том, что в городе висят трупы на деревьях, на перилах мостов, у вокзала, на кладбище. Висят гражданские и военные, со щитами на груди и без щитов...

— А все он, Отто Скорцени — вешатель! — заканчивает немец.

Но ни зверства гестаповцев, ни их истребительные и парашютные батальоны — мастера вести войну из за угла — не спасают положение. Сменившие на стрелковые части и полевая артиллерия после мощного удара «илов» гонят «надежду» фюрера за Одер.

Используя разрывы между облаками, самолета ведут разведку. Они отмечают юго-восточнее Штеттина скопление автомашин и танков. Ночью по мостам через Одер движение на восток железнодорожных эшелонов с танками и артиллерией. Над этими известиями следует серьезно задуматься. Связываюсь с разведотделом фронта.

— Верно ли я понимаю, что противник создает группировку восточнее Штеттина?

Телеграф выбивает приветствие, а потом и ответ: «Тут уже сосредоточились две танковые, три моторизованные и две пехотные дивизии. Все они прибыли с западноевропейского фронта».

В середине февраля враг атакует и теснит пехоту соседней армии на 12 километров. Дальше противник продвинуться не может. Однако угроза правому флангу фронта по-прежнему остается реальной. Терпеть такое положение нельзя, тем более в предвидении очередной операции по овладению Берлином. Ставка решает разбить померанскую группировку гитлеровцев войсками 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Наша армия будет наносить удар от Арнсвальде на север и занимать сильными «ежами» узлы дорог до самого Кольберга, что на берегу Балтики, и таким образом словно бы расставит огромную сеть, через которую будет процеживать отходящие из Восточной Померании на запад войска противника.

Утром 1 марта 1945 года артиллерия и авиация кромсают позиции гитлеровцев. Враг не выдерживает и отходит. В этот же день наша армия вводится в прорыв. Пленные говорят о больших потерях, об отсутствии управления, о массовых расстрелах без суда, о произволе гестаповцев.

С каждым часом погода становилась капризнее. Густой снег перемежается с дождем. Раскисшая почва глубоко засасывает свернувшие с дороги автомашины и танки. Войска передвигаются только по шоссе, да и то с опаской: отступая, враг оставил за собой тысячи мин, подорвал мосты, разрушил полотно. На преодоление одного километра иногда приходится тратить не менее часа времени.

Действия противника просты: скрыться и избежать с нами встречи. Там, где нельзя уклониться от боя, некогда хваленые и самоуверенные гренадеры фюрера не проявляют былой расчетливости и хитрости, а скопом бросаются напролом и сотнями гибнут под нашим огнем.

Штаб армии располагается в деревушке у опушки старого большого леса. Накануне разведчики гвардии капитана Байкова сообщали, что в 20 километрах от нас около 3 тысяч гитлеровцев находятся в «блуждающем котле». В связи с этим армейский мотоциклетный батальон размещаем рядом со штабом в старинном двухэтажном замке.

Около полуночи в лесу вспыхивает ураганная стрельба, рвутся гранаты. Сторожевой пост гвардии старшины Иляхина ведет неравный бой с замеченным днем «блуждающим котлом», выходящим на штаб армии.

Поднятые по тревоге разведчики вскоре отгоняют противника. «Котел» ползет юго-западнее и выходит на соседнюю деревню, в которой размещаются редакция армейской газеты и автомастерские. Там нет прикрытия, и враг налетает на деревню огненным смерчем. Мотоциклисты Байкова бросаются на помощь товарищам. Шум боя дополняется стрельбой танковых орудий. Перестрелка смолкает сразу. Гитлеровцы, оставив убитых и раненых, бегут в направлении Шифельбейна, где располагается штаб 8-го гвардейского мехкорпуса. Немедленно вызываем к телефону Андрияко:

— Готовьтесь к встрече, на вас пошел «котел».
— Сейчас же доложу. По правде, у нас тут не гус...

Проводная связь внезапно прекращается.

Да и откуда быть «густо», если бригады находятся в 40 километрах. В боевую цепь ложатся все работники штаба, на прямую наводку выводится из мастерской единственная «катюша» с пробитыми скатами и противотанковая пушка.

Гитлеровцы к Шифельбейну подходят перед рассветом. Они с ходу бросаются в атаку, но откатываются. Последующие атаки более настойчивы. Из штаба корпуса радиодонесения тревожные: людей мало, на исходе боеприпасы.

— Казалось, что не сдержать, — рассказывает! Александр Васильевич Андрияко о событиях того утра. — Больше тысячи гитлеровцев, а нас сотни три вместе с радистками. Ночью не видели и отбивались уверенно, а когда глянули на рассвете — матушки мои, да их полное поле! Признаюсь, робость взяла. Немцы поднялись в атаку, ну, думаю, пропали... Мы открыли огонь, «катюша» выпустила последнюю мину. У нас никакой надежды: если даже ближайшая подмога придет через десять минут, и то будет поздно. Глядим и глазам не верим: немцы залегли, потом мелкими группами отходят в лес, а 186 человек сдались в плен. Просто на волоске удержались...

В течение суток несколько раз дождь сменяется снегом, который тут же тает. Иногда дует северный ветер, и тогда наступает страшная гололедица. А стоит между облаков проглянуть солнышку — и сразу же чуть приметной синеватой дымкой поднимается испарина, дрожит горизонт и пахнет озимями.

Впереди, всего в сутках движения, путь войскам преградит река Перзанте. От полой воды она раздалась вширь и километровой полосой пролегла к морю, лишь в четырех местах перехваченная мостами. И миновать эту преграду невозможно. Вот почему гвардии старший сержант П.Ф. Веряев и его 12 товарищей получают задачу захватить один из мостов и удержать до подхода своей бригады.

Оказавшись в тылу врага, разведчики заходят в дом лесника. Старик немец их встречает с опаской, но вскоре соглашается вывести пешую партию Веряева прямо через лес к дому крестьянина близ Бельгарда, с чердака которого виден мост.

И в самом деле, мост виден как на ладони. Вот одна машина останавливается на обочине, из-под ее тента выскакивают солдаты, разгружают ящики и расставляют их по мосту. Начинаются обычные при минировании действия саперов: укладка и крепление зарядов, подвеска шнуров. Четыре солдата занимают окопы недалеко от дамбы. Старшему сержанту верится и не верится, что они видят не только закладку зарядов, но узнают и места расположения подрывников.

Как-то быстро холодный ветер с моря нагоняет плотные тучи, падающие снежинки, создают непроглядную пелену и скрывают сперва городок, потом мост и реку. Длинной змейкой взвод ползет к дамбе и по ее подошве повертывает к мосту — надо поспеть к смене часовых. По верху дамбы взад и вперед проходят машины и пешие. По отрывочным словам и интонации разговора в стане врага чувствуется беспокойство и растерянность. После полуночи движение резко сокращается. Разведчики Ефимов и Алесанян переодетые в форму гитлеровцев, поднимаются на дорогу и как ни в чем не бывало идут к мосту.

Опытным, смелым и находчивым разведчикам удается снять вражеских часовых тихо и быстро. На охрану моста встают Ефимов и Алесанян. Разведчики—саперы сразу же обезвреживают заряды, а Веряев с тремя товарищами занимает окоп, в котором сходятся шнуры.

Наступает время смены постовых. Из утренней серой мглы показываются четыре силуэта. Они останавливаются, о чем-то говорят, после чего двое идут к мосту, один к окопу Веряева и один остается на месте, вскинув автомат наизготовку.

Гитлеровец подходит к окопу Веряева, что-то спрашивает и, не дождавшись ответа, прыгает к нему, толкает накрывшегося трофейным плащом старшего сержанта, сидевшего на месте дежурного сапера. И в это время фашист получает сильный удар по затылку падает без сознания...

Тревога в стане врага не предвещает ничего хорошего, и разведчики изготовляются к отражению атаки. Метрах в пятидесяти за пеленой снега показываются вражеские солдаты. Веряев нажимает на спуск автомата. Вызов брошен, начинается открытый бой за мост.

Первую атаку разведчики отбивают без особого напряжения, вторую — с трудом. Темно-серая туча, волоча снежный шлейф, проплывает на юго-восток, и становится неожиданно светло. Старшина Веряев впивается глазами в крайние постройки города. 3а ними накапливаются вражеские солдаты. Вверху непрерывно воет, часто-часто рвутся мины и снаряды: враг готовится к новой атаке. Веряев выглядывает из укрытия. Сотня, а может, и больше гитлеровцев идут сплошной цепью, стреляют из автоматов не целясь.

Открывает огонь и гвардии старшина. Его примеру следуют все разведчики. Вражеская цепь редеет, ломается, и фашисты бегут обратно.

При очередной атаке противник не залегает под автоматным огнем, не бежит обратно, а рвется вперед. Дело доходит до гранат. Тут-то враг лишается боевого порыва, солдаты ползут обратно, а из-за построек высыпает свежая цепь. Она выравнивается и катится к мосту.

— Приготовиться! — кричит Веряев и приседает на дно окопа от близкого разрыва мины. Он не знает, сколько человек осталось во взводе, и это порождает мысль, удастся ли выстоять и удержать мост?..

Над головами шуршит снаряд и рвется вблизи атакующих, второй снаряд падает более метко, и в бешеной пляске дыбятся десятки взрывов, поглотив атакующих. Из-за реки доносится надсадный рев «тридцатьчетверок» и выстрелы танковых пушек. Головные машины грохочут по мосту и скрываются за пеленой копоти, не успевшей рассеяться после артиллерийского налета.

Наконец-то «сеть» расставлена до самого побережья, главные узлы дорог занимаем «ежами». Теперь для многих тысяч гитлеровцев, отходящих из Восточной Померании, путь пролегает через бездорожные районы, леса, в обход населенных пунктов.

Армия «сетью» стоит вторые сутки. Значительных боев нет, но перестрелка не смолкает. Подходит пехота и прочно закрывает для гитлеровцев пути на запад. Враг поворачивает вспять и торопится к Гдыне.

Наша армия поступает в распоряжение командующего 2-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского для нанесения удара на Гдыню с запада.

Наступали мы на запад, на юг и на север, в последней операции между Вислой и Одером протаранили 14 оборонительных полос и рубежей, прорвали Мезерицкий укрепрайон, пересекли Померанию к морю. А чтобы наступать с запада на восток — такого еще не бывало, это предстоит впервые.

До штаба фронта свыше 100 километров. Дорога шоссейная, но не разгонишься. Ночью идет дождь, а утром морозит. Для получения задачи едут командующий армией и член Военного совета. С ними начальник оперативного отдела полковник М.Т. Никитин и я.

В штаб добираемся благополучно. Сразу же иду в разведывательный отдел. Полковник Б.К. Ермашкевич разворачивает аэрофотосхемы, на которых отчетливо видны траншеи, противотанковые рвы и лесные завалы.

— Здесь прижали, — Ермашкевич показывает на Восточную Померанию, — двенадцать пехотных, две танковые, одну моторизованную дивизии и четыре боевые группы. Дивизии понесли большие потери, к тому же у них мало боеприпасов и еще меньше горючего. Но массовой сдачи в плен не было, дерутся упорно. Мы считаем, что с частями усиления тут будет тысяч сто.

Полковник достает из папки несколько приказов противника, перехваченных по радио, и продолжает:

— А его замыслы таковы: на заранее подготовленных рубежах малыми силами сдержать наше наступление, основную массу войск через порты Гдыня и Данциг эвакуировать морем на Берлинское направление. Можешь убедиться, — он подает бумаги. — Это, брат, не то, что мы имели под Наро-Фоминском в сорок первом. Помнишь?

В памяти проходит то тяжелое время, когда мы в армии могли получать сведения о противнике только от наблюдателей и от «языков», которых приходилось добывать дорогой ценой. И как мы были рады первым радиоперехватам, позволявшим всего лишь за полчаса знать о вылете вражеской авиации, о готовящейся атаке...

Армия сосредоточивается восточное города Штольпа. Десятки разведывательных дозоров сразу же выходят в боевые порядки стрелковых дивизий и впиваются в противника. Четыре его дивизии, в том числе одна танковая, отходят на заранее подготовленный рубеж по реке Лебе, примерно в 60 километрах западнее Гдыни. Если сядут они в готовые укрепления, выбивать будет трудно.

Стрелковые части остаются позади. Солнце припекает так, что многие разведчики скинули шинели. Боевых столкновений с противником, по сути, нет, но продвижение медленное: на каждом шагу завалы, мины воронки от мощных фугасов. Андрияко доносит, что все боевые машины танковой дивизии противника из-за отсутствия горючего подорваны. Против левого крыла армии гвардии майор Казнодей никак не может догнать врага. На центральном направлении наступает мотоциклетный полк.

На дорогах тысячи повозок, телег, фургонов эвакуирующихся немцев. Часть из них оглоблями на запад, часть — на восток: первое указание было ехать за Одер, потом приказали повернуть на Данциг.

Там, где можно съехать в поле или лес, сколько глаз охватывает, беспорядочное скопление повозок, палаток, чем-то напоминающее стоянки кочевников.

У одного такого табора останавливаемся. С редкими белыми волосами старик, женщина и трое детишек оплакивают околевшую лошадь. Откуда-то доносится жуткий крик, вероятно, сошедшей с ума женщины.

В повозке, набитой всякой домашней утварью и рухлядью, сидит седовласая старуха, мальчик лет десяти и маленькая девочка. В их взглядах нет ни страха, ни грусти, ни тоски, а какое-то тупое безразличие. На вопросы переводчика Ромадина, женщина монотонно отвечает:

— Мой муж три дня назад подорвался фаустом. Вот его могилка, — и старушка показывает на холмик. — Сегодня утром здесь, — немка кивает на свеженасыпанный холмик, — похоронила дочь, мать вот этих сироток. Теперь хорошо ей... Мой бог, скоро ли нас возьмешь к себе? — молитвенно сложив руки, говорит немка и смолкает, глядя на лежащую обессиленную лошадь.

Владелец повозки с метровым белым флагом настроен оптимистически и держится бодро, на все события смотрит со злым сарказмом. К боку его повозки прикреплена фанера, а на ней четко выведено готическим шрифтом: «Повозка моя — крепость моя», а ниже прибита подкова.

— У меня было три сына. Два погибли на фронте, а третьего арестовали гестаповцы. Жив ли? Свой дом я бросил в феврале, — говорит старик. — Но ведь каждый дом был крепостью, и, чтобы не ослаблять мощь Рейха, я свою повозку тоже превратил в крепость, — издевается немец. — Никому я этой идеи не открыл и совсем не знаю, как она стала известна Адольфу, а о повелел на каждую повозку выдать по пять фаустов. Ведь крепость должна иметь оружие! Гренадер-инструктор стал обучать, как стрелять фаустом, да что-то сделал неверно, и сам разлетелся и еще шесть человек разорвало. Потом все фаусты снесли туда, — старик показывает в сторону песчаного карьера.

— И деревни все крепостями стали, не войдешь них, везде барьеры стоят, — замечаю я.

Немец горько улыбается:

— На них Гитлер может положиться! Они задерживают русских ровно на четыре минуты. Первую минуту танкисты тратят, чтобы осмотреться и вылезти и, танка. Две минуты они хохочут над препятствием. Последняя минута уходит на посадку в танк и преодоление заграждения. Нет, уж если зубы поломаны, то деснами не укусишь, — заключает немец твердо.

На широком фронте разведывательные части и передовые отряды выходят к побережью Данцигской бухты. Мотоциклетный полк овладевает Путцигом и загоняет до шести батальонов противника на длинную уз кую косу.

Путциг — небольшой уютный город, прижавшийся к западному берегу бухты. В нем много красивых и богатых особняков, в которых проживали генералы, адмиралы и артисты. Многие покинули город, и конечно же в первую очередь военные и их семьи.

У старшего сержанта Приезжева вызывает подозрение сгорбленный старичок в изодранном, но не притершемся к плечу пальто. У этого человека голова и борода седые, но нет на щеках старческого серо-землистого налета и морщин. Приезжев задерживает необычного «гросфатера» и доставляет в штаб. Объяснения старика крайне противоречивы. Он явно путается. Уличенный во лжи, немец срывает парик, прикрепленные бороду и усы.

— Я офицер флота, — представляется он. — Дезертировал из порта Гдыни. — Потом, словно что-то вспомнив, выбрасывает руку вперед и отчеканивает: — Гитлер капут! Я давно понял, что война против русских дело проигрышное. Но надеялся, вернее, хотел надеяться на чудо, которое обещали Гитлер, Геббельс и адмирал Дениц.

Флотский служака входит в раж. Интересно бы до конца его выслушать, да только нас интересует другое: кто обороняется в Гдыне, какие силы там имеются?

— Могу говорить только о морских. С сухопутными не был связан. Есть корабль «Шлезен» с четырьмя 180-миллиметровыми орудиями. Экипаж 700 человек. — Далее офицер сообщает еще много данных, подробно рассказывает о тяжелом крейсере «Шер», о вспомогательном крейсере «Гектор», о минных тральщиках, подводных лодках.

Флотского офицера немедленно отправляем в разведотдел фронта.

Проходит минут десять, и тот же старший сержант приводит переодетого адмирала.

— Приказал доставить командир роты старший лейтенант Палеев, Он передал документы, уличающие этого субчика. Вот они, — Приезжев подает пакет с. фотографиями, парадный мундир и эполеты с золотыми кистями.

На первом снимке адмирал сидит в парадной форме за столом в рабочем кабинете. Сличаю с приведенным — сходство неопровержимое. На втором снимке адмирал в халате поливает цветы, на третьем он мило беседует с красоткой. Немец смотрит на меня совершенно спокойно. Потом говорит, что он артист, и его амплуа — роли морских офицеров. Здесь он в роли гроссадмирала.

— Исполнял и другие роли, — он достает из кармана пачку фотографий и кладет на стол.

На всех снимках он: матрос торгового флота, преуспевающий лавочник, владелец фирмы, обманутый муж и курортный донжуан.

— Забирайте свои вещи и идите домой, — говорю артисту.

— Позвольте это оставить, — показывает на гроссадмиральский мундир. — Иначе меня опять приведут к вам. И вряд ли потребуется этот реквизит в дальнейшем.

Армия завязывает бои на окраинах города Гдыни. Туда приковано все внимание разведки. По нашей просьбе штаб фронта фотографирует с воздуха прилегающий к городу район. На широких планшетах видим две позиции, состоящие из трех траншей каждая. Перед первыми траншеями отдельные окопы для пулеметов и фаустников. Наиболее удобные для танков направления пересечены противотанковыми рвами, барьерами, надолбами, на улицах города заметны баррикады.

Армия атакует раз, потом еще, но успеха не имеет. Подходят стрелковые дивизии и совместно с нашими танками прижимают врага к морю. Наиболее ожесточенные бои разгораются 21 марта. На каждое наше вклинение враг отвечает контратаками, поддержанными авиацией. 22 контратаки за один день — такого упорства нам встречать не приходилось!

Но гарнизон города и порта тает, слабеет. Не помогают фашистам ни расстрелы, ни виселицы. Через несколько суток Гдыня капитулирует.

ИТОГ — ПОБЕДА!

Апрель. Четвертая военная весна. Наша танковая армия выходит на финишную прямую. Она вновь в составе 1-го Белорусского фронта. В его штабе изучаю обстановку. Развернув карту Западной Европы, полковник А. М. Смыслов поясняет:

— Пока вы колесили в Померании, англо-американские войска продвигались, почти не встречая сопротивления. Словно бы там весь фронт распался. Тем не менее ни одной дивизии от нас гитлеровцы не сняли. Более того, в марте и апреле на Берлинское направление переброшено с запада девять дивизий.

— А это что за парашютики? — показываю на изображение раскрытых зонтиков над некоторыми городами западной части Германии.

— Так помечаю города, сдавшиеся мелким группам парашютистов, — объясняет Александр Михайлович. — Есть случаи, что 10-тысячные гарнизоны немцев капитулируют перед двумя-тремя офицерами союзников, вызванными самими же гитлеровцами. Против нас же гитлеровцы дерутся как черти. Никаких нет надежд на успех курляндской и восточнопрусской группировок, а уводить их Гитлер, видимо, и не собирается: пытается выиграть время, надеется на «почетный» мир, если не на конфликт внутри антигитлеровской коалиции.

Я еле успеваю следить за сменой карт.
— Гляньте, что они построили на подступах к Берлину? — показывает Александр Михайлович карту с оборонительными рубежами и узлами. — Это с ходу не возьмешь, прогрызать придется...

1-й гвардейской танковой армии предстоит наступать с плацдарма 8-й гвардейской армии, в разведывательном отделе которой постоянно находится подполковник Дубинский. Виталий Абрамович несколько дней подряд докладывает, что противник совершенствует оборону, действия наших разведчиков отражает огнем минометов, артиллерии и стрелкового оружия. 13 апреля после обычного доклада добавляет:

— Завтра будут работать наши коллеги.

— Проводят разведку боем силами передовых батальонов, — разъясняет генерал Шалин после разговора с начальником штаба соседней армии. — Может, имеете желание посмотреть?

Рассвет встречаю на наблюдательном пункте в разбитом доме по ту сторону Одера. Над низким плотным туманом видны редко разбросанные черепичные крыши и вершины тополей. А когда ветер сгоняет туман на север, открываются темно-зеленые поля озимых и ветлы, выстроившиеся шеренгами вдоль дорог и канав, до краев наполненных талыми вешними водами. Неистово кричат грачи, таская в гнезда ветки и солому. При каждом близком взрыве или выстреле они недоуменно каркают, взлетают и, сделав над гнездовьем несколько кругов, вновь принимаются за свои грачиные дела. Погода теплая, тихая, она словно присмирела от предчувствия взрыва ожесточенной битвы.

Слышится яростное шипение, и, оставляя за собой хвосты белого дыма, в сторону врага летят сотни мин, выброшенных «катюшами». Гремит артиллерия, воздух содрогается от взрывов. Поля, деревья и разбросанные домики скрываются в густой серой пелене. Взвиваются сигнальные ракеты. Артиллерийский огонь продвигается на запад. За огневым валом идет в атаку пехота.

Действия передовых батальонов враг принимает за начало большого наступления и отводит свои части с первой позиции на вторую. Пленные давно небриты, грязные, мокрые — во всех окопах вода. Многие тяжело контужены.

— Исход один — плен или смерть. Так пусть будет лучше плен, а с ним и жизнь, — говорит пехотинец.

Возвращаюсь в штаб, и сразу же к генералу Шалину. Там и командарм Катуков.

— Что нового у противника? — спрашивает командующий.
— Полосы обороны дивизий в среднем по 5 километров, а на батальон приходится только 800 метров по фронту.
— Да, плотность большая. Обычно дивизия оборонялась на 15 километрах. Сколько же они наскребли резервов?
— Известны восемь дивизий, из них пять моторизованных, одна танковая. Кроме того, в Берлине сформировано до 200 батальонов фольксштурма, есть много зенитных частей, специальных батальонов самого различного назначения.
— Многовато, к тому же они будут вести бои, опираясь на оборонительные сооружения и рубежи, как говорится, у себя дома, где и стены помогают. Сомнений нет, что противника сокрушим. Но какой ценой? Что сделать, чтобы меньше потерять жизней?

Ночь, а в отделе никто не смыкает глаз. Поминутно прислушиваемся к тяжелому глухому рокоту бомбовозов, уходящих в сторону Берлина. Авиация наносит удары днем и ночью. Незаметно переходим к вопросам послевоенного устройства личной жизни. Семенов хочет поступить в Военную академию, Сулла — быть учителем.

— Я тоже стану учителем, но прежде, сразу же после окончания войны, женюсь, — говорит капитан Лапко и густо краснеет. О договоренности с Женей, машинисткой оперативного отдела, пожениться сразу же после войны Миша Лапко говорил по секрету уже со всеми в отделе, но на «общее суждение» выносит впервые. Решение Миши одобряем — Женя симпатичная, воспитанная девушка.

Под утро звонит Дубинский:
— Ночью было относительно спокойно. Пленные показывают, что южнее Зеелова оборона несокрушима и красные будут поражены «чудо-оружием».

Не только мы, но и пленные в «чудо-оружие» не верят. Но о Зееловских высотах задумываемся серьезно. У нас накоплено много сведений об этом рубеже. Из опроса «языков» выяснилось, что высота восточного обрыва Берлинского плато над долиной Одера 50 метров. Крутизна для машин недоступна, и танки могут подняться наверх только по дорогам.

Полковник Смыслов присылает для ознакомления аэрофотопланшеты Зееловских высот. На них отчетливо видны траншеи, окопы, танковые капониры, площадки артиллерийских орудий, во многих местах эскарпы, противотанковые рвы. Наиболее прочно прикрыты дороги, идущие на высоты по узким и длинным дефиле. Трудность прорыва рубежа увеличивается и тем, что его глубина совершенно не просматривается с наших наблюдательных пунктов, значит, исключается подавление и разрушение отдельных огневых точек нашими артиллеристами.

— Пока пехота не вылезет на гребень, нам с танками и соваться нечего, — говорит генерал Катуков, изучив снимки.

Противник оказывает дьявольское сопротивление нашим передовым батальонам, вводит в бой вторые эшелоны дивизий. Однако несмотря на это, оставляет все новые и новые участки. Получаем информацию от воздушной разведки: к Зееловским высотам идут две мотодивизии и еще две мотодивизии в колоннах в районе Шведта. В прошлых операциях не было случая, чтобы противник вводил резервы в дело в борьбе за первую полосу обороны.

— Все логично, — говорит генерал Катуков. — Ведь исход битвы за Берлин зависит от сражения на Одере.

Во второй половине дня 15 апреля разведывательные подразделения наших корпусов выдвигаются на плацдарм, в боевые порядки стрелковых частей. На плацдарме такое скопление людей и техники, какого не приходилось видеть прежде. Группа гвардии майора Казнодея рассредоточилась всего лишь в полутора километрах от противника. То и дело с воем пролетают шальные пули, по соседству рвутся мины и снаряды. Ребята шутят и сопровождают солеными словечками каждый близкий разрыв. Настроение у них бодрое, горят желанием скорее вступить в дело...

— Нам только взобраться на высоты, а там ничто не задержит, — с наигранным хвастовством говорив Андрияко. В самом же деле Александр Васильевич волнуется, стал сдержаннее, чем обычно, куда девалось былое боевое озорство.
— Что с тобой случилось?
— Очень паршивое место, если придется перед ними развертываться, — показывает Андрияко в сторону высот, вернее, обрыва плато, идущего к Берлину. — Никакого маневра танками. Так и лезь в лоб. Везде канавы, мины. Саша Долгов ползал ночью до самых высот, и везде одно и то же.

Пленный офицер, высокомерно державшийся на допросе, заявил: «Если вы отстояли Москву, тем более мы у стен Берлина не только выстоим, но нанесем вам смертельное поражение». Память невольно воскресила тяжелые времена битвы под Москвой. Тогда враг находился к нашей столице ближе, чем мы сейчас к Берлину. Гитлеровцы хвастались на весь мир, что Москва видна в бинокль, что еще день-два — и столица «варварского государства» падет. Ныне те же фашистские пропагандисты взывают к чувствам «настоящих мужчин избранной нации» и советуют брать пример с «варваров», показавших образец патриотизма при обороне Москвы.

Присутствовавший при этом допросе командир танковой роты гвардии старший лейтенант Долгов не удержался:

— Не бреши, ваше благородие! От берлинских ворот нам не будет поворот. Не за тем шагали тысячи километров! Добром не откроете ворота, так с петель сорвем! — он жестом показал, как это будет сделано...
Вблизи рвануло, засвистели осколки, на спины полетели комки земли. Плотнее жмемся ко дну щели.

Когда я уезжал из штаба армии, Михаил Алексеевич наказывал к вечеру быть на высоте, заросшей лесом, по соседству с наблюдательным пунктом 8-й гвардейской армии. Так и поступаю. Без труда разыскиваю блиндаж разведчиков, и в нем «полномочного представителя» подполковника Дубинского. Виталий Абрамович докладывает о действиях противника:

— На зееловский рубеж вывел свежую моторизованную дивизию. Эсэсовскую, достаточно сильную, около 50 танков. Сформирована в начале марта.

Ночь темная, беззвездная. Стоит густой туман, тянет сыростью. На стороне противника вспыхивают зарева, а через секунды на нашей стороне всплескиваются разрывы. Лениво отвечают наши дежурные артиллерийские батареи. Так проходит час, второй.

Приезжает генерал Катуков:
— Ну, что на Зееловских?
— Еще введены резервы...

Командарм смолкает, только сигаретой затягивается глубоко, со свистом. Сигареты сгорают быстро. Звучным хлопком он выбивает из мундштука окурок, вставляет на его место целую сигарету и щелкает зажигалкой.
— Севернее Зеелова или южнее?
— Южнее.

Много вопросов задает Михаил Ефимович по группировке противника, а потом, подсвечивая себе под ноги фонариком-урчалкой, торопливо шагает в сторону блиндажа Маршала Советского Союза Г. К. Жукова.

Восточная сторона неба становится светло-синей. Сырая прохлада настойчиво лезет под шинель, хватает за пальцы.

На размене пятый час. Высота словно оживает. Огневые полосы «катюш» прочерчивают небо с востока на запад, и вся долина вспыхивает от выстрелов тысяч орудий. Взлетают ракеты, и включаются 100 с лишним миллиардов свечей, сосредоточенных в 143 мощных прожекторах. Их лучи упираются в густой туман и заставляют его светиться фантастическим оранжево-фиолетовым расцветом. Земля трясется, как больной в ознобе. Кюстринский плацдарм превращается в сплошное неистово бурлящее серое море, извергающее пламя.

Несколько прожекторных лучей резко взмахивают вверх, и стрелы «катюш» летят более круто, артиллерия катит огневой вал к высотам, а за ним наступают наша пехота и танки. Взята одна траншея, вторая. Пленные в состоянии крайней истерии кричат одно и то же: «Аллес капут!»

Перед высотами атакующие попадают под сильный вражеский огонь. Только в направлении Дольгелина пехоте удается вклиниться во вторую полосу обороны и взобраться наверх. Противник развертывает из резерва эсэсовскую дивизию «Курмарк» и сбрасывает атакующих в долину.

Командующий фронтом Г. К. Жуков, разрешает танковой армии вступить в сражение. Передовые отряды корпусов завязывают огневой бой.

В отдел возвращаюсь поздно вечером. Майор Семенов, капитаны Сулла и Ромадин допрашивают пленных. «Языки» подтверждают уже известное нам. Капитан Лапко по телефону запрашивает соседей. Узнаем, что на фронте в 20 километров Зееловских высот противник ввел в бой уже пять дивизий с 200 танков и штурмовых орудий. Они поддерживаются артиллерийским корпусом. Такие силы плюс оборудованный рубеж могут отразить очень мощные атаки.

Перестрелка не смолкает и ночью. Над ничейной полосой друг другу навстречу летят тысячи трассирующих пуль. Вражеская артиллерия, как и днем, ставит заградительные огни. Разведывательная группа гвардии майора Казнодея ползет к высотам и встречается с разведкой фашистов. В короткой схватке наши захватывают пленных — на них обмундирование индивидуального пошива — и документы, выданные в штабе неизвестной нам эсэсовской дивизии «Мюнхеберг».

— Скажите, вы давно служите в этой дивизии? — спрашивает пленного капитан Ромадин.
— Около суток, — отвечает «язык» и улыбается.

Ответ эсэсовца Николай Петрович принимает за насмешку и как-то теряется: .
— Вы, пожалуйста, без шуток, сегодня не до них! — Ромадин хмурит брови.
— Я вполне серьезно, — торопится объяснить пленный. — Наш батальон охранял ставку фюрера и только в 16 часов вчерашнего дня нас направили в дивизию. Ночью мы пошли в разведку и попались...

Таким образом, узнаем, что южнее Зеелова враг еще больше насыщает людьми и техникой и без того плотные боевые порядки. Ну что ж, для него же хуже. 17 апреля, лишь забрезжил рассвет, на всех направлениях, так же как и утром прошлого дня, грохочут тысячи орудий, волнами плывут самолеты, и все это обрушивается на вражеские позиции.

Казалось, что на высотах ничего не уцелеет, никто не останется в живых. Наша пехота и танки за мощным валом артиллерийского огня переходят в атаку. В некоторых местах образуются вклинения во вражескую оборону. Еще нажим, и выскочим наверх! Но враг сосредоточивает из глубины огонь арткорпуса, а потом контратакует и восстанавливает утраченное положение.

Разворачиваю перед командармом фотопланшет и карту крупного масштаба. Генерал сразу же впивается взглядом севернее Зеелова. Там и местность для танков более удобна, чем южнее, и оборона не так прочна, как по высотам.

— Бить по всему фронту равномерно, как это делаем мы, мало толку, — обращается Катуков к Шалину. — Подбросим побольше артогня и авиации правофланговому корпусу, пусть он прорвется на своем направлении, а следом за ним повернем и всю армию...

Наши войска осуществляют фронтальный прорыв. При его выполнении успех решает только сила. Она же на нашей стороне. На ударных направлениях мы имеем артиллерии в восемь раз больше, чем у противника. Под воздействием силы даже металл «устает» и деформируется. Тем более устает вражеская оборона севернее Зеелова. Наш правофланговый корпус вклинивается в оборону гитлеровцев, за ним тянутся и остальные силы армии. Правее нас 5-я ударная армия генерала Н. Э. Берзарина тоже продвигается километров на десять.

Противник бросает в бой все новые и новые дивизии, батальоны фольксштурма, команды истребителей танков, сформированные из членов гитлерюгенда, ставит зенитные батареи на противотанковые позиции. Каждый шаг вперед требует от наших войск огромных усилий. Приходится буквально выковыривать неприятеля из глубоких окопов и траншей, подавлять его железобетонные огневые точки, разбивать металлические колпаки и закопанные танки. Вгрызаясь во вражескую оборону, мы вырываем у него один за другим опорные пункты. Но фашисты сразу же латают слабину свежими резервами, и нам опять приходится «грызть».

При таком ведении боя войсковые разведчики находятся в боевых порядках штурмующих. Они хватают «языков», ищут огневые точки, в первую очередь противотанковые, принимают пленных и собирают документы. При первой же возможности дозоры устремляются в тыл врага, чтобы заглянуть в глубину его обороны, нарушить управление и поколебать его устойчивость. Смелые рывки дозоров под командованием уже известных своей находчивостью и боевой дерзостью майора Казнодея, старшего лейтенанта Антипова и майора Петропавловского не приводят к желаемым результатам.

На четвертые сутки крепким орешком на пути армии оказывается Мюнхеберг, преграждающий нам путь к восточной окраине Берлина. Гитлеровцы в этом городке обороняются стойко, в ответ даже на незначительный наш успех переходят в контратаки или же вводят резервы и ликвидируют прорыв.

— Направьте в тыл этого узла разведгруппу, да посильнее, — советует генерал Шалин. — Есть что-либо под рукой?
— Армейский мотоциклетный батальон.

Вечером Байков докладывает о готовности к выходу на задание. Распоряжений немного, команд еще меньше, роты послушны взмахам сигнальных флажков, миганию фонарика. Вытягивается мотоциклетная рота, за ней рота бронетранспортеров, далее вторая мотоциклетная рота, противотанковая батарея. Танковая рота повзводно в голове, середине и в хвосте колонны.

Словно расплеснутая вода, мотоциклетные роты растекаются по просекам и просто между деревьями — лес редкий, культурный, грунт твердый — и обнаруживают в засаде пехоту, танки и артиллерийские орудия. Сколько сил у противника, ночью не определить. Враг открывает огонь по мигающим фарам мотоциклов, замеченным еще вдалеке.

Байков развертывает в линию танки, ставит на позиции орудия противотанковой батареи, а остальные роты с включенными фарами направляет в обход. Враг нервничает, над ним фейерверк осветительных и сигнальных ракет, а когда вспыхивает «пантера», на части разлетается пушка и он видит мигание фар на своих флангах, отходит. «Тридцатьчетверки» нападают более дерзко и поджигают еще три вражеских танка. Гренадеры фюрера, не пытаясь сопротивляться, бегут к Мюнхебергу, а мотоциклисты выскакивают на аэродром и захватывают 38 самолетов.

Батальон возвращается с победой, а в лесу до рассвета гремят выстрелы орудий, трещат автоматы — враг очищает его от «русских партизан». Почему-то гитлеровцы называют партизанами все наши подразделения, действующие в лесах. Утром противник силами до пехотного полка с танками контратакует во фланг бригады, прорвавшейся к Шенфельду, но терпит поражение. Вражеская оборона выдыхается, эсэсовцы отходят на северо-запад.

Левое крыло армии совместно со стрелковыми дивизиями теснит противника на юго-запад и юг. Сюда устремляются разведывательные дозоры корпусов. Один из них форсирует реку Шпрее у города Фюрстенвальде, второй, под командованием Саши Долгова, на станции Ханкельсберг берет 50 пленных, уничтожает до 200 солдат и офицеров и захватывает два железнодорожных эшелона с боевыми припасами и оружием.

— Прорыв налицо! — докладываю генералу Шалину.
— Наконец-то! Правда, до рейхстага еще далеко. Придется преодолевать цепь вот этих озер, — и генерал показывает на карте тянущиеся с севера на юг восточнее Берлина синие контуры.

Широко распахивается дверь, входит генерал Катуков. Он улыбается, потирает руки.

— Скоро самого Гитлера разведчики схватят, — бросает он с порога. Затем, обращаясь к Шалину, говорит: — Получил приказ Жукова. Вся армия нацеливается на Берлин.

Командарм достает из кармана огрызок карандаша (этот огрызок я видел у него еще под Курском) и наклоняется над картой.

— Мехкорпус Дремова пойдет вот так, — на карте появляется пунктирная линия. — Ближайшая задача, — Катуков чертит красную скобу по западной окраине Фридрихсхагена. — Последующая, — еще скоба, но уже в Берлине. — Разведчикам этого корпуса поручаю захватить город Эркнер и мосты через канал...

Командир разведбата Графов с заместителем по политической части гвардии капитаном Безродным ищут способ, как лучше выполнить задачу, полученную от командарма. Их крепко связала дружба с первых месяцев воины. Безродный много раз возглавлял разведгруппы, подавая пример храбрости и отваги. Ордена Красного Знамени, Отечественной войны и два Красной Звезды убедительно говорят о его боевых заслугах.

С ними майор Шустов. Сергей Яковлевич стал инструктором политотдела корпуса, но в эти часы, когда батальону предстоит решать сложные боевые задачи, он, по старой памяти, опять с разведчиками.

— Хорошо, что батальону поручено большое дело, есть где развернуться и показать себя по-настоящему, — говорит Шустов.

— Беспокоит одно: удастся ли в срок собрать подразделения. Некоторые далеко ушли, и радиосвязь с ними пропала, — вздыхает Графов.

Батальону поставлена сложная задача. Ему предстоит преодолеть лесной массив, где на каждом шагу могут быть ловушки, засады, завалы и другие заграждения. Город Эркнер в тыловой оборонительной полосе берлинской обороны — один из основных узлов сопротивления. Не обойти его и стороной: слева и справа на многие километры — озера. Здания в городе приспособлены к обороне. Пленные сообщали, что на подступах к нему много фугасов, мин, улицы перегорожены противотанковыми препятствиями. Брать можно только прямым штурмом.

— А не махнуть ли через лес ночью? — размышляет Графов. — Всего 20 километров.
— А почему бы и нет? Гитлеровцы ночью, тем более в лесу, неустойчивы. Так я пойду, поговорю с коммунистами. Буду ориентировать на выступление ночью, — соглашается Безродный.

Доносится гул танковых двигателей и лязг гусениц. Пролетают наши самолеты. Тут и там слышатся артиллерийские выстрелы. На западе раздаются глухие взрывы. Над Берлином зарево.

В последние дни авиация противника почти не появляется, и танкисты собираются в лесу у костров, нарушая самые элементарные правила светомаскировки. О возможности налетов никто не думает.

Прибывают подразделения усиления: танковая рота и батарея 100-миллиметровых артиллерийских установок. Графов придирчиво расспрашивает танкистов о состоянии машин, проверяет работу двигателей на слух.

Возвращается с задания и старший лейтенант Долгов. С ним два танка, два бронетранспортера, самоходка и взвод мотоциклистов. Слаженная группа. В предстоящем штурме Эркнера Графов ей отводит роль головной, которая должна с ходу овладеть железнодорожным мостом. Саша Долгов за семь лет из заряжающего на танке вырос до командира роты. Часто ходил в атаки, дважды был ранен. Смелость и отвага сочетаются в этом офицере с рассудительностью и хладнокровием. Отличный командир группы.

Другую группу, которой предстоит овладеть мостом на шоссейной дороге, возглавит командир мотоциклетной роты Шура Барсуков. Ему недавно исполнилось двадцать лет, и он по-юношески курнос и добродушен. Кажется, что улыбка никогда не сходит с его лица.

Долгов и Барсуков не виделись с той поры, когда батальон миновал Зеелов. Получалось так, что когда один из них в батальоне, то второй в разведке. Они рады встрече. Шура, сдвинув фуражку, выглядит задирой-забиякой. На гимнастерке два ордена Красного Знамени и орден Красной Звезды, полученные за один год. Шура очень любит строить планы на будущее и разговор обычно начинает так: «Вот разобьем врага, закончится война, вернусь домой...»

Саша Долгов давно знает, с чего Шура начнет разговор, и упреждает его:
— Так что будет, когда вернешься домой...
Оба смеются.

В батальоне мало кто спит. Разведчики греются у жарких костров — апрельские ночи прохладные, — делятся думами о предстоящих делах.

Графов выступает ночью. Его опасения не были напрасными. То и дело отряду встречаются заграждения. Преодолевать их приходится под огнем врага. Заставить замолчать пулемет проще простого — один выстрел, от силы два из танковой пушки. Труднее растащить завал, ведь он нередко бывает начинен фугасами и переплетен проволокой, а обойти такое препятствие не всегда возможно. Только утром батальон выходит на западную опушку леса.

У кольцевой автострады головной дозор натыкается на оборону противника. На счастье разведчиков, нервы врага не выдерживают, и он открывает беспорядочную стрельбу издалека. Долгов пытается обойти стороной, но там тоже встречает огонь.

Развертываются главные силы отряда. Дружно бьют все стволы. Вражеские танки и орудия смолкают. Танки Долгова и мотоциклисты Дягилева бросаются в атаку; фашисты пятятся к Эркнеру, потом бегут, и на их плечах разведчики врываются в город.

Мотоциклетная рота старшего лейтенанта Барсукова, усиленная танками, быстро сбивает заслон противника и по шоссейной дороге выскакивает к реке. Один танк уже на мосту, но перед ним от взрыва рушится средний пролет. Драться за развалины нет смысла, и Графов посылает Барсукова на подмогу Долгову.

Там идет ожесточенный бой. У противника танки, много пехоты. Разведчики открывают ураганный огонь. Загорается одна, потом вторая «пантера». У врага заминка. Долгов бросается через мост первым, вторым сам комбат Графов, потом еще танк. Но третья машина замирает и пылает длинными темно-красными языками. В нее угодили три болванки.

Уже ничем не остановить штурмующих. Автоматчики захватывают ближайшие здания. Группа Барсукова вырывается к железнодорожной станции. Ее там контратакуют «пантеры» и пехота. На выручку Барсукову успевают танкисты и самоходчики. Противник несколько раз повторяет контратаки, но разведчики ив обороне стойки.

«На Берлин! За вами идет весь корпус!» — получает Графов дополнительный приказ.

Родина высоко оценила подвиги воинов, совершенные при взятии Эркнера, последнего населенного пункта перед Берлином. Многие разведчики награждаются орденами, а особо отличившимся гвардии майору В. С. Графову, гвардии старшим лейтенантам А. П. Долгову и А. Я. Барсукову присваивается звание Героя Советского Союза.

Берлин — это несколько сот тысяч строений, превращенных в опорные пункты, взаимно прикрывающие друг друга огнем, связанные между собой ходами сообщения, лазами через стены, подвалы, чердаки, и объединенные в узлы сопротивления, в оборонительные рубежи, полосы и сектора.

Берлин — это крепость с гарнизоном в несколько сот тысяч защитников, имеющих на вооружении многие сотни танков, артиллерийских орудий и минометов, свыше миллиона фаустпатронов.

Боевое упорство гитлеровцев доходит до слепого фанатизма. На допросе один гестаповец хвалился, что в Берлине сконцентрировались «отчаянные головы, без которых не было бы Гитлера и для которых нет жизни без фюрера».

Но и наши бойцы полны решимости осуществить заветную мечту, не покидавшую их ни днем ни ночью: придушить фашистского зверя в его же логове. В августе 1941 года войска Советской Армии выбили противника из города Ельни на Смоленщине. Город пылал, враг готовился к контратаке, и тем не менее на улице появился призыв: «Даешь Берлин!» В декабре того же года в только что освобожденном Наро-Фоминске на обочине дороги стоял указатель со стрелкой на восток. По-немецки было написано: «Москва — 75 км». Наш солдат исправил мелом: «А Берлин ближе!» — и провел свою стрелу на запад.

И через 46 месяцев войны мы в Берлине!

Берлин — это логово, из которого менее чем за полвека дважды выползала мировая война. В глубокой тайне здесь плелись интриги против нашей Родины, рождались сумасбродные идеи о неполноценности советских народов и о необходимости очистить от них огромные пространства на Востоке. Отсюда давались директивы о массовых убийствах, о создании фабрик смерти в Майданеке, в Освенциме и Бухенвальде, об угоне в рабство миллионов советских людей,

— У этого города столько грехов, что его следует дважды расколотить в пыль без сожаления и угрызения совести, — тихо, но твердо говорит майор Петропавловский.

— Это вандализм! Берлин — центр культуры германского народа, это город-музей. Его надо сберечь, — хватаясь за виски, возражает капитан Ромадин. — Смотрите, одни развалины, сколько под ними похоронено ценностей культуры, сколько засыпано людей! Война — это ужасно, надо положить все силы, чтобы ее больше не было. Зачем разрушать созданное поколениями?

Владимир Васильевич слушает Ромадина, не перебивая, только с каждой фразой багровеет, и наконец несогласие с ним вырывается наружу:

— Иди, спроси Гитлера, он тебе ответит! Ничему тебя, дорогой земляк, видимо, война не научила. Несешь какую-то несусветную околесицу. Не мы в ответе за последствия войны, потому что не мы начинали...

Слышится истошный приглушенный крик из развалин и одиночные пистолетные выстрелы. Майор берет автомат наизготовку и бежит к соседнему дому. За майором — взвод старшины Артамонова. Крики и выстрелы повторяются. В подвале разрушенного здания, уже в нашем тылу, два бродячих гестаповца хладнокровно расстреливают немцев, вся вина которых в том, что на камнях около лаза в подвал они поставили белый флажок. Убиты старики, женщины и дети.

Меткие выстрелы Петропавловского спасают жизнь молодой матери с ребенком на руках, взятой на прицел гестаповцем.

— Старшина Артамонов, обойдите соседние дворы, нет ли и там гестаповцев? — распоряжается майор. — Шныряют, как хорьки, крови ищут. А ты какую-то «культуру» от них ждешь! — бросает фразу в сторону Ромадина. — Только мертвые гестаповцы не стреляют. Чем больше их убьем, тем лучше будет для самой же Германии.
— Такие зверства меня тоже потрясают, — отзывается Николай Петрович.

Артамонов с группой автоматчиков убегает, а майор выводит немцев из подвала. Ослепленные солнцем, люди долго протирают глаза, осматриваются по сторонам, не узнают двор и улицу, не находят своего дома. За полтора месяца, что они сидели в подвале, тут работала война, она рушила, разбивала, сеяла смерть.

— Ребята, дайте им что-нибудь поесть, — кивая головой в сторону немцев, обращается Петропавловский к мотоциклистам и скорее отходит в сторону, завидев Ромадина. Он не хочет, чтобы Николай Петрович видел проявление его великодушия к немцам.

Возвратившись в полк, Владимир Васильевич организует проческу развалин в районе части. Старший лейтенант Банашек и саперы растаскивают свежие завалы и освобождают из-под развалин до 50 человек. Люди в подземелье без воды, пищи и свежего воздуха находились четверо суток и обессилели до такой степени, что валятся с ног.

— Водьи, пьить, — просит женщина, преподававшая русский язык до прихода к власти фашистов. — Тут быль колонка, — показывает она на кучу обломков.

Саперы расчищают завал, нажимают на рычаг показавшейся колонки, скупой струйкой течет вода. Люди бросаются к ней, пытаясь скорее набрать влагу в кружки и миски. Образуется сутолока.

— По порядку! Сначала детям, — распоряжается Банашек. Он в войну потерял жену и ребенка и теперь заботится о детях тех, кто столько горя причинил ему лично. Банашек видит старика, опирающегося на палку. — Фатер, тебя назначаю ответственным, наведи тут порядок.

Как символ старшинства и доверия советского командования старик перевязывает левый рукав полоской красной материи. Вскоре у колонки выстраивается очередь. Известие о воде перекидывается в другие дворы, и оттуда бредут люди с бидончиками.

— Товарищ майор, гестаповцы обстреляли кухню. Повар ранен, шестеро немцев убиты, — докладывает начальнику штаба полка майору Иванову запыхавшийся солдат.

— В ружье, и быстро за товарищем! — приказывает Иванов старшине Шаповалову.

Иван Шаповалов со взводом скрывается за развалинами. Оттуда слышится стрельба автоматов, несколько взрывов фаустпатронов. Трем эсэсовцам удается ускользнуть. Старшина ищет их в подвалах и развалинах. В уцелевшем зале какого-то здания размещается до сотни человек, три дня как поднявшихся из подземелья.

— Эсэс тут есть? Гестапо? Солдаты вермахта? — спрашивает старшина.

Молчание, и взгляды такие, что без слов понятно: есть, скрываются в темноте. Иван с автоматом на изготовку идет в угол, перед ним расступаются, и он в упор встречается с мужчиной среднего роста, усы щеточкой, прядь волос пересекает правую часть лба. Гитлер да и только.

— Документы? — требует Шаповалов.
— Битте, — протягивает гестаповец, а когда Иван; смотрит паспорт, фашист вытаскивает из кармана пистолет. Выстрел сержанта Бондаренко упреждаете гитлеровца, выронившего парабеллум из пробитой руки.

— Я есть группенфюрер, — хвастается своим чином недобитый фашист на допросе. — По-армейски это равно генералу. Я был при рейхсминистре Гиммлер и требую направить меня к старшим начальник. С вами разговаривай не желаю.
— Вы хотели стрелять в нашего солдата. Перед нами и ответ держите. Ваш шеф сбежал, и вы хотели скрыться среди мирных граждан, чтобы потом продолжать гнусное дело. Что вам известно о теперешней цели гитлеровского командования?

Группенфюрер ежится, то и дело поправляет челку, смотрит исподлобья, молчит.
— Хватит гримасничать! — строго говорю ему и требую ответа.

Капитан Сулла при переводе выдерживает категоричную форму требования.

— Я буду отвечать. Только прошу мои показания фиксировать и докладывать советское командование, — угодливо соглашается группенфюрер. — Мне приходилось беседовать с Деницем, Кейтелем и Иодлем. Они надеялись на поворот войны, все ждали столкновения между союзниками и провоцировали их на это. Если бы нам удалось на какое-то время приостановить ваше наступление, наладить производство новых типов самолетов, подводных лодок, полностью перегруппировать войска с Западного фронта на Восточный, разгромить вашу армию ударом из Померани перед Одером, катастрофы могло бы и не быть. Мы так надеялись, что вы броситесь на Берлин в феврале, — туманно отвечает гитлеровец.

Берлин. Скопление серых домов, на стенах которых призывы: «Капитулировать? Нет!» Неизвестные во многих случаях замазали «Нет!», перенесли восклицательный знак, и получилось категорическое требование: «Капитулировать!» Так население еще до нашего прихода высказывало свое отношение к судьбе родного города, к исходу войны.

Всюду расклеены приказы и воззвания рейхсминистра и гауляйтера Берлина доктора Геббельса. Он грозит жителям беспощадной расправой, разрушением тех домов, где будут вывешены белые флаги, называя их «рассадниками болезнетворных бацилл на теле Берлина».

Берлин полностью парализован. Он без электричества, без воды и газа. Транспорт не действует. Разрушены целые районы. Жизнь загнана в подземелья и подвалы.

Иностранный журналист, аккредитованный в столице фюрера, писал в дневнике:

«...Потерял счет суткам, что сидим в подвале. Только во время обеда зажигаем свечу. Выжидаем спокойного момента, конечно, относительно спокойного — беспрерывно слышатся разрывы, треск, вой снарядов, — чтобы выскользнуть из нашего убежища и прошмыгнуть к колонке за ведерком воды. Однако со вчерашнего дня и это стало невозможно. Над нами идет ожесточенный бой; русские в городе».

На следующие сутки новая запись:
«Русские продвинулись к центру. Теперь грохот там, а у нас тихо-тихо. Выглянул на улицу. Она вся в дыму и пыли. Многие дома горят. Деревья как обритые. Столбы уличных фонарей и трамваев повалены, мостовая в воронках. Никогда не виденная картина разрушений...»

Проходит еще время, и новая запись: «Наконец-то вылез на свет божий. Насколько хватает глаз — развалины, груды камня, металлических балок. Берлин, Берлин, что с тобой сделал Гитлер? И что он еще сделает с тобой, когда поражение очевидно до ужаса».

Знать, не видел журналист Сталинград и Курск, Харьков и Киев, тысячи других городов и сел нашей страны. Он не видел или не хотел видеть мучений, причиненных гитлеровцами советским людям.

Для нас, разведчиков, возникают новые заботы, от которых невозможно уклониться. Они непосредственно не относятся к разведке, но ими приходится заниматься, пока не возьмутся за их разрешение компетентные учреждения.

Робко входят три женщины, одетые в жалкое тряпье. Провалившиеся и воспаленные глаза, впалые землистые щеки, бескровные губы говорят о нелегкой жизни просительниц.

— Мы с Бялоруси. Работали в закрытом заводе, жили за колючей проволокой, и нас никуда не выпускали. Вы освободили, открыли ворота, но мы не можем выйти на улицу. Извините — все полунагие. Чтобы так одеться, собирали кто что даст со всего барака, — трясет рубищем женщина с белой прядью волос. — Помогите как-нибудь приодеться.

— Поблизости есть склад женского белья и платья. Пока он под обстрелом, но пробраться можно. Выдадим, что найдем. Понимаю, что это вроде мародерства, — тут же оговаривается подполковник Дубинский, — но что поделаешь?

Недавно был приказ командарма Катукова о недопустимости самовольства, но не ждать же нашим соотечественницам за колючей проволокой, пока трофейная служба учтет склады, рассмотрит, решит и, безусловно, выдаст одежду женщинам. Обращаюсь к Михаилу Ефимовичу, прошу разрешения взять 400 платьев и комплектов женского белья.

— Можно, только чтоб это было потом оформлено, — отвечает генерал.

Часа через три несколько сот женщин в одинаковых по фасону и расцветке платьях проходят по дороге на Кюстрин, на восток.

Дубинский берет на учет объекты, на которые могут напасть вражеские диверсанты. У водораспределительных станций и электроподстанций выставляем охрану, чтобы не допустить гитлеровских подрывников...

Юго-восточная граница Большого Берлина проходит по западной окраине Эркнера. Закрепив успех разведотряда Графова, части 8-го гвардейского мехкорпуса 21 апреля ворвались в фашистскую столицу. А вечером 23 апреля наши корпуса совместно с войсками 8-й гвардейской армии форсировали Шпрее на участке Карлхорст, Кепеник и овладели плацдармом.

Многоэтажное здание у железнодорожной станции Кельнишехайде — важный узел сопротивления противника на нашем пути к центру города. Его надо брать только штурмом. Атаки соседнего справа полка и мотоциклистов успеха не имеют. Прилегающие строения надежно прикрывают объект от непосредственного удара.

— Третий этаж, пятое окно справа, пулемет противника. Минометы, огонь! — командует своей роте старший лейтенант Ганеев, подавляя огневую точку врага, преградившую путь автоматчикам.

Первая мина ударяется в стену ниже цели, вторая рвется выше, а третья попадает в окно и разрывается на мелкие осколки внутри помещения. Пулемет смолкает, и автоматчики повторяют атаку. Они уже на пятом этаже, оттуда машут товарищам шапками, вызывают огонь на крышу. Но вскоре внутри дома вспыхивает жаркий бой: гитлеровцы продолжают удерживать третий этаж, прорываются на второй. Сержант Грибков и рядовой Курицын находят пролом между четвертым и третьим этажами, но внизу в комнате около десятка гитлерюгендцев с двумя пулеметами. Разведчики бросают гранаты, вслед за взрывами прыгают и огнем из автоматов очищают комнату и коридор. Вскоре все здание оказывается в руках мотоциклистов. Бой перебрасывается на пассажирские платформы. Впереди — горы камня, скрученные рельсы, обгорелые вагоны, поваленные паровозы. Трудно наступать в таких условиях. Применение танков невозможно. Врага не обнаружить, пока он не выдаст себя стрельбой. Полк непрерывно атакует, но успеха не имеет. Мусатов нервничает.

Старший сержант Федор Приезжев отбирает четырех человек и исчезает с ними в развалинах, чтобы где-то под землей пробраться к вокзалу с другой стороны, В одном подвале находится немец, который охотно соглашается быть проводником. По какой-то трубе, по тоннелю метрополитена и опять по трубе смельчаки выходят в тыл противника уже западнее здания. Заняв место для наблюдения, они засекают огневые точки, бронеколпаки и замаскированные орудия. При возвращении разведчики сталкиваются с гитлеровцами. Завязывается перестрелка. Проводник-немец вооружается автоматом и также действует против фашистов, затем возвращается вместе с нашей группой.

С фактами, когда местные жители на своих лодках переправляли наших бойцов через Шпрее, каналы, показывали им броды, места засад фаустников и пулеметчиков, часто являлись добросовестными проводниками, так необходимыми в развалинах Берлина, нам приходилось встречаться не раз. Но такое, чтобы немец с оружием в руках в критический момент заодно с нашими разведчиками дрался против гитлеровцев, встретилось впервые.

— Что вас толкнуло на такой поступок? — спрашиваю исхудалого человека лет шестидесяти.

— Ненависть к фашистам. Мне война не нужна. Я знаю русских, помогал им строить заводы. Часть моего сердца и души там оставлена...

Немец пристально всматривается в меня, отводит глаза в сторону, потом опять на меня, словно проверяет себя, не ошибся ли.

— А я вас встречал. Конечно, вы не помните меня. Нас было много, да и рано, на рассвете. Мы сдались в плен, а вы нас отправили по домам. Вы еще мой адрес записывали.

Он напоминает детали январской встречи в небольшом польском городке. Тогда обезоруженных фольксштурмистов мы отпустили в Познань и Берлин.

— Гестаповцы вылавливали нас в дороге, потом по квартирам. Многих расстреляли. И меня искали, да я надежно скрывался...

24 апреля 1-я танковая армия получает свою полосу для штурма кварталов, превращенных фашистами в своеобразные крепостные форты. Правая граница — Ландвер-канал. Сосед — 5-я ударная армия. Левая граница — по Рихардштрассе, Берлинерштрассе и далее по лабиринту мелких улиц в одном километре южнее Ландвер-канала. Ось наступления армии: Баумшуленвег, Зоннен-алее, Кайзер Фридрихштрассе, Урбанштрассе, Потсдам-гутер-банхоф и Зоологический парк.

Чем сильнее тесним гитлеровцев к центру города, тем отчаяннее они сопротивляются. Грохот орудий, трескотня автоматов и пулеметов не смолкают и ночью.

Штурмовая группа Героя Советского Союза Гавришко продвигается по узкой улице. От горящих домов пышет невыносимым жаром, дым щиплет глаза, нечем дышать. В угловом доме засели гитлеровцы и выход с улицы держат под обстрелом. Наш танк пытается проскочить, но по нему с третьего этажа ударяет пушка, летят фаустпатроны.

Разведчики гвардии младший сержант Василий Чепик и гвардии ефрейтор Михаил Вовк бросаются искать подземный ход к неприступному объекту и попадают в подвал с гражданскими людьми.

— Как пройти к угловому дому? — обращается Чепик. — Там фашисты засели.

Находится знающий русский язык. Он переводит вопрос разведчика. Женщины наперебой дают советы, как лучше подобраться к дому и скорее выйти на соседнюю улицу.

Разведчики прорываются на соседнюю улицу. Чепик видит замаскированную «пантеру» в засаде, поджидающую наши танки.

— Миша, прикрой меня, я с ней поговорю! — Чепик хватает валявшийся фаустпатрон и бежит через улицу.

Из окон соседних домов раздаются десятки выстрелов. Пули громко щелкают по булыжнику. Однако Василий благополучно скрывается в старых развалинах. Вблизи рушится пятиэтажный дом. Облако искр и пыли на время ослепляет Вовка, и он теряет из вида Чепика.

Одна минута, пока оседает облако пыли, для Вовка томительна, невыносимо мучительна. Чепику же кажется, что минута ускользнула незаметно. Он торопится отыскать «пантеру». Вот и ее силуэт, всего лишь в 30 метрах. Надо угодить снарядом в укладку боевых припасов. Василий тщательно прицеливается, стреляет. Мощный взрыв сотрясает воздух, разваливает короб танка, отбрасывает в сторону башню с орудием, расшвыривает внутренности машины.

Вовк видит Чепика и опасность, нависшую над ним: гитлеровец с ножом подползает с тыла. Еще секунда, и фашист набросится на Василия. Михаил вскидывает автомат и короткими очередями отводит беду от друга.

Штурмовая группа майора Гавришко вырывается на широкую улицу, автоматчики и саперы штурмуют очередные объекты, а танкисты и артиллеристы обеспечивают их действия. Под ее ударами один за другим рушатся вражеские опорные пункты обороны...

30 апреля противник оказывает сильное сопротивление на рубеже, проходящем по улицам Анхалтер, Шонебергер, севернее пруда Хафен, по северному берегу Ландвер-канала и восточной окраине Зоологического парка. По боевым порядкам нашей армии отбомбились 60 самолетов противника. Несмотря на обреченность, враг дерется жестоко, он то и дело переходит в контратаки, которые для него заканчиваются большими потерями убитыми и пленными.

Центр Берлина. Скопление правительственных учреждений. Еще идет бой, а гвардии старший лейтенант Балюк с Веряевым, разделавшись с гитлеровцами на крыше, спускают на тросах рядового Алесаняна к массивному орлу, удерживающему в хищных когтях свастику. Разведчик орудует зубилом, молотком, и эмблема фашизма с грохотом валится на асфальт, дробится, поднимая облако белой пыли, тут же развеиваемой теплым весенним ветерком. На мостовой валяются тряпки от коричневого флага.

Враг стиснут в Тиргартене. Обстановка в городе изменяется с падением каждого дома, очередного квартала, с каждым часом.

Гвардии сержанту Дмитрию Лукину, непременному участнику всех рейдов Володи Подгорбунского, поставлена задача проникнуть в. Тиргартен и захватить «языка». Срок жесткий — всего два часа. Правда, до парка недалеко, не более 300 метров, но разве в разведке время можно определять расстоянием? Иной раз попадешь в такой переплет, что под огнем два часа пролежишь и не пошевелишься.

В Берлине у Лукина обнаруживаются новые способности: он обладает острым чутьем ориентировки в подземных сооружениях. Восемь разведчиков спускаются в подвал, оттуда попадают в водосточную трубу и вылезают из колодца наверх у стены многоэтажного дома уже в Тиргартене. Вокруг здания деревья, метрах в двухстах — развалины, а за ними слышится бой у рейхстага.

Разведчики бесшумно пробираются в дом и на втором этаже забрасывают огневую точку гранатами. Захватив трех гитлеровцев, они опять исчезают в колодце.

«Языки» говорят об отчаянном положении фашистов. Нет боеспособных частей, людей много, но все во временных командах, группах. Мало боеприпасов, нет горючего, в четыре раза сокращен продовольственный паек. Пройдет день-два, а потом голод. Медикаменты на исходе, а раненых тысячи. Попытки пробиться из «Тиргартен-котла» успеха не имеют.

— На Эльбе уже встретились советские и американские войска. На что же вы надеетесь и на что рассчитываете, проявляя упорство в Берлине? — спрашиваю пленного генерала.

— На столкновение русских с англо-американцами, — коротко отвечает он.

Ответ не удивляет, он только еще раз подтверждает сведения о том, что гитлеровцы всеми силами стремятся столкнуть союзников между собой. Геббельсовская пропаганда широко распространяет провокационный лозунг: «Лучше сдать Берлин англичанам и американцам, чем русским». Гитлер отдал приказ снять с Западного фронта армию генерала Венка, бросить ее против советских войск и открыть путь к своей столице с запада.

День Первого мая начинается так же, как и предыдущие: артиллерийская канонада, налеты нашей авиации на Тиргартен. Но сегодня огонь противника более жаркий. Об этом докладываю генералу Шалину, хотя он и сам слышит оглушительную стрельбу.

— Цену себе набивает, — замечает генерал. — Хочет казаться сильнее, чем есть на самом деле.

Поступает приказ временно прекратить боевые действия. Канонада смолкает. Гитлеровцы высылают парламентера генерала Кребса, бывшего перед войной военным атташе в Москве. Генерал Соколовский предлагает Кребсу безоговорочно капитулировать. Парламентер отказывается и просит время и возможность для встречи с новым правительством во главе с Геббельсом, так как Гитлер отравился. Стороны к соглашению не приходят. Смолкшие на время переговоров стрельба и взрывы возобновляются. Наши войска открывают по противнику огонь страшной силы, в который воины вкладывают всю свою ненависть к фашистам, скопившуюся за годы войны.

В 1 час 50 минут радиоприемник, настроенный на волну радиостанции штаба берлинской обороны, перехватывает обращение, передаваемое на русском языке: «Высылаем своих парламентеров на мост к Бисмаркштрассе. Прекращаем военные действия».

Вскоре все штабные радиостанции противника передали приказ командующего оборонительным районом города Берлина генерала Вейдлинга. В нем говорится:

«Каждый час дальнейшей борьбы удлиняет ужасные мучения гражданского населения Берлина и наших раненых. Поэтому, по соглашению с Верховным командованием советских войск, я требую от вас немедленно прекратить борьбу».

Не приказ, а проповедь любви к немецкому народу, жалости к раненым. Только очень фальшивая и запоздалая.

Из подвалов, убежищ и развалин вылезают тысячи вражеских солдат, офицеров, генералов и высоких чиновников «третьего рейха». Одни молча, другие с проклятиями в адрес Гитлера и его подручных бросают оружие в кучи и, понурые, сдаются в плен. Но и в это время, когда крах гитлеровской военной машины в Берлине свершился, кое-где раздаются выстрелы и взрывы, которые кажутся какими-то странными, ненужными и бессмысленными. Это сопротивляются группы фанатиков-нацистов.

Когда разведывательная группа старшего лейтенанта Ганеева выходит на ипподром, ей навстречу бегут солдаты в конфедератках под красно-белым флагом. Неожиданно для себя Зуфар оказывается в крепких объятиях усатого жолнежа со значком «Гвардия», тремя польскими наградами и медалью «За отвагу» на крутой груди.

— Неужели не узнаешь? — допытывается поляк.
— Что-то не припомню.
— Местечко Мелец помнишь? Сигизмунда помнишь? Забыл, как мы вам пленных давали?
— Так это ты? Но тогда была борода до пояса, — обнимает Ганеев Сигизмунда. — Вот так встреча, в самом центре логова!..

Восторгам победителей нет границ. Знакомые и незнакомые солдаты обнимаются, целуются, на их глазах блестят слезы радости. Стихийно возникают митинги, гремят салюты. В этот день из отдела выходит самая короткая сводка за всю войну. Вот она:
«Разведсводка № 55 к 21.00 2.5. 1945 г. Штарм 1 гв. танковой. План Берлина 1:25000.

В течение ночи противник активных действий не предпринимал. Командующий окруженной группировкой генерал Вейдлинг отдал приказ о капитуляции.
С 6.00 2.5.45 г. боевые действия в полосе армии прекратились.
В 11.00 наши разведотряды, выйдя в район «Ипподром», соединились с польской армией.
К 14.00 из состава окруженной группировки сдалось до 7700 человек».

Поздно вечером без вызова в отдел собрались те мои боевые помощники, с которыми пришлось делить все нелегкие заботы войсковых разведчиков. Тут гвардейцы подполковники Дубинский, Андрияко, Титов, Мусатов, майоры Семенов, Лапко, Иванов, Петропавловский, Графов, Байков и Казнодей, капитаны Сулла, Ромадин, Назаров.

Первая встреча без докладов о выполнении боевых задач или щекотливых объяснений допущенных промахов, без приказов о высылке дозоров и групп, без разговора о «языках».

Поздравляем друг друга с победой, с окончанием войны, желаем большого счастья. Вспоминаем боевую страду и близких друзей-товарищей, не доживших до радостного дня. В боях на рубеже реки Сан погибли Герои Советского Союза гвардии младшие лейтенанты Кочеров и Синицын, на Сандомирском плацдарме за дорогую цену отдали свои жизни разведчики во главе с Героем Советского Союза Подгорбунским. В боях под Берлином перестало биться сердце бесстрашного гвардии лейтенанта Устименко. За два часа до полного прекращения военных действий в Берлине при подавлении группы гестаповцев погиб Герой Советского Союза Саша Долгов. В горниле войны сгорели многие разведчики 1-й гвардейской танковой армии, всегда верившие, что праздник нашей Победы настанет.

Наступает минута скорбного молчания. Каждый из нас вспоминает фронтовых друзей, своими жизнями оплативших победу.

— В Берлине капитуляция полная. А что делается на других участках фронта? Разверните карту «большой стратегии», — просит генерал Шалин, возвращая подписанную сводку.

Дверь широко распахивается, и в ней появляется командарм М. Е. Катуков. Он быстро подходит к столу и склоняется над картой с группировкой противника на всех фронтах.

Перечисляю более значительные вражеские группы, продолжающие сопротивление: курляндская, в районах устьев Вислы и Одера, на косах Фриш-Нерунг и Путцигер-Нерунг, северо-западнее Берлина, юго-западнее Дрездена, в Чехословакии и в Австрии.

— И сколько у них набирается войск? — спрашивает командарм.
— Около полутора миллионов солдат и офицеров, не менее тысячи самолетов, полутора тысяч танков и самоходных орудий и свыше десяти тысяч полевых орудий. Правда, техника мертва — нет горючего и боевых припасов, — отвечаю.

— Нам еще рано опускать подпруги, надо быть в постоянной готовности к сабельным боям, — замечает М. Е. Катуков, прибегая к кавалерийской терминологии. — Только что звонил маршал Жуков и приказал в Берлине сменить армию Рыбалко, которая пойдет в район северо-западнее Дрездена.

В приемной генерала Шалина меня поджидает майор Лапко. Он сообщает, что в развалинах северо-западной части Шенеберга — района в центре Берлина — обнаружены эсэсовцы, отказывающиеся сложить оружие. Для их уничтожения высылаю группы из 6-го мотоциклетного полка и 12-го гвардейского мотоциклетнего батальона. Утром 3 мая группы возвращаются с пленными, среди которых генерал. Держится развязно, вызывающе.

— Сдача в плен генерала Вейдлинга и других таких же трусов не означает капитуляцию всей доблестной армии. Нас, верных подданных фюрера, миллионы! Если так судьба распорядится, мы уйдем в подполье и удесятерим борьбу, — отвечает гитлеровец на замечание, что Берлин капитулировал.
— Известно ли вам, что Гитлер отравился?
— Знаю! Эта карта оказалась битой. Пройдет время — и мы найдем другого фюрера. Нам в этом помогут ваши же сегодняшние союзники, а наши завтрашние друзья.

Так бы и пристрелил недобитого в боях фашиста! Но так поступить нельзя. Да и что от этого изменится? Не от него первого слышу, что втайне от Советского Союза ведутся встречи представителей США и Англии с эмиссарами рейха, что был приказ Гитлера снять войска с Западного фронта, бросить их против русских на рубежах как можно дальше на восток, а Берлин сдать американцам и англичанам. Когда падение гитлеровской столицы свершилось и капитуляция на всех фронтах стала неизбежной, вражеские войска бросились на запад, чтобы скорее сдаться в плен нашим союзникам.

В последующие дни под ударами войск Белорусских фронтов противник откатывается на запад, за Эльбу, а южнее Берлина фашисты продолжают упорно сопротивляться, и лишь мощные удары Советской Армии заставляют их складывать оружие. 7 мая сдался 40-тысячный гарнизон города и крепости Бреслау, 8 мая 1-й Украинский фронт овладевает Дрезденом и форсирует главный хребет Рудных гор, а 4-й и 2-й Украинские фронты — Оломойцем и рядом мелких городов восточнее Праги.

В ночь на 9 мая наши части облетает радостная весть: на восточной окраине Берлина состоялось подписание акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Свершился долгожданный и справедливый приговор международному разбойнику!

Днем радио Москвы сообщает о сдаче противника на севере Германии, и лишь генерал-фельдмаршал Шернер со своей миллионной группой армий «Центр» в Чехословакии отказывается сложить оружие, ведет упорные бои и спешит уйти на запад. Однако это ему не удается. В 4 часа утра 9 мая 3-я и 4-я гвардейские танковые армии врываются в Прагу и совместно с восставшими пражанами освобождают столицу братской страны. Подходят части 4-го Украинского фронта и восточнее Праги соединяются с 1-м Украинским фронтом. Главные силы вражеской группы армий «Центр» оказываются в прочном «котле» и вынуждены сдаться частям Советской Армии.

В Берлине 9 мая — день ликования победителей. Готовимся отметить праздник великой победы и мы в отделе. Неожиданно получаю приказ срочно прибыть в особняк маршала Жукова. Немедленно выезжаю по столь внезапному вызову. Оказывается, экипаж бронетранспортера из подчиненной мне разведывательной части и выделенный в распоряжение А. И. Микояна, разделяя общий восторг победителей, открыл огонь из крупнокалиберного пулемета, чем вызвал переполох у охраны маршала.

Не успеваю выслушать от адъютанта командующего фронтом упреки за неуместную стрельбу моих подчиненных, как из здания выходят А. И. Микоян и Г. К. Жуков. Они оживленно разговаривают и направляются в конец двора, где стоит бронетранспортер. К изумлению адъютанта и начальника охраны, Анастас Иванович и Георгий Константинович производят по длинной очереди из крупнокалиберного пулемета.

Принимаем визитеров из американской бронетанковой дивизии. Ради их прибытия устраиваем обед, который проходит, выражаясь дипломатически, в дружественной и сердечной обстановке. Много объятий и кратких тостов о боевом товариществе, о вечной дружбе между нашими народами, заверений, что никакие недруги нас не поссорят. И хочется в это верить...

В течение 1417 дней в жестоких боях советский народ и его армия отстаивали честь и независимость своей Родины. Из них 807 дней 1-я гвардейская танковая армия несла свою нелегкую службу, семь раз становясь разящим острием разных фронтов. Сотни боевых подвигов совершили разведчики армии.

Объезжаю непосредственно мне подчиненные части. 12-й гвардейский Бранденбургский ордена Александра Невского мотоциклетный батальон построен на широком плацу вблизи Ботанического сада. Сегодня строй торжественно-праздничный. Чистое отутюженное обмундирование, до блеска начищенные сапоги, опрятные и аккуратные головные уборы. На груди каждого воина награды — свидетельство ратных дел мотоциклистов-разведчиков. На их лицах нескрываемая радость победы.

Команда гвардии майора В. А. Байкова — и строй замирает. Лишь легкий ветерок шевелит полотнище гвардейского знамени с образом родного нам Ленина. У знамени — заместители командира батальона офицеры В. М. Серегин, А. Я. Грязнов, А. Ф. Антипов. Обхожу строй и с гордостью вижу боевых соратников офицеров П. Ф. Баранцева, В. В. Воробьева, П. С. Горохова, Н. А. Ефимова, И. Д. Лакомова, М. Ф. Никитина, В. В. Сукорцева, Т. М. Турпаева, сержантов и рядовых В. И. Барышникова, А. Е. Горожанкина, М. С. Горина, П. А. Ельцова, Н. И. Новикова, Г. А. Полякова, И. Ф. Трепетова, В. Я. Яковлева.

В 6-м отдельном Черкасском краснознаменном ордена Богдана Хмельницкого II степени мотоциклетном полку на торжественном построении вручаю награды отличившимся в штурме Берлина. Потом под звуки оркестра, чеканя шаг, полк проходит торжественным маршем. Впереди командир полка подполковник В. Н. Мусатов, за ним его заместители В. В. Петропавловский, Н. Н. Назаренко, В. В. Губарь, И. П. Митякин. Колонну штаба полка возглавляет А. П. Иванов, за ним проходят И. И. Карпенко, М. Л. Качур, С. Н. Кебкало и другие.

Во главе своих подразделений идут А. С. Усанов, И. С. Еременко, А. Э. Банашек, З. М. Ганеев, И. И. Данилов, В. Д. Мансветов, С. Л. Палеев, И. Е. Саблин, К. В. Скрипник, А. И. Санников, Г. Г. Устьян. За ними — командиры взводов, отделений, танков, расчетов со своими подчиненными: мотоциклистами, танкистами, артиллеристами, пулеметчиками, минометчиками, автоматчиками, связистами. Это они, самоотверженно ведя разведку боем, создавали боевую славу разведывательной части.

Смотрю на проходящие в центре Берлина под звуки революционных маршей разведывательные подразделения, на этих богатырей, отстоявших в жестоких боях честь и независимость Родины, принесших славу советскому оружию, и меня обуревает чувство гордости за Отчизну, за наш народ.

Невольно вспоминается тихая деревенька Малиновское Шахунского района Горьковской области, в которой я родился, рос, в 1922 году вступил в комсомол. В 1929 году китайские милитаристы грубо попрали права и интересы нашего государства и в силу этого на Дальнем Востоке возник военный конфликт. Мы, комсомольцы лужайской ячейки, тогда решили ехать на фронт добровольцами, но нам в этом было отказано. Меня направили в военную школу, после окончания которой семь лет я служил на Дальнем Востоке, потом учеба в Военной академии имени М. В. Фрунзе и война...

Оглавление

Разведка боем. Записки войскового разведчика.

Оглавление

ГЛАВА IV. ОТ ЗАПАДНОГО БУГА ДО ШПРЕЕ

ОДЕР — ГДЫНЯ — ОДЕР

ИТОГ — ПОБЕДА!