ПОНИКЛИ ЦВЕТЫ (Из фронтовых воспоминаний)
Москва, 1992

(С) А.Я. Сухарькова. Поникли цветы: Из фронтовых воспоминаний. — М., 1992.
Издание осуществлено в авторской редакции и за счет средств автора.
Рецензент В. Кашкин

ОТ АВТОРА

Во время войны я работала медсестрой в эвакуационном госпитале. В 1944 году в Польше шли бои за освобождение Перемышля. В моей палате лежал Герой Советского Союза Семен Дмитриевич Осипов. Он умер во время операции. Раненый Ф. П. Боридько после госпиталя вернулся в свой танковый батальон. В феврале 1945 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Накануне Победы, весной 1945 года, он погиб в бою.

О его подвигах во время войны написаны книги... А я хочу рассказать о том, чему была свидетельницей сама в те далекие страшные годы, еще и еще раз вспомнить о них, перелистывая дорогие страницы своего фронтового дневника.

А. Сухарькова {2}

ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ МЕДСЕСТРЫ СУХАРЬКОВОЙ

Направление на работу

В июле 1940 года я окончила Ялтинский медицинский техникум. Нам, выпускникам, вручили дипломы медсестер, мы сфотографировались на память. На другой день, рано утром, поехала первым автобусом в место распределения. Простилась с Ялтой, ее красотой, морем, прекрасным климатом...

На новом месте

В Грозный приехала 9 июля в 8 часов утра. Подошла к трамвайной остановке, спросила молодую женщину: «Как доехать до республиканской больницы?» — «Садитесь, я еду в ту сторону, когда выходить, скажу». Села около окна, запомнила новый путь.
Трамвай ехал по тенистой аллее.
Вошла в здание. Девушка-регистратор помогла мне найти главного врача Владимира Захаровича Вейцмана. Он предложил мне работу в детском отделении, где заведующей была Ольга Федоровна Бакланова.
Поселили меня в общежитии. Сутки жила одна. На следующий день приехали медицинские сестры из города Астрахани, 5 человек. Комната как раз была рассчитана на шестерых. Жили дружно, а с Аней Коноваловой мы стали задушевными подругами, работали с ней в одном отделении.
Незаметно прошел год.
22 июня, когда объявили войну, было воскресенье, день был жаркий, спасались в тени. Объявление по радио слушали со слезами на глазах.
Аня сказала: «Эта война будет жестокой, пришлют повестку — никуда не денешься, медики на фронте нужны».
В этот день военкомат начал рассылать повестки — они летели во все концы области.
На второй день после объявления войны в город начали прибывать люди с лошадьми, запряженными в повозки, и автомобильный транспорт — все направлялись на фронт.
Привокзальная площадь и главная улица были заполнены народом, кругом слышался плач матерей, жен, сестер, невест, играли гармошки, балалайки. Все это смешалось с людскими возгласами, разносилось по всему городу и утихало только тогда, когда, отходил состав... {3}
Получили повестки и в нашем общежитии. Первая получила Вера, рыжая, веснушчатая веселая девушка. Читая повестку, в каждое слово впивалась глазами: «Ох, девчонки, берут меня в часть. Завтра еду на войну. Вот такие дела, мои подруженьки. Я не из робких, смелая, пойду защищать нашу землю». Слезы капали из глаз. — «Вера, смелые не плачут». — «Нет, не плачу, я так, дом свой вспомнила», — говорила она, отмеривая шагами комнату.
На другой день все были в сборе. Вера пришла довольная.
— Вера, расскажи, что тебе сказали?
— Что могут сейчас сказать? Собирайтесь с вещами, приходите. Какой может быть разговор в военное время!
Собрали вещи, проводили. Помахали руками: «Пиши, Вера!» Трамвай скрылся с наших глаз.
Повестки получали часто, то одна, то другая. Общежитие все редело. Так прошел 41-й...
Наступил второй год войны.
Повестку получила Аня, девушка, с которой я дружила. Было очень досадно: мне не пришлют, бронь. А так хотелось на фронт! Аня побежала в отделение с повесткой, чтобы о ней там знали, сходила в отдел кадров. Вернулась в комнату. Стала укладывать вещи. Платья не нужны теперь — форму выдадут.
На прощанье пошли в городской парк. Было грустно. Побродили по дорожкам, подошли к озеру, там плавали лебеди. Мы бросили им по кусочку хлеба.
Собранные Анины вещи стояли приготовленными. Ночь была короткая, мы не спали, долго разговаривали. Провожала Аню до военкомата. Обещала писать, но ни одного письма я от нее не получила, так и не узнав о ее службе.
Я осталась одна в общежитии.
Работали в отделении. Тяжелые дети, сколько беготни, много всяких назначений. Однажды заведующая отделением Ольга Федоровна попросила меня задержаться после ночного дежурства помочь переливать кровь детям.
Когда все было готово, она села на стул, а я около стола, где будут лежать дети. Набирала кровь в шприц из колбочки.
Положили такого тяжелого — кричать не мог, кое-как заставили. Иглу вводила медленно, осторожно. Процедура кончилась, инструмент был весь вымыт. Ольга Федоровна сказала:
— Анечка, ты молодец. Учись на врача.
— Не знаю, как жизнь сложится. {4}
В мае 1942 года подала заявление на расчет. Ольга Федоровна не отпускала, я настояла, убедила ее. Она согласилась, отпустила.
Получила документы, собрала все свои вещи. Напоследок заглянула в почтовый ящик, нет ли от Ани письма. В ящике было пусто.
...В пути была несколько суток. В вагоне в основном ехали военные, молодые люди. В разговор с ними я не вступала, каждый был занят своими мыслями.
Наступали 5-е сутки моей дорожной жизни. На какой станции сойти? Спрошу кондуктора. — «Сейчас будет станция небольшого города, я вам советую на ней сойти. Найдете, что надо. Дальше — граница, не пропускают».
Поезд стал тихо подходить к станции. Я вошла в город. Шла долго, увидела каменный дом — большие широкие окна, дверь нараспашку. Подошла ближе. Надпись: «Горвоенкомат». Сидящие парни глядели на меня смущенно.
Я обратилась:
— Вы сюда?
— Сюда, — ответил один из них.
— Мы вас пропустим. Нам торопиться некуда... там есть один.
Дверь отворилась, паренек вышел.
Постучала, ответили. Вошла.
— Я бы хотела в какую-нибудь часть, я медик.
Сидящий за столом 40-летний мужчина сказал:
— Где ты была раньше, только ушла машина.
— Какая часть?
— Госпиталь вновь образовался. Не хватает медиков. Я Вам дам направление, только пешком надо идти километров 30.
За мной следом вошла еще одна медицинская сестра. Ей тоже выписали направление в этот же госпиталь. Мы пошли пешком.

На работу в госпиталь

Вышли из города на дорогу, которая вела к госпиталю. Солнце припекало, песок нагревался, становился горячим, сыпучим, идти было тяжело. Шли босые.
Мою попутчицу звали Полина. Неприятная, похожа была на цыганку. Говорили мало.
Первое село на пути. Пели петухи, кудахтали куры, лаяли собаки. Проходили мимо нас люди, мы их ни о чем не спрашивали. Дошли до конца села, в последний дом постучали.
Вышла женщина средних лет. {5}
— Напоите, пожалуйста, нас водой, все высохло во рту. Спросила нас, далеко ли идем.
— О, милые, как вам далеко еще.
— Дойдем к ночи?
— Дойдете. — Поглядела в сторону солнца. — Высоко, дойдете. Попить захотели? Садитесь на лужайку.
Сели. Принесла нам жареной картошки, молока. Мне захотелось спать, появилась слабость. Думаю, нет, надо преодолеть усталость.
Поблагодарили Дарью Федоровну — так звали женщину. Встали, пошли. Солнце еще грело, но жара спадала.
Дорога была открытой, с редкими деревьями. Вещи стали казаться тяжелыми. Впереди мы увидели человека. Приблизился, мужчина шел в село, где мы отдыхали.
— Молодухи, куда путь держите?
— Вам еще идти километров 8, к закату солнца дойдете. Жара спадет, легче будет. Село пройдете, а там и место назначения.
Жара начала спадать, легче стало. Мы прибавили ходу.
Солнце все ниже и ниже катилось вниз. Сказывалась усталость, ноги не слушались. Вдали показался домик, стоящий отдельно от всех основных домов.
Наступила прохлада. Вечерняя заря загорелась багровым огнем. Небо стало необыкновенно красивым, отдельные небольшие облака, освещенные зарей, казались огненно-красными.
Село как бы придвинулось к нам ближе. Мы уже хорошо различали дома. Вошли в село.
Подходим к госпиталю. Там все в военной форме. Зашли в кабинет, где сидел дежурный. Он посмотрел на нас испуганными глазами. Мы подали повестки, он читал каждую отдельно. Посмотрел на меня.
— Идите в 4-е отделение, а вы — 3-е. Там все скажут.
Дежурная медицинская сестра послала меня к начальнику отделения. Женщина-врач оглядела меня с ног до головы.
— Идите, скажите дежурной медицинской сестре, чтобы открыла мой кабинет. Вы там переночуете.
В кабинете стоял деревянный диванчик. Как упала на него, так и проспала до утра, не поворачиваясь на другой бок.
Встала, привела себя в порядок, надела шелковое платье, любимое, туфли, расплела косу, расчесала волосы, сижу жду. Вошла старшая медсестра Вера Дмитриевна.
— Пойдем со мной, вещи оставь тут.
Прошли в отделение. Заведующая отделением сидела за столом. {6} Я приняла дежурство у ночной сестры, не имея понятия о стиле работы госпиталя. Старшая медсестра Вера Дмитриевна провела меня по палатам. В разговоре пригласила жить вместе с ней на квартире. Я обрадовалась.
В госпитале присматривалась, знакомилась с медназначениями. Выполняла их самостоятельно. Заведующая отделением мне не понравилась. Ядовитой показалась. Губы тонкие, при разговоре дрожали.
Время шло. Наступила осень, раненые все поступали и поступали. Основные отделения стояли ближе к Пехре — спокойной реке с песчаным отлогим берегом слева; правый берег крутой, поросший кустарником.
В отделениях госпиталя лежали тяжелораненые. Много было обожженных летчиков, танкистов.
В солнечные дни раны облучали под солнцем (чтобы убивались микробы). Главврач госпиталя Кауфман был до войны заведующим физиотерапевтическим центром.
Хотя наступили осенние дни, было солнечно и тепло. В августе сдали Воронеж, раненых принимали днем и ночью. Много было больных трахомой. Глазным врачом была Сарра Соломоновна Пильман, жена начальника госпиталя. Я работала с ней короткое время.

Зима 1944 года

Стояли в Сумах. Госпиталь размещался в школе. Стояли до весны. Раненые были тяжелые. Особенно запомнился высокий блондин Виктор Леонтьев. Ранен был в правое легкое сзади. Его положили в заднюю палату, где ходило мало людей. Меня поставили к нему. Я только вышла из палаты, но его голос меня тут же вернул, раненый почувствовал — что-то горячее течет по спине. Я бросилась к нему — рубашка была вся в крови. Тогда я собрала все, что было под руками, и зажала ему рану. Стала кричать, чтобы кто-нибудь помог. Наконец прибежали врачи с носилками. Лежа перенести его было нельзя, поэтому раненого посадили, я держала его зажатую рану. Виктор стал серым от потери крови. Сделали операцию, я дежурила возле больного. Дело шло на поправку, мне пришлось учить ходить его заново, как маленького. Когда рана стала заживать, Виктора эвакуировали в тыл.

...Госпиталь начал свертываться. Погрузили все имущество в вагоны. Место назначения — город Ровно. Ехали с частыми остановками, {7} почти на каждой станции. Наконец довезли нас до Шепетовки.
Мы ужаснулись увиденному здесь. Основания вагонов валялись по обочинам дороги, повсюду — обгоревшие человеческие кости. Мы заворачивали человеческие останки в тряпки и закапывали в вырытые нами ямки.
На третий день дали сигнал к отправлению. Поехали дальше; вагоны без окон, ничего не видно, куда везут, где едем? Нас бомбили.

Город Ровно

Приехали в апреле на место назначения. Весна 1944 г. Деревья еще не распустились, набухали почки. Солнце светило ярко, и было тепло. Город чистый, спокойный, дороги покрыты асфальтом. Госпиталь, в котором мы должны были работать, находился на окраине города.
Приехали на новое место, собрались во дворе. С чего начать? Решили подготовить все отделения госпиталя. До позднего вечера мы возили имущество с вокзала, ничего не подозревая.
Я и моя подруга Оля Ломова приехали с машиной, груженной имуществом, последние. Временная кухня была организована на том месте, где был сбор днем. Мы подошли, взяли еду. Я говорю Оле:
— Пойдем скорее.
— Давай тут поедим.
— Нет, пойдем скорее.
Взявшись за руки, мы побежали к калитке. Вдруг нас сбило с ног. Я ударилась о что-то сильно головой, а Ольга вылетела в калитку. Еда наша «улетела», не нашли. На горизонте появились немецкие самолеты. Смотрим на небо: оно чистое, ни одного облачка.
Добежали до квартиры, где нас встретила хозяйка.
— Пани, пани, сюда, в погреб спускайтесь.
Спустились, нам показали угол. Мы согрелись и заснули.
Утром поняли, что нас сбило волной, но взрыва мы не слыхали. Окна в нашей квартире были выбиты.

Утро. Было солнечно, отдельные небольшие облака плыли по небу. Мы шли, не думая о бомбежке. Подошли к госпиталю, вошли в калитку, около беседки собрался народ. Кто такие? Подходим ближе, а нам говорят: {8}
— Вот вы какие счастливые, один миг — и вас бы не было. Прямым попаданием бомбы три человека убиты, двое ранены. Кто-то из вас святой!
Еду нам выдали сухим пайком... Готовили помещение к приему раненых. Молодой травой покрылись все дороги, тропинки, распустились набухшие почки, и белым цветом покрылись деревья.
Поступали раненые, мы их не успевали принимать, записывать. Размещать везде, где можно...

...Шел июнь 1944 года. Стояла прекрасная пора. Цветущие деревья оделись в свой белый наряд. Пели птицы, радуясь лету. В госпитале кипела работа, без конца поступали раненые.
Открыли новое отделение в клубе. Завезли имущество, все делалось быстро. Пригласили медицинских сестер в санпропускник для работы с врачами. Меня вызвал главврач заполнять истории болезни.
Группа легкораненых сидела, ждала своей очереди, было их 25 человек. Врач сказал мне: «Давай-ка примем этих молодцов, и веди их в клуб. Останешься с ними и будешь там дежурить».
Я взяла истории болезни на всех, иду впереди, они смеются: «На поле боя мы командуем, а тут нас ведет молоденькая сестричка». Все рассмеялись. Вошли в клуб. Я им сказала, чтобы каждый выбрал себе кровать и располагался отдыхать. Потом пошли на кухню, посуда для обеда была подготовлена. Четверо ребят стоят и ждут своей очереди. Меня увидели и обрадовались. Один говорит: «Вот и хозяйка появилась, сейчас она нас накормит». Они помогли мне нести хлеб в мешке. Обед подносила каждому к постели. Подхожу к крайнему и глазам не верю, что такое: бочка пива. Спрашиваю: «Откуда это?» — Молчат. Все изрядно выпившие. Стоит оживленный разговор. Накормила всех обедом, убрала посуду. Потом пошла на совещание медицинских сестер, которое проводил начальник по лечебной части. Говорил так: «К раненым нужно подходить с лаской, как к своему родному брату, мужу или отцу». Спросил, кто желает выступить и, посмотрев в мою сторону, предложил мне. Я засмущалась и говорю: «Я не умею выступать». Поднялся хохот. Потом все разошлись.
Пришла в отделение, ребята уже несут ужин. Ужин прошел спокойно. Вдруг раздался выстрел. Я вздрогнула от неожиданности: «Кто стрелял?» Все молчат. Подхожу к капитану: «Вы стреляли?» — спрашиваю. — «Какое твое дело? — отвечает. — «Да, мое дело. Я сюда поставлена дежурить». Он с пренебрежением {9} хмыкнул. Я вышла на улицу и пошла к замполиту. Все ему объяснила. Пришли в отделение, подходим к капитану. Замполит прочитал ему мораль. Я руку под подушку сунула и вытащила пистолет, капитан хотел схватить меня за руку, но замполит помешал ему.
...По дороге домой после дежурства никак не могла успокоиться после этого случая, мысли путались в голове. Стоял прекрасный теплый звездный вечер, а настроение было испорчено. Злое лицо капитана так и стояло перед моими глазами.
...Следующий день выдался солнечным и тихим, я не спеша шла на дежурство и вспоминала вчерашний случай. На душе немного стало легче, а когда разносила завтрак раненым и дошла очередь до капитана, он косо и очень недобро посмотрел на меня. Потом начался обход врача. Меня пригласила Сарра Соломоновна вести за ней запись, что она будет назначать раненым. Несколько человек были назначены на лечение в тыл. Составила список и отнесла на склад. Принесли одежду.
К отделению подъехала машина, из нее вывели раненых. Прежних раненых разместили по другим отделениям. Клуб был освобожден. Нас, медицинских сестер, пригласила начальник отделения Валентина Павловна на 15-минутку. Она объяснила, что в нашем отделении будет индивидуальный пост. Палата на 4 койки. Лежать в ней будет высший командующий состав. А дежурной назначили меня. Я согласилась.

...Как нарочно, испортилась погода. Налетели черные тучи, загремел гром, стало темно, пошел дождь крупными каплями, потом полил как из ведра. Становилось все темнее и темнее. Молнии рассекали небо, страшно было выглянуть в окно. Клуб был освобожден, меня перевели в отделение № 1, в палату для тяжелобольных, за которыми нужен будет особый уход.
Постепенно гроза стала утихать. Выглянуло солнце. Вода бежала возле здания, стояла в ямах, лощинах. Так захотелось, как в детстве, пробежаться по лужам. Солнце стало светить по-настоящему. Дождь перестал. Я сняла обувь и опустила ноги в эту бегущую воду, стараясь забыть обо всем!..
День подходил к концу, помещение было готово для приема раненых. Меня вызвал начальник отделения и сказал:
— Ты с завтрашнего дня работаешь в палате, где будут лежать тяжелораненые. Если что будет непонятно, придешь, решать {10} будем вместе. Лечащим врачом будет Валентина Павловна Осецкая. Сейчас иди домой, отдохни.
Я поблагодарила его за доверие и пошла «домой». На асфальте стояли лужи после прошедшего дождя, трава была мокрой. Солнце катилось вниз и закрывалось редкими облаками.

Утро

Раненые лежали в палате, я вошла, поздоровалась, мне ответили и спросили: «Ты у нас будешь сестричкой?»
— Да.
Я взяла истории болезней и приступила к своим обязанностям. Появилась Валентина Павловна Осецкая, тепло улыбнулась раненым. Все они были эвакуированы из-за сильной бомбежки. В начале июня поступил в палату главный эпидемиолог 1-го Украинского фронта Эпштейн, замурованный в гипс. Участились сильные, частые ночные бомбежки. Бомбили станцию в 11 км от Ровно. Подходили составы, и кто-то давал знать об этом, потому что сразу начиналась бомбежка. Очень запомнилась одна ужасная бомбежка, продолжавшаяся с 11 часов вечера и до 4-х утра. Раненые кто куда разбежались, носилочного на носилках поставили под лестницу, еще несколько человек сидело там. Бомбы рвались где-то в районе госпиталя. Двери распахивались на обе стороны, окна тоже. Я своего раненого укрыла матрацем, он говорит: «Ты не уходи от меня, умирать будем вместе.» — «Хорошо» — ответила я ему. Надела шинель, кирзовые сапоги и сижу около него. Раненый лежал весь мокрый, я то и дело вытирала ему лицо мокрым полотенцем. Потом потихоньку открыла дверь в коридор, выглянула, и в ту же секунду мимо моей ноги пролетел осколок. Дверь покосилась от взрывной волны. Я ушла под лестницу, где лежал носилочный раненый, накрыла его матрацем, он попросил посидеть с ним, а сидеть ведь некогда. Надо каждому помочь. Бегаю по палатам, пою водой и думаю: «Господи, когда же прекратится бомбежка». Вышла на улицу. Одна бомба лежала недалеко от здания неразорвавшейся. Начало светать. Уголочек светлого неба был виден из-за веток деревьев. Гул самолетов был еще слышен; слышно было стрельбу: били по крышам домов из пулемета. При стрельбе птицы ведут себя беспокойно, летают во все стороны. Соловьи — и те не пели.
Рано утром пришли все сотрудники госпиталя, беспокоились за эпидемиолога. Я сняла с него все матрацы, умыла холодной водой лицо: он вздохнул. Ночь эту никто не спал. Было к нему столько посетителей, что все не могли поместиться в палате. {11}
...Стали приходить раненые, принесли носилочного, уложили в постель.
...Утро было теплым, на небе бежали редкие облака, гонимые слабым ветерком. Солнце поднималось все выше и выше, сон мой стал рассеиваться, я почувствовала себя бодрее. Собравшиеся врачи решали вопрос об отправке эпидемиолога в тыл. Решили единогласно: отправить в Москву. Я накормила его завтраком, принесла одежду. Валентина Павловна мне сказала: «Не уходи, поедешь провожать до самолета». До аэродрома 16 км от Ровно. Когда все было готово, пришел начальник госпиталя Зак. Эпидемиолог спросил: «Отпустите Аню со мной в Москву?» Зак ответил: «Нет, она мне здесь нужна».
Подошла санитарная машина, раненого уложили па носилки, внесли в машину, и мы поехали. Довезли до места. Помогли внести раненого в комнату ожидания самолета. Я сказала ему: «До свидания, счастливого пути вам». Он попросил меня наклониться к нему, я наклонилась, и он поцеловал меня в горевшие и без этого щеки. Я спустилась вниз со второго этажа. Плакучие ивы наклонились над озером, где плавали два белых лебедя, ныряя вглубь, что-то ища. Крикнула Васю шофера. Мы поехали.
Когда я вернулась в госпиталь, Валентина Павловна сказала мне: «Отдохни, ты очень устала». Я шла «домой», в голове была пустота, хотелось спать.
Я подошла к дому, поднялась по деревянной лестнице, меня встретила хозяйка:
— Пани Аня, давайте кушать лоби.
Я села рядом с ней. Она говорит: «Ходила к своим ученикам, они дали зеленой фасоли, я приготовила лоби и жду тебя, чтобы вместе поужинать». Я поблагодарила ее за угощение и пошла отдыхать в свою комнату.

...9 июля к нам поступает Семен Осипов — тяжелораненый, ранение в левую ногу, в паху — гангрена, ослабевший, и с ним его однополчане, оставшиеся от дивизии, 30 человек. Сеня — командир дивизии, майор, Герой Советского Союза. Назначения: кровь, гангренозная сыворотка, жидкость Петрова, глюкоза, кормление, уход. Жители г. Ровно приходили в госпиталь, приносили ягоды и, прежде всего, подходили к нему, смеялись, у Сени поднималось настроение. Ежедневно выносили его на улицу, под тень деревьев однополчане, сидели около него, для меня это было большим подспорьем. {12}
Уколы делала утром и вечером. Сеня стал набираться сил.
— Я становлюсь героем, — шутил он.
Сеня был доволен моим уходом за ним. Я старалась вселять в него веру в выздоровление, за что он был очень благодарен мне.
...16 июля поступает Федор Петрович Боридько. Ранен в правую ногу в области голени, наложен гипс. Привели, показали койку. Он сел на кровать, ногу положил на костыль. Я вошла в палату, тихо поздоровалась, он ответил мне, а я даже не расслышала его голоса. Вошла лечащий врач Валентина Павловна, посмотрела раненого, сделала запись в истории болезни. Я пошла на кухню, где меня остановила сотрудница санпропускника и спросила:
— К тебе в палату поступил еще один?
— Ну и что, поступил.
— Мне он очень понравился.
— Что, любовь с первого взгляда?
— Да, вот и влюбилась.
— Надо иметь талант.
Я отошла от нее и пошла на кухню. Анна Ивановна, повар, приготовила обед, я пошла кормить своих раненых.
— Сеня, ты где будешь обедать? — спросила я. А он попросил меня покормить его: «Так у меня, — говорит, — аппетит лучше». Потом я отнесла обед Федору Петровичу. Валентина Павловна еще сидела. Я поставила тарелку на тумбочку около кровати и ушла кормить Сеню.

...Вошла в палату, где лежал Федор Петрович, убрала посуду и спросила его: — Вы будете отдыхать?
— Да, надо отдохнуть.
Я разобрала ему постель. Положила поудобней ногу на кровать, взбила подушку, укрыла раненого легким покрывалом. Ушла.
Подошла к Сене.
— Как ты тут? Взяла полотенце, намочила водой, стала вытирать его лицо.
— Ты меня так вытираешь, как будто я в своей речке купаюсь.
— Вспоминай свою речку, которая ласкала тебя водой, а я — мокрым полотенцем, ты, как маленький, за тобой и ухаживаю сейчас, как за ребенком. Война! Кого в маленьких превращает, кого в сурового, повзрослевшего мужчину, а кого — в палача.
— Ты просто золотая, я тебя жду, слов нет, как жду, ты — моя спасительница. — Стараюсь, Сеня, спи. Я пойду. Вот тебе вода. {13}
Я укрыла его и ушла... Калитка в заборе с другой стороны была не заперта. Вышла через нее, дорога узенькая, вся обросла зеленой шелковистой травой. Вдоль дороги раскинулось большое пшеничное поле, где я искала сине-голубые васильки.
Шла вдоль поля пшеницы, похожего на морскую гладь, чтобы увидеть голубые васильки и принести их раненым. Небо синее, и на нем яркое солнце. Лес стоит вдали темно-зеленый. Воздух чист, прозрачен и свеж. Развела руки в сторону, кружилась на дорожке, глубоко вдыхая теплый воздух...
Вернувшись, подошла к Сене.
— Ты где была? На свидание ходила? Да? — полушутя, полусерьезно спрашивал он.
— Вот, принесла букет голубых васильков. Тебе тут поставить?
— Нет. Я в палату хочу.
— Принесу.
В палате Федор Петрович не спал, глядел куда-то в неопределенном направлении. Я взяла стакан, налила воды, поставила ему васильки.
Он повернул голову в мою сторону. Посмотрел, но ничего не сказал.
Внесли Сеню в палату. Положили его на кровать. Букет синих васильков я поставила ему на тумбочку.
Он спросил:
— Что будешь делать мне на ночь?
— Очередная сыворотка гангренозная.
— Хорошо, это не злая.
— Что ты скучный?
— Да никак не выброшу из головы мысль, которая все время мучает.
— Какая?
— Как я буду без ноги всю жизнь жить?
— Ты об этом не думай, живут же люди без ног, и ты будешь жить. Надо сначала сил набраться, а тогда думать об операции и ноге.
— Ты и так меня кормишь на убой да колешь.
— Так надо, для тебя лучше.
— Да, я все понимаю.
После ужина приготовила лекарство для внутреннего вливания.
Федор Петрович сидел на кровати, молчал. Когда все было готово, подвинула стойку с колбой, наполнила гангренозной сывороткой.
Федор Петрович обратился ко мне: «Чем тебе помочь?» {14}
Мне не хотелось его обижать. — «Вы мне подержите жгут». И он с большим желанием помогал мне. Когда ввела иглу в вену, жидкость покапала медленно по вене. Зажала резиновую трубочку зажимом, и Сеня лежал спокойно. Федор Петрович вышел на улицу и сел на свою скамейку в парке, стоящую при входе в парк. Солнечные лучи светили косо, тепла от них не было. Федя сидел всегда один, о чем-то мечтал, думал. Был сосредоточен на одном. На чем? — Ему одному тогда было известно...
Я стала собираться домой. Вошел Федор Петрович, я уступила ему дорогу. Прошел к кровати. Отставил костыль, сел.
Сеня спросил меня:
— Ты уходишь?
— Да, пора.
— Рано.
— Как рано? Смотри в окно, совсем темно. Вы же не пойдете меня провожать. Сеня ответил:
— Если бы не нога, пошел бы.
А Федор Петрович упорно молчал.
Вышла из палаты, сняла халат, открыла дверь, сказала «спокойной ночи» и ушла.
...Брела знакомой тропинкой мимо тюрьмы, где сидели бендеровцы. Подошла к дому, поднялась по деревянной лестнице, вошла в комнату. Так захотелось лечь в постель! Открыла окно, в которое глядела луна, круглая, бледная, одиночные звезды стали появляться, одна — ближе, другая — где-то далеко. Хотелось еще смотреть и смотреть на небо и видеть там много звезд. Незаметно уснула, провалилась куда-то.
...В открытое окно потянуло прохладой. Проснулась рано. Снова утро со своими новыми событиями и заботами.
Я вошла в палату к раненым.
— Что будешь делать сегодня? — спросил Сеня.
— Кровь сегодня.
— Как я не люблю — злая она.
— Знаешь, Сеня, очень нужно, она тебе полезней всех лекарств.
— Знаю, после нее очень трясет.
— Что-нибудь сделаю, чтобы не так трясло.
Валентина Павловна пришла делать обход. Начала с Сени: посмотрела, сделала записи в. истории болезни, сказав: «Сегодня тебе кровь переливать будем».
Он ответил легким кивком головы. Подошла к Федору Петровичу — улыбка засияла на его лице. Много говорили, эти разговоры были для них двоих, они знали, о чем говорить... Обход {15} кончился, Сеню вынесли на улицу под липовую тень. Федор Петрович тоже вышел на улицу, сел на свою скамейку в парке. Я прошла мимо него в лабораторию. Сидел он как обычно, положив ногу на костыль, Сидел один. Иду обратно, в руке у меня ампула с кровью.
— Скоро будешь делать? Я помогу тебе.
— Я скажу Вам тогда.
Оставила ампулу в палате, ушла по работе. Вернулась. Сеня меня к себе зовет:
— Ты знаешь, что у меня операция?
— Не выдумывай, какая операция? — вырвалось у меня сразу, с чего ты взял? Кто «хирург»? — Мы его не знаем. Может, подослали какого-то палача, он совсем не врач, а ты идешь на операцию.
— Начальник госпиталя привел.
— Не ходи, не надо.
— Ты пойдешь со мной.
— Нет! — ответила я. На меня смотрели умоляющие глаза.
— Пойдем, Аня, мне легче будет лежать. — Берет меня за руку, тянет к себе. Беру ампулу с кровью и молча иду за носилками.
Уложили. Операция началась. В правой руке я держу ампулу с кровью, за левую руку держит меня Сеня, повторяя мое имя. Наркоз его долго не брал. Я ему говорила: «Я с тобой, я рядом».
Замолчал, рука его упала. Как крикну на всю операционную: «Умер он!». Я — к нему, врач приподнял простынь, резал ногу ниже раны, кровь небольшим кружком застыла под ногой. Всех нас затрясло. «Хирург» снял халат. Я стала бить его, кричу: «Убийца! Умышленно убил, зарезал!». Вцепилась в него, но меня кто-то оттащил, я подошла к Сене.
— Сеня, Сеня, как я тебя просила, не соглашайся, — обняла его неподвижное лицо руками и ушла из операционной. Как недоношенного ребенка выхаживала, один миг — и нет его...
На улице меня встретили однополчане.
— Где Сеня? Где, скажи правду, или мы тебя растерзаем на этом же месте.
Я ответила: «Терзайте, если фашисты».
— Где он? Ты за него в ответе, он на тебя надеялся.
— Идите туда, он там.
Они все побежали, оставили меня одну. Я вошла в палату. Федя сидел на кровати.
Спросил: «Как он?» Я ответила: «Умер». {16}
Тогда он сказал мне: «Я перейду на эту койку». — Я стояла, отрешенная, под впечатлением операции.
— Нет! Не переходите, лежите на этой.
— Почему?
— Не хочу, — ответила я.
— Хорошо. Я послушен тебе, буду лежать на этой.
...День был мрачным, тяжелым, черным, светило солнце, но я его не замечала. Сеню, Семена Дмитриевича Осипова, похоронили на городском кладбище в г. Ровно. Его именем назвали одну из улиц Октябрьского района г. Новосибирска.
Федя остался один в палате, так же, как всегда, молчал, ни о чем не говорил и ни о чем не спрашивал.
День подходил к концу, воздух был теплым, нежным, тихо входил в палату через открытое окно. Принесла ужин, пригласила Федю, он сидел в парке на скамейке. Вошел в палату, ужин стоял на тумбочке.
— Садись со мной ужинать.
Лицо у меня загорелось.
— Спасибо, я поела.
Ушла из палаты, потом вернулась. Федя сидел, смотрел в открытое окно. Я вбежала, взяла посуду, встряхнула салфетку и ушла. Солнце совсем скатилось вниз, стало вечереть. Я принесла воды, тряпку, вымыла в палате пол.
— Вам так будет прохладнее спать.
Он не ушел. В палате стало прохладнее и чище. Собралась «домой».
— Спокойной ночи. Посмотрел, ничего не сказал. Я сняла халат, оставила в палате, еще раз посмотрела на него, закрыла за собой дверь. Вечер был теплым, луна выплывала из-за крыш домов и веток деревьев не спеша. Мысленно я была где-то далеко- далеко, вернулась к своим погибшим родным. Как жалко их! Молодые еще, жизнь не успели познать.
...Новое утро. Солнце было в плену множества облаков, стоящих на одном месте. Но вот оно вырвалось из-под облаков и поднялось выше. Лучи падали на землю, утро стало светлым и веселым.

ТОЛЬКО ВПЕРЕД!

Семен Дмитриевич Осипов родился в 1919 году в селе Новониколаевка Мошковского района Новосибирской области. {17}
С начала войны — на фронте. Воевал на Западном, Калининском, Воронежском и 1-м Украинском фронтах. Дважды ранен. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны 1-й и 2-й степеней. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 апреля 1944 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза. При форсировании реки Западный Буг был тяжело ранен.
В конце 1943 года Семен Осипов прибыл в 20-ю Краснознаменную механизированную бригаду. В то время на фронте было относительное затишье. Но каждый понимал, что оно временное.
Но вот началось наступление. И в одном из первых же боев батальон под командованием гвардии капитана Осипова, действуя десантом на танках, захватил более сотни пленных, два десятка автомашин, двенадцать орудий и другую боевую технику, истребил свыше пятисот вражеских солдат и офицеров. Командир бригады по достоинству оценил эти умелые действия офицера и представил его к награждению орденом Отечественной войны 1-й степени.
В июне бомбежки были редкими. В 1-й половине июня поступает Семен Дмитриевич Осипов — тяжело раненый — ранение в левую ногу, рана в паху, гангрена, ослабевший, и с ним его однополчане, оставшиеся от дивизии. Сеня — командир дивизии, в звании майора, Герой Советского Союза, голубоглазый блондин, спокойный.
Жители г. Ровно приходили в госпиталь, приносили ягоды, и к первому приходили к нему, сидели около него, шутили, смеялись, поднимали настроение. Ежедневно выносили его на улицу однополчане, сидели около него, что мне было большим облегчением.
После процедуры Сеню выносили на улицу под липовую тень, где была прохлада. Однополчане веселили его рассказами. В конце июня Сеня при операции погибает. Каким этот день был? Тяжелым, мрачным...

Похороны Сени

28 июля. Зашла к замполиту узнать насчет гроба. Сказал, что гроб готов. Доложила Валентине Павловне.
В 11 часов дня двое однополчан принесли длинную скамейку. Поставили на том месте, где лежал Сеня. Стали собираться раненые со всех отделений. Федя стоял около окна своей палаты, разговаривал. В соседней палате лежал раненый, который не мог передвигаться самостоятельно, поэтому он попросил меня вынести его на улицу проводить командира в последний путь. Я попросила {18} ребят помочь мне. Мы положили его на носилки, поставили в тени, чтобы ему было все видно.
Раненых собралось много. Принесли гроб с телом Сени. Мужчины плакали. Плачь их напоминал жужжание пчелиного роя. По мне как будто ток прошел. Плакали все. Подняли гроб 6 человек. Замполит со слезами на глазах сказал: «Командир ты наш любимый, зачем ты нас покидаешь?» Плач усилился... Шли на кладбище тихо. Из сотрудников госпиталя я была одна.
Подошли к могиле, гроб с телом поставили рядом. Говорили траурные речи — однополчане, раненые. Стали прощаться. Я низко наклонилась над гробом: «Прощай, Сеня!» Гроб плавно опустили в могилу и засыпали землей.
...Одна из улиц в г. Ровно названа именем Осипова.

...Боридько остался в палате один

Закрыла окно, чтобы не было жарко в палате. Федя лег в постель, я укрыла его легким покрывалом и вышла. Зашла во врачебный кабинет, где сидела Валентина Павловна Осецкая.
— Ты свободная? — спросила она меня.
— Да.
— Помоги старшей медсестре пересмотреть все истории болезни, отобрать, связать, положить в архив.
Выполнила все задание.
— Посиди с нами. Скажи что-нибудь.
— Я ничего не знаю.
— А! У вас все секреты. Чем занимается Федор Петрович?
— Спит. Пусть отдыхает. На передовой не отдохнешь.
— Да. Парень все время на передовой. Он тебя ни о чем не спрашивал?
— Нет. Ни о чем.
Она слегка улыбнулась. Я ушла из кабинета в лабораторию взять анализы.

Утро

Подошла к палате, приоткрыла дверь, Федя уже встал, стоял около кровати. «Доброе утро», — сказала я.
— Доброе, — ответил он.
— Что во сне видели?
— Что-то война снилась. {19}
Заправила ему кровать, вытряхнула постель. Застелила. Принесла завтрак. Валентина Павловна с улыбкой подошла к Федору Петровичу, они стали разговаривать, я не стала прислушиваться к их беседе, ушла помочь в перевязочную.
После обхода Федя вышел на улицу, сел на свою скамейку. Я подошла к Валентине Павловне. Она сказала: «Завтра Федора Петровича эвакуируем. Я подготовила бумаги, ты завтра никуда не уходи, проводим его вместе. Ты должна быть обязательно».
...День теплый, временами солнце закрывалось облаками. Я возилась с бумагами, нужно было кое-что подклеить, положить в архив. Наступило время обеда, я пошла на кухню. Взяла приготовленный обед, понесла в палату. Поставила его на тумбочку. Села на стул. Федя тоже уже был в палате.
— Вы ешьте, — сказала я и вышла из палаты. После обеда зашла в его палату сотрудница санпропускника и долго разговаривала с Федором Петровичем. После ее ухода он попросил больше в палату к нему никого не пускать.
Наступил вечер... Федя сидел на скамейке, повернула в его сторону, махнула рукой и направилась «домой».
Шла медленно, ни о чем не думала, окружающее меня не интересовало. Давала знать о себе усталость. Добралась до подушки и как провалилась.
Утро было пасмурное, темно-синие тучи ходили по небу, изредка крапал дождь. Открыла дверь, Федя сидел около кровати на стуле. Нога лежала на костыле. Посмотрел на меня. Я слегка улыбнулась и вышла на улицу. Принесли одежду.
Валентина Павловна пришла в палату поговорить с больным. Говорили оживленно продолжительно. Я принесла Феде бинты в дорогу, они все еще сидели разговаривали. Наконец, они закончили разговор, и мы с Валентиной Павловной вышли из палаты. Затем Федя оделся в свою форму, и мы втроем вышли на улицу и стали ждать машину. Стояли долго. Я принесла стул Феде, он отказался от него. Тогда Федя обратился ко мне: «Дай мне что нибудь на память». Я растерялась, не знала, что можно подарить. Пошла в палату, взяла новую тетрадь и подаю ему: «Вот Вам, пишите письма».
— Кому?
— Кому сердце подскажет.
— А тебе можно писать? (краснея).
— Попробуйте.
— А отвечать будешь?
— Подумаю. {20}
Федя и Валентина Павловна продолжали вести разговор. Мимо проходила врач-лаборант Мария Александровна, спросила:
— Провожаете?
— Да, Федора Петровича провожаем.
Подошла машина. Я помогла Феде сесть в кузов. Тогда я вцепилась за борт машины, встала на колесо, посмотреть, как он устроился. Он поглядел на меня.
— Ну, что, убедилась, как я сижу?
Я пожелала ему счастливого пути. Спрыгнула с машины, встала около Валентины Павловны. Через некоторое время пришел шофер. Завел мотор, машина стала набирать скорость. Мы махали Феде, пока машина не скрылась за поворотом. Тогда Валентина Павловна сказала: «Вот и проводили Федора Петровича». Я не обратила никакого внимания на ее фразу, такая тоска овладела мной... {21}

Сон командира

От Москвы и дальше на запад шли танки, очищая путь всем родам войск.
Командир был задумчив, но дело свое знал крепко. В перерывах он шутил, смеялся, но иногда и грустил тихо, никому не говоря ни о чем, крепкий его внутренний мир поддерживал его, и он становился сильным, мужественным воином-освободителем.
Другой раз приходит и такой час. После боя бывает отдых, где можно было помечтать, почитать, вспомнить о любимой маме, «как она там живет, знаю, она слезы льет обо мне, я же у нее один».
Это было в 1944 году. Освободили родную Украину, бои были нелегкими, каждый уносил много человеческих жизней, здоровья. После окончания боя день был теплый, солнечный, зеленая трава покрыла все поле. Цвели полевые цветы. Так захотелось нарвать букет и подарить любимой. Сердце дрогнуло, когда в душе произносилось слово «любимой». Пошел и нарвал красивый букет цветов, мысленно подарил. Вздохнул всей богатырской грудью, расстелил шинель и лег около танка. Цветы упали из рук, легли рядом. Когда уснул командир крепким сном, во сне видит девушку, которая взяла цветы. «Цветы ты мне приготовил. Я их взяла», — и стала уходить от него. Командир хотел взять ее за руку, спросить у нее имя, девушка улыбнулась и сказала: «Ты меня найдешь! Ты придешь ко мне», — и пропала, как растворилась в воздухе. Он хотел поймать ее, но ее не было. Белое платье оставило только ее след в его воображении и глазах. Когда он открыл глаза, посмотрел кругом, светило солнце, тихий полевой ветер обдувал своим теплом лицо.
Солнечные лучи светили прямо, от их тепла было жарко. Командир встал, потянулся. Умывался, окатывался холодной водой, растирая до красноты свое тело жестким полотенцем.
И настали с этого дня муки радости о встрече с этой незнакомой девушкой, и думал: «Куда я приеду, где встречу ее!» Стал сам все чаще и чаще вспоминать о ней, о встрече с той, которая так ласково и нежно улыбнулась ему, он ее все больше узнает, видит, и внутренний голос подсказывает: «Ты найдешь ее, и она подарит тебе любовь, счастье, радость, которую ты так пылко ждешь».
Бои заглушили в нем думы о любви, отбросили все, стремление было одно, чтобы было меньше потерь человеческих жизней, продвинуться вперед, хотя бы ненамного, но вперед. {22}
Окончился бой. Доложить командованию о своих боевых операциях. Когда остался наедине, дума, дума: «Где же я встречу свою любимую? Где?» — стал спрашивать чаще и чаще себя. — Где моя любовь, о которой пишут в книжках? Когда же я встречу свою любимую? Я бы был счастливым, шла бы ты по одной дорожке со мной. Ты бы наполнила мое сердце горячим пламенем большой любви. Ты только отзовись, я приеду к тебе тот же час поглядеть на тебя. Ты где-то недалеко от меня, чувствует мое сердце, ты ждешь меня, ты улетаешь от меня, как пушинка, тебя не догонишь, не поймаешь. Любовь, о которой мечтал и мечтаю, вспыхнула огнем в моем сердце». Тогда ты сказал: «Вот эта настоящая любовь, она есть и существует на свете». Иногда всматривался в лица девушек, встречающихся на пути, смотрел на них. Не находил той, которую ждет.
Весною в одном бою командир был ранен в правую ногу в области голени. Поступил в госпиталь. Когда его привели в палату, в ней никого не было. Через некоторое время в палату входит девушка-медсестра, поздоровалась; продолжая делать свои дела, перелистала тетрадь, где записала лечение раненому. Он смотрел на нее, вспоминал, где же он мог ее встретить. Где? Долго думал, перебирал все свои мысли, которые бы подсказали ему. Где? В каком месте он видел эту девушку? Наверное, от усталости, от частых военных операций, мысли не могли ему подсказать, где. Старался вспоминать, где же он видел ее. Эта улыбка, розовые щеки — он долго думал и только вспомнил на другой день своего пребывания в госпитале. Вспомнил о сне. Наконец, вздохнул от счастья...

Федор Петрович Боридько в Киеве

Федя доехал до Киева, написал мне открытку. Я ответила ему небольшим письмом. С этого и началась наша переписка, серьезная, с маленького светящегося уголька до большого пламени любви — неповторимого, неугасаемого.
Когда Федя в Киеве лежал в госпитале, к нему приезжала мама. Он ей сказал, что нашел то, о чем мечтал всю свою жизнь.
«Мама, мама, — нашел, нашел любимую, я ее так люблю, как тебя», — крепко прижал к себе мать и стал целовать. — Вот так же люблю, и еще крепче. Мама, ты тоже будешь ее любить, ее нельзя не любить. У меня сердце радуется от счастья».
Все это мне рассказывала его мама, когда мы встретились с ней после войны... {23}
 

15.07.44 года

Здравствуй, Аня! Хорошего здоровья тебе от меня. Сообщаю: доехал я хорошо, долечиваюсь в Киеве. Пиши, жду ответ.
Привет Валентине Павловне. С приветом — Федя Боридько.

Из госпиталя Федя поехал в свою часть, написал мне письмо.

5.08.44 года

Здравствуй, Аня! Хорошего здоровья тебе. Доехал до своей части. Приступил к своим обязанностям. Принял дела. Пишу тебе письмо. С ногой у меня все в порядке, стою упорно, не качаюсь. Помни, не забывай обо мне. Не удивляйся, что письма короткие, хоть они короткие, но говорят о многом.
Привет Валентине Павловне.
Жду ответ, жму крепко твою руку. Любящий тебя Федя Б.

Газовая гангрена

Погода не радовала нас: слякоть, изморозь, голые черные ветки деревьев глядели на нас.
Я остановилась недалеко от этих грустных веток больших деревьев, смотрела на них, думая, что они много знают, но не могут сказать людям, что происходило на их «глазах». Это ужас войны, это вздох земли.
Посмотрела кругом, вижу, что двое неизвестных несут раненого солдата. Рядом с нами был наш неизменный Владимир Васильевич, ведущий хирург. Положили на землю, лежал один под кустом, просил пить. Срочно организовали условную операционную, принесли кадку, положили на нее доски, накрыли их. Владимир Васильевич обратился к нам: «Девочки! Быстрее вооружайтесь скальпелями, а то мы его не спасем». Мы были рядом, скальпели были у нас в руках. «Девочки, с богом, тут страшное». В области живота было большое черное пятно, газовая гангрена. Четыре медсестры резали тело, которое поднималось, как тесто, пузырями, шипело и чернело, двигалось лавиной все ближе и ближе к сердцу, мы не успевали за нею. Раненый говорил бодро, ясно: «Спасите меня. У меня пять детей». Хотел еще сказать что-то, губы приоткрылись и застыли. Глаза смотрели в одну точку. Руки наши опустились, мы стояли молча. Низко поклонились этому солдату, накрыли простыней, Тихо вышли… {24}

Одна ночь

Владимир Васильевич собрал нас после операции. Сказал: «Начнем готовить условное отделение, в котором будут лежать самые тяжелые раненые. Кто будет дежурить, тому достанется крепко». Каждый из нас стоял и в душе, обращаясь к Богу; думал, только бы не назвали его имя.
— «Раненые будут разного контингента. Точно не скажу, как будто, и с газовой гангреной. Сразу же надо вводить гангренозную сыворотку капельным путем».
Я стояла молча, задумалась, слышу, называют мою фамилию. Вздрогнула от неожиданности.
— Аня, справишься? — обратилась ко мне Зина Иванова.
— Не знаю.
Раненые тяжелые, условия ужасные, самой все надо делать: печь топить, коптилки заправлять, назначения выполнять, больному, тем более тяжелому, нужно много внимания. Шприц не вскипятишь в печке, дрова сырые, воду не согреешь.
— Что будет, то и будет, ночь кому-то надо быть с ними.
Стали поступать раненые, многие с ранениями в грудную клетку. Положили всех в один ряд.
...Вечер наступил быстро, дни были короткие, а ноябрьские ночи были длинные, скучные, мрачные. И эта ночь была такой. Я шла на дежурство. Было темно, шел мягкий, чистый снег, покрывая землю ровным слоем. Небо темное, ни одной звездочки. Небольшой морозец. Я шла, спешила; падали снежинки: мягкие, легкие, они старались попасть, куда им хотелось: падали на лицо, глаза и в кирзовые сапоги тоже, так как они были худые. Останавливалась, снимала, вытряхивая снег из них, и шла дальше. Дошла до «отделения», открыла дверь: горели коптилки, было темно, неуютно. Обошла все помещения, чтобы без ошибки знать, что где.
Печка, железная бочка, стояла посреди помещения. Около нее лежали сырые дрова. В печке лежало несколько штук, они не горели, а шипели, приходилось раздувать, сухого положить было нечего.
Жаловаться на такое помещение и большое количество раненых (их было 60) некому, все делала одна. Подошла к стене, где висела коптилка, горела еле-еле, фитиль — лента от старой шинели, какое-то масло было налито в железные банки. На такое большое помещение горели всего три коптилки и одна — в отдельной комнате, где лежал раненный в мочевой пузырь. Вскипятила {25} шприцы, приготовила внутривенную сыворотку, пошла к раненому, который лежал, ждал. Колбу с гангренозной сывороткой привязала к стойке. Поудобнее уложила его на кровати. Он глядел на меня с любопытством, что я буду делать. Пододвинула поближе к кровати стойку с колбой, под руку положила свернутый из полотенца валик, ввела иглу в вену, зафиксировала ее слегка бинтом, одела канюлю с резинкой, по которой потекла сыворотка, зажала резинку зажимом. Медленно сыворотка потекла в вену. Сказала раненому: «Следите за лекарством». В печь положила дров, закрыла дверь на замок, ушла в основное помещение. Мелкий снег продолжал падать на землю. Было темно. Подошла к тяжелораненому, бегом — в основное помещение, где грелась вода. Налила грелку, быстро вернулась к нему, а он: «Сестра, ты не уйдешь от меня, мне легко, когда ты тут, со мной». Взяла за пульс — наполнение было слабое. Я взяла шприц, который был наготове, набрала сердечное лекарство, сделала укол. В грелку налила горячей воды, положила под ноги, которые были длиннее кровати, подставила табуретку. Замотала одеялом вместе с грелкой. «Лежите спокойно».
Пошла в палату, где лежал капитан. Только я открыла дверь, как «полетели» нецензурные слова в мой адрес: «Грелку мне дайте!» Я ответила: «Грелок у меня сейчас нет, заняты». Он ничего понимать не хотел.
— Костылем тебя сейчас вот.
— Грелки еще не освободились, бутылку налью.
— Бутылку не надо! И точка, — сказал капитан.
— Ждите, когда освободятся, — ответила я и вышла из палаты.
Главное помещение. Силы меня не покидают, но я — бодрая, смелая, не теряюсь. Подошла к больному, диагноз которого не знала, что-то с желудком. Не пил, а как попьет, икота еще больше становилась. Бегу к печке, раненный в голову сидит, а ноги в печку положил, я стала его оттаскивать, а он меня так толкнул, что я упала. Привела дежурного из хозяйственной части. Говорю ему: «Помоги уложить в кровать, привязать. Ожоги подошвы II степени».
Коптилка еле светила; побежала вытянула фитиль, стал гореть поярче. Вода согрелась, налила грелку тому, кто лежал в конце «палаты». Пришла, а ему совсем стало плохо, укол сделала, горячую грелку положила, мокрою ватой смочила губы. А он: «Не отходи от меня, мне стало легко, не болит у меня ничего». {26}
Мои хлопоты, мои старания не помогут, колола его часто, продлевала ему жизнь, а он все повторял: «Не уходи, будь со мной». Но жизнь от этого раненого уходила. Он смотрел вверх широко открытыми, большими карими глазами, губы все реже и реже открывались, шептали: «Не уходи». Лицо стало покрываться крупными прозрачными каплями пота. Перестал говорить. Умер... Укрыла простыней и ушла в основную «палату». Взяла грелку, налила горячей водой, обтерла спиртом, понесла капитану.
Вошла тихо, капитан спал. Грелку положила на больное место. Заглянула в «палату» — раненые все спали, закрыла дверь, ушла в основное помещение, где лежали тяжелораненые. Начала обход с крайней кровати и до конца. Надо напоить водой раненых в грудную клетку. Проверить резиновую трубочку, как она в груди лежит и в бутылке: все в порядке; поправляла постели, шла от одного к другому. Времени ушло много. В печке дрова горели слабо, изредка вспыхивал синий огонек и затухал. Намочила вату спиртом, подложила под поленицы, дрова загорелись. На верху бочки стояла небольшая кастрюля с водой для грелок (грелок было только 2!). Слышу тихий голос, зовущий меня, бегом к раненому.
— «Пить, пить!»
Подала стакан с водой, приподняла голову, чтобы не намочить его. Сделав несколько глотков, сказал: «Больше не хочу, подложи мне под спину, а то печет».
Свернула полотенце, положила так, чтобы не пекло. Спросила, так лучше или сделать повыше. А он ответил, что так лучше и не печет. Попросил еще воды. Напоила, укрыла, подоткнула под бока, чтобы нигде не дуло ему. Ушла. Обход мой был закончен.
Вышла на улицу определить, который час. Но небо было таким же серым, темным, как с вечера. Я смотрела на небо, где бы увидеть какой-то просвет, но его не было. Я вернулась в помещение, так и не узнав, который час. Села на пол около двери, обняла голову руками. Господи! Когда же кончится эта ночь? Неужели утро далеко? Встала, бегом к раненому, который лежал с заболеванием желудка. Икота уменьшилась, стала реже. Перестелила постель, водой смочила вату, протерла губы и вокруг рта. Дала желудочные таблетки. Настроение меня не подводит. Бегаю. Делаю. Я в эту ночь пробежала километров 20 и не устала, какая-то сила меня подталкивала. Воодушевляли думы о Феде: как он там? Приехал ли с боевого задания, жив ли, здоров? {27}

Польша. Воля Бороновска

Незнакомая дорога

...Из Ровно поехали в Польшу. Ехали медленно, нас обгоняли поезда, спешившие на передовую. Стояли на каждой станции. Была глубокая осень, дул сильный ветер, сине-белые облака несли с собой то дождь, то снег.
Доехали до станции Журавицы, расположенной недалеко от города Перемышля. Нам захотелось посмотреть город. Пошли пешком. Ехал пан в бричке, запряженной двумя лошадьми. Бричка была глубокая и длинная. Пан остановился и сказал: «Седайте, пани». Мы сели. Лошадь слегка погонял ременным кнутом, они бежали легкой трусцой. Подъехали к городу. Видим — ястребок наш крутится над городом. И вдруг он падает камнем. Мы закрыли глаза от страха. Упал на землю, задел дом. Так и не вышел из мертвой петли. Погибло 3 человека — молодые летчики.
Весь день мы провели в городе, только поздно вечером вернулись «домой».

Дорога в Германию

Дали команду ехать дальше. Ехали так же медленно, как и прежде. Доехали до города Зарау. Поселили нас в доме на окраине города. Мы все четвером разместились в двух комнатах внизу. В полночь к нам в дверь начали стучать. Мы сильно перепугались, сидели тихо, боялись пошевелиться. Но стука больше не последовало, а мы так и просидели до утра не сомкнув глаз.
На следующее утро бегом побежали в госпиталь. Дом был с подвалом, и мы решили заглянуть туда. Вначале ничего не было видно, но когда мы спустились вниз, то ахнули, стоит большой стол, а за столом сидят люди, и все мертвые. Было их 18 человек. Я подошла ближе, заглядывая каждому в лицо, — все незнакомые. Побежали доложить об увиденном начальству.
...В одной комнате организовали палату на 7 человек. Начальник по лечебной части будет тут с тяжелоранеными дежурить. Принесли всех носилочных. Ребята молоденькие, все бледные, кожа тонкая. Смотрят на меня и говорят: «Замени нам маму, будем называть тебя мамой». — «Называйте» — отвечаю.
Поставила стойки к каждой кровати, привязала ампулы с кровью. Проверила всех на биологическую пробу, у одного совместимость подозрительная. Пошла к ведущему хирургу. «Что делать?» — спрашиваю. Он подсказал мне, как поступить. Подхожу {28} к каждому, спрашиваю, как себя чувствуете. Один жалуется на поясницу, я сразу меняю лекарство, и он успокаивается. Процедуры закончены. Через 2 дня раненых эвакуировали в тыл.

Дорога в Котбус

...Вылезли из машины, такие грязные!.. Машина уехала, а мы стояли, чистили свою одежду, похожие на общипанных куриц. Ехали сутки голодные. Моросил дождь, как из сита. Стоим, ждем, а чего? Стояли девушки-регулировщицы, подошли к ним. Показали нам комнату в доме, похожем на барак. Стояла печка, дров не было. Походили кругом — ни палочки. Я говорю: «Это вам не в России».
Ночь была темная, хоть глаза выколи, я легла на диван, который стоял в комнате, сняла обувку, поджала под себя ноги, уснула. Зина осталась со мной, а Женя и Аня пошли за водой. Но воды не принесли. На следующий день мы нашли воду, умылись и пошли пешком до Котбуса. В Котбусе встретили наших. Надо было организовывать госпиталь. Стали ходить по домам, искать кровати. Нас четверых послали найти помещение. Подошли к дому, половина дома разрушена от бомбежки, уцелела лестница. Стали решать, кто из нас пойдет первой.
— Аня, поднимайся.
— Нет, я не полезу, а то так хряпнут, будешь лететь вверх ногами.
— Зина, иди ты.
— А почему не ты?
Так ни о чем не договорились, и все четверо ушли. В Котбусе жили три дня, не было ни наших, ни немцев. Госпиталь не развернули. Приказ — возвращаться обратно в город Заган... Мы ехали на машине, начальство уехало раньше. В Загане помещение для госпиталя нашлось, и для жилья были дома. Приготовили госпиталь. Сразу же стали поступать раненые. Как только мы приехали, я написала Феде письмо. Описала все свои муки в незнакомой Германии. Вскоре все нормализовалось. Работали с большим желанием. Почтальон знал, что мне с передовой письма идут. Как увидит меня, руку кверху поднимает, в руке — письмо от Феди. Я — бегом. Быстро распечатываю, читаю. «Федя, родной», — прижимаю письмо к сердцу и тут же пишу ответ. Придешь на работу, хочется сделать больше и тепла отдать больше, особенно тяжело раненому, кто бы он ни был. Как-то на прогулке, когда было свободное время, Валентина Павловна предложила мне пройтись. {29}
— Как тебе Федя? — начала она разговор.
— Он самый умный и прекрасный человек.
— Ты счастливая, очень счастливая, а там... Война еще не кончилась. Вот у нас в палате двое лежали: кому бы ты предпочтенье отдала? Ведь Сеня тебя тоже любил, просто своей любви тебе не высказывал, а мне говорил.
Покраснев, я ответила:
— Я Федю люблю!
— Почему?
Я смотрела вниз, глаза были устремлены на распустившийся цветок.
— Я Федю люблю, не смогу я вам объяснить. Я еще сама не разобралась в своих чувствах.
— Федя тебя очень любит, он меня просил, чтобы я берегла тебя.
— Расскажите, Валентина Павловна, что он вам говорил.
Она улыбнулась, но промолчала. Мы пошли по полю, сине-белые облака быстро бежали по небесному простору. Ветер клонил ветки деревьев, что стояли на склонах пригорка, до земли. Мы повернули обратно, пошли к дому. Уходя, она мне сказала:
— Я желаю тебе очень большого счастья, Федя тебе его подарит.
Пришла в квартиру, ничего не хотелось делать. Села за стол, прочитала все Федины письма, как будто с ним поговорила. «Ты только жди, жди». Всем отказывалась писать — ему пишу. Пишу, жду. В душе моей радость появилась. Время есть, напишу еще письмо. Села за стол, написала письмо. Пусть чаще получает. Настроение лучше будет. Свернула треугольником, адрес написала. «П/п 34398«Д» Боридько Федору Петровичу». Завтра отдам почтальону Коле.
Вышла из квартиры. Идет Ольга:
— Ты куда?
— Да вот думаю, куда идти.
— К нам немецкий генерал поступил.
— Завтра увижу.
Мы разошлись... Пришла в квартиру, легла. Проспала до утра.
...Время приближалось к весне, стало тепло. Я открыла окна, воздух был прохладный. Собралась и пошла на работу.
В палате были тяжелораненые, а назначений у них много. Сразу с внутреннего вливания начала. Зашла в палату, где лежал раненый с газовой гангреной. Я его не обслуживала, там была {30} другая медсестра — Маша Чулкова. Взяла раствор и ушла. Я очень спешила все до обеда сделать, потом перевязки, целый день бегом.
Солнце поднялось высоко. Пригревало полянки в затишье, где была молодая зеленая травка. Жизнь на земле стала просыпаться от зимних холодов. Пришла с дежурства, на душе — какая-то тоска о Феде. Как он там? У него ведь каждый день бои... или вернулся с боевого задания. Стало очень жалко его. Я подошла к окну, смотрела куда-то вдаль, мне хотелось увидеть Федю в эту минуту.
...Ночью спала хорошо. Рано утром, открыв глаза, смотрю из угла комнаты — во всем зеленом до пояса смотрит на меня Федя. Я бросилась к нему.
— Федя! Ты приехал?
Он отвечает:
— Я к тебе никогда не приеду.
Я смотрю — в углу никого.
— Федя, ты что так сказал? Зачем эти страшные слова, Федя, что с тобой, скажи правду, что случилось?
Мое сердце заволновалось. Кто мне такое известие прислал? Сам Федя сказал. Боже мой! Что с ним? Эти мысли меня не покидали. А мне хотелось еще раз услышать его голос, но он больше не говорил со мной и не появлялся.
Я спустилась к реке. Летел клин птиц, я не поняла, то ли это были журавли, то ли гуси. Кричал кто-то... Может быть, Федя в последний раз, в последнюю минуту подавал свой голос. В этот день я не знала покоя. Я повторяла весь день его слова: «Я к тебе никогда не приеду». Я не знала значения этих слов. Мое сердце еще больше волновалось. «Федя!» — повторяла я до глубокой ночи. Я слышу их ясно, отчетливо. — «Я к тебе никогда не приеду». Неужели ко мне пришла беда? Горе, которое будет сопровождать меня всю жизнь?... Утром жду Валентину Павловну, встретила и рассказала ей. Она мне отвечает:
— Не поднимай паники. Иди, Аня, и спокойно работай.
— Нет, Валентина Павловна! С Федей что-то случилось!
И на работе весь день меня его слова не покидали, я их отчетливо слышала.
Прошло три дня, и почтальон машет рукой, кричит:
— Получай, тебе письмо!
Я припустилась бегом, взяла письмо. Глядя на конверт, с радостью подумала: писал сам, Федя, мой родной. Скорее распечатываю, читаю. Федя жив, жив мой любимый. Я-то переживаю.... Прижала к груди своей его письмо — оно теплое, нежное, ласковое. {31} В эту минуту я была вместе с Федей. Мне стало так легко и дышалось свободно... Я была счастлива тем, что черная туча, висевшая над Федей, исчезла и не унесла его из моей жизни навсегда. Я быстро поднялась в квартиру: руки трясутся, ручка падает из рук, но я спешу написать ответ и отдать почтальону, чтобы оно быстрее дошло до Феди. Но ответа на свое письмо от Феди я больше не получила... Он не стал мне писать письма. Почтальон не стал поднимать их кверху. Рука почтальона опустилась. И силы стали покидать меня, я поднималась, шла на работу, падала и снова поднималась.
...Нет Феди, не жди его больше. Дни были губительные, черные, тоскливые. Пишу настойчиво. Где? Куда делся? Пишу еще раз. Приходит ответ. Адресат из части выбыл, доставить письма невозможно. Подпись: Пинский. Я пишу ответное письмо. Коля, ординарец, написал все подробно о гибели Феди... Забрал все мои письма. Колино письмо читали с Валентиной Павловной, плакали. Поседели за одну ночь, с левой стороны виска прядь седых волос появилась. Потом Колино письмо я отослала Фединой маме... {32}

ВЕЧНО ЖИВОЙ...

О Федоре Боридько

Федя Боридько родился в 1913 году в Полтавской области Шатцкого района, в селе Ереськи, в крестьянской семье. Исполнился год, когда погиб его отец на войне 1914 года.
Мама, Ульяна Васильевна, осталась одна. Когда Феде было 2 года, он сильно заболел. Мама рассказывала: «Я очень переживала за него, дошел до такого состояния, что не мог ни пить, ни есть, исхудал так, что похож был на труп, только глаза глядели смутно, и я с ним тоже дошла. Не спала ночи, ходила около хаты в ночное время, хотя бы немного заснул, а он не спал, еле пищал. Добрых людей слушала. Кто скажет, какую траву дать пить, поила отваром травы, и мое дитя поднялось, сын пошел. Доктор удивился, когда увидел его: «Не думал, чтобы этот малец стал ходить». Мама подняла его, вырвала у смерти. «У меня от счастья слезы полились из глаз, гляжу на своего Феденьку, — продолжала говорить, — он у меня был добрый. Мне старался помочь во всем. Как-то я не заметила, как вырос. Пошел в школу, окончил ее. А учился в школе, придет, дверь откроет: «Мама! Что надо делать?»
— «Сыночек, милый, ты сперва поешь, уроки сделай, а потом делать будешь, коли скажу, что надо сделать, а то все сам, чтобы он сказал мне: «Не хочу, не буду». У него николы не було». Когда рассказывала об этом мне мама, слезы все время лились из глаз. Она их не вытирала, продолжала говорить: «Кончил техникум. Детей учил в школе в нашем селе. Был взрослый не по своим годам. У меня была такая радость, когда мой Феденька идет домой. Он у меня был красивый и скромный. Сыночек, вот я и дождалась помощника, теперь есть на кого надеяться, когда буду старая».
...В октябре 1941 года вместе с танковой бригадой прибыл на фронт с Дальнего Востока в действующую армию. 16 февраля 1945 г. фронтовая газета 44-й гвардейской ордена Ленина, Краснознаменных орденов Богдана Хмельницкого и Красной Звезды Бердичевской бригады писала: «Федор Боридько — известнейший командир-танкист по своему мастерству, бесстрашный и железной воли. В мягкой натуре его таится богатырская сила. Война, лютая ненависть к немцам привели эту силу в движение, раскрыли все его богатства. {33}
Четыре ордена на груди, две золотые и две красные нашивки — знаки его воинской доблести, танкистского мастерства, тяжелых ранений на поле битвы с ненавистным врагом. Ныне Федор Боридько — гвардии майор, командир батальона. В стремительном наступлении батальон Боридько все время идет впереди подразделения. Как меч, рассекает он немецкие отчаянно сопротивляющиеся части и, опрокидывая их, перерезает дороги, громит опорные пункты. Он первый вышел к важной реке, форсировал ее и маневром обошел преграду. Потом батальон Боридько вступил в ожесточенный бой с пытавшейся вырваться из окружения группировкой немцев. Танкисты Боридько уничтожили два танка, четыре бронетранспортера, две зенитные батареи, до 50-ти автомашин и больше сотни солдат и офицеров. Грозные танки Федора Боридько идут смело по немецкой земле, идут, как судьи и вершители приговора над фашистской Германией.
Героям наступления — слава!»

...К 23 февраля 1945 г. Федя писал мне, что ему были присвоены звания Героя Советского Союза и подполковника. Я с большой радостью поздравила его с этой высокой наградой и званиями.
19 марта 1945 г. Федя погиб... Какая утрата для мамы, для меня!.. Невосполнимая утрата, никем не заменишь и не воскресишь.
...Федя был похоронен в Польше в местечке Нойштадт на площади Червоной в городе Вейгерово. В 1946 году его тело эксгумировали в Братскую могилу. В 1947 году он был перезахоронен на 3-м месте, в Гданьске, на Советском кладбище, участке № 2, в могиле № 1.

Дорогой Славы

В период оборонительных боев 6-го (впоследствии 11-го) гвардейского танкового корпуса на Курской дуге доблестно сражались воины 112-й танковой бригады. Особенно отличился в те дни ее 124-й батальон майора Ф.П. Боридько, который находился в резерве бригады. Батальон несколько раз контратаковал прорывавшиеся танки противника. Действия подразделения, умело направляемые его командиром, во многом способствовали удержанию всего рубежа, который занимала бригада.
Отважно сражались танкисты подразделения Ф.П. Боридько на Правобережной Украине. За участие в освобождении Бердичева Федор Петрович был награжден орденом Красного Знамени. {34}
Бывший командир 11-го гвардейского танкового корпуса, ныне генерал армии Герой Советского Союза А.Л. Гетман, дает высокую оценку действиям бесстрашного комбата. Вот, например, что он пишет в своей книге «Танки идут на Берлин» об оборонительных боях, которые вел корпус в междуречье Днестра и Прута в апреле 1944 года: «Снова одним из лучших в корпусе показал себя танковый батальон майора Ф.П. Боридько. Во время одной из танковых атак противника в районе Обертина он уничтожил до десятка вражеских боевых машин... Гвардейцы-танкисты майора Ф.П. Боридько провели в боях и весь день 1 Мая. Они отметили праздник уничтожением четырех танков противника. А несколько дней спустя этот батальон участвовал совместно с другими частями корпуса в боях под Коломыей. Отразив танки, наши танкисты и автоматчики окружили здесь большую группу гитлеровцев. Более 300 вражеских солдат и офицеров сдались в плен, а около 200 фашистов, оказавших сопротивление, были уничтожены».
Имя отважного командира Ф.П. Боридько стало известно всему 1-му Белорусскому фронту. В 1944 году фронтовая газета писала: «Батальон в июльских боях уничтожил 9 «тигров», 12 средних танков, 13 орудий разных калибров и много другой техники и живой силы врага».
В январе 1945 года батальон под командованием Боридько, действуя в составе 44-й гвардейской танковой бригады, преодолел оборону противника в районе польского города Лович, прорвался в тыл врага, отрезал ему путь к отступлению и вышел к реке Пилице.
Против батальона гитлеровцы бросили большое количество танков, бронетранспортеров. Комбат быстро оценил обстановку и перегруппировал боевые порядки своего подразделения. Когда приблизились вражеские машины, он дал команду открыть огонь. Советские танкисты нанесли удар неожиданно, метко. Свечами вспыхнули несколько бронетранспортеров. Враг не выдержал и отступил. Советские воины преследовали его. Впереди была машина Ф.П. Боридько. Он лично подбил один бронетранспортер, уничтожил батарею противника. Танкисты успешно форсировали реку.
16 и 17 января батальон продолжал вести ожесточенные бои, в ходе которых уничтожил два вражеских танка, две зенитные батареи, четыре бронетранспортера, около 80 гитлеровских солдат и офицеров. {35}
Особенно отличились воины Ф.П. Боридько в боях за освобождение польских городов Гнездо и Лович. Смелыми действиями они обеспечили быстрое продвижение танковой бригады.
В марте 1945 года воины 11-го гвардейского танкового корпуса вели тяжелые бои с противником на подступах к польскому городу Гдыня. Несмотря на тяжелые потери, танкисты успешно продвигались вперед, проявляя величайшую самоотверженность и отвагу.
Коммунист, командир батальона 44-й гвардейской танковой бригады Герой Советского Союза майор Ф.П. Боридько повел своих танкистов на штурм опорного пункта гитлеровцев. Батальон разгромил противника, чем обеспечил продвижение всей бригады. В этом бою осколком вражеского снаряда Ф.П. Боридько был убит. Мстя за смерть любимого командира, батальон разгромил в последующие дни все лежавшие на его пути опорные пункты фашистской обороны.
Светлая память о Федоре Петровиче Боридько живет в сердцах полтавчан. В селе Яреськи однополчане, гвардейцы-танкисты поставили памятник Герою. В 1965 году Яреськовской средней школе присвоено имя мужественного комбата.
(«За мужество и отвагу». — Харьков.)

Вечно живой

Светало. Сомкнувшись узкими рядами окопов, притихла линия фронта, и сразу с тыла Магнушевского плацдарма загрохотали пушки. Земля дрожала под ногами. Сильным громом канонады, как будто волной, захлестнулось Пилецкое русло. Уже отстреливались задымленные стволы пушек, когда в атаку поднялись передовые батальоны, прорвали первую позицию обороны противника и начали успешно продвигаться вперед.
Находясь под непрерывной атакой советских войск, враг яростно сопротивлялся. Закрывая выступ вражеской обороны, ринулись вперед краснозвездные танки.
Рвался вперед танковый батальон, неся смерть врагам, под его ударами рушились вражеские твердыни: Рава-Мазовецкое, Мовыга, Теэзен, Вейна, Радом и Лодзь. За участие в освобождении их от фашистов Федору Петровичу Боридько было присвоено звание Героя Советского Союза. {36}
От Москвы до Гдыни прошел солдат рядовым бойцом. Родина доверила командовать ему батальоном, и он не подвел. Он всегда был со своим батальоном в авангарде танковой бригады. Ждал последней победы над врагом, мечтал быстрее вернуться в родные Яреськи, снова отдать свою любовь ученикам и школе. Пуля ударила в грудь под Гдыней. Упал на землю польскую, потому что он желал народам свободы. Последний год войны... «Гвардии майор Боридько», — голос дежурного по подразделению. «Герой Советского Союза погиб смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины», — ответил правофланговый, и замерли шеренги в почетном карауле...
...Не умер Герой. Вечно будет жить в памяти народной, вечная слава его подвигу.
Заплакала мать, получив похоронку: «Нет больше сына!»
Преждевременно поседели материнские волосы, оплакала сына горько-солеными слезами материнскими. Не вернулся он в родные Яреськи.
Светлая память борцу-герою, смерть которого прозвучала но земле гордой песней беззаветного служения матери-Отчизне.

Из личных записей Боридько

Сохранились .записи, наскоро сделанные в тот день майором Ф.П. Боридько в дневнике, которые вместе с официальным отчетом о боевых действиях позволяют восстановить некоторые детали.
«7.07.43 г. Стою в районе исходных позиций в ожидании к действию. Идет сильный и жестокий бой с противником. В 13.00 получил приказ и выступил. В 14.00 ходил в контратаку».
Было около 15 часов, когда на окраине деревни гитлеровцы установили две пушки и вскоре открыли огонь по позициям батальона. К этому времени радист командирского танка принял следующее донесение разведчиков: «К лощине направились 8 танков». Речь шла о довольно глубокой лощине в местности перед фронтом батальона. Майору Боридько стало ясно, что и пушки выдвинуты фашистами с целью отвлечь внимание и дать возможность своим ганкам с пехотой незаметно приблизиться к рубежу обороны.
Следовательно, нужно было побыстрее разбить пушки и контратаковать танки противника, прежде, чем они спустятся в лощину. Такое решение и принял майор Боридько. Прозвучало несколько выстрелов, и от вражеских орудий остались две бесформенные груды металла. {37}

Подход к Бердичеву

Ф.П. Боридько, командир 1-го танкового батальона, оставшегося на северо-восточной окраине, было приказано пробиться на соединение с отрезанными частями, обеспечив прорыв в город стрелковым частям 38-й армии. Батальону удалось лишь частично выполнить эту задачу, да и то лишь на третий день и ценою тяжелых потерь. Многие его воины отдали свою жизнь, чтобы пробиться к окруженным товарищам и помочь им. Значительное число танкистов получили ранения. В боях была подбита или сожжена большая часть танков батальона.
К сожалению, при этом не удалось пробиться взаимодействовавшим с ним стрелковым частям. А приблизившиеся вскоре с севера войска 18-й армии завязали сразу бой за Бердичев. В результате положение окруженной бригады, продолжавшей в одиночку сражаться в городе с превосходящими силами врага, не улучшилось. Напротив, оно продолжало ухудшаться; ее части, отражавшие непрерывные атаки противника, несли большие потери.
К началу наступления на Бердичев в составе бригады после боев осталось в строю 38 танков, 21 из них имели два батальона, первыми прорвавшиеся в город. Сражаясь в окружении, они 1 января потеряли 6 танков, и, хотя ими при этом было уничтожено вдвое большее число вражеской боевой техники, отражать атаки противника с каждым часом становилось труднее.
Так встретили отважные гвардейцы Новый 1944 год. Он пришел в грохоте кровопролитных схваток с наседающим со всех сторон противником. Подходили к концу боеприпасы, горючее, продовольствие. Росло число убитых и, особенно, раненых. Но наши воины знали, что помощь идет и враг будет разгромлен. С этой мыслью встретили они Новый год, с ней шли в бой. О положении бригады и высоком боевом духе ее воинов свидетельствуют и поныне бережно хранимые пожелтевшие страницы документов...
«В стремительном наступлении батальон Боридько все время идет впереди подразделения. Как меч, рассекает он немецкие отчаянно сопротивляющиеся части и, опрокидывая их, перерезает дороги, громит опорные пункты. Он первый вышел к важной реке, форсировал ее и маневром обошел преграду. Потом батальон Боридько вступил в ожесточенный бой с пытавшейся вырваться из окружения группировкой немцев. Танкисты Боридько уничтожили {38} два танка, четыре бронетранспортера, две зенитные батареи, до 50-ти автомашин и больше сотни солдат и офицеров. Грозные танки Федора Боридько идут смело по немецкой земле, идут как судьи и вершители приговора над фашистской Германией.
Героям наступления — слава!»
(Из фронтовой газеты 44 гвардейской Бердичевской танковой бригады)

Апрель. В боях на Днестре

Танки идут на Берлин. Снова одним из лучших в корпусе показал себя танковый батальон майора Ф.П. Боридько. В одной из танковых атак противника в районе Обертина он уничтожил до десятка вражеских боевых машин. Высокое мужество и бесстрашие проявил экипаж Сыроежкина. Будучи атакован группой из 12 фашистских танков, он подбил два из них и сдержал натиск остальных до подхода главных сил батальона. Гвардейцы-танкисты майора Ф.П. Боридько провели в боях весь день 1 Мая. Они отметили праздник уничтожением четырех танков противника.

Письмо матери от боевых товарищей Ф. П. Боридько

«Разрешите, мы Вам приведем выдержку из истории нашей части: «Командир батальона Боридько стал известен всему фронту. Его подразделение в июльских боях уничтожило: 9 «тигров», 12 средних танков, 13 пушек разного калибра, 2 самоходных орудия, истреблено более 1000 солдат и офицеров противника. За достигнутые успехи он награжден орденом Александра Невского».
Запись очень короткая, но как о многом она говорит!
За ней мы видим умного, отважного командира, геройство и мужество солдат, сержантов и офицеров. Каждый из нас мечтает стать таким же, каким был коммунист Боридько.
Фотографии лучших своих воинов мы помещаем на стенде «Боевой путь части». И это считается самым дорогим для наших солдат и сержантов.
1 сентября исполняется годовщина нашей части. Мы очень будем Вам благодарны, если бы Вы написали нам подробнее о жизни Вашего сына, может, сохранились у Вас его фотографии». {39}

ПИСЬМА РОДНЫХ И ЛЮБИМЫХ

Письма матери

После войны я дважды побывала у матери Федора Петровича, переписывалась с ней до ее кончины.
«Здравствуй, моя дорогая и милая Аня!
Спасибо, родная, что ты меня не забываешь. Я так одинока, нет у меня близких и родных. Эту зиму я чувствую себя особенно плохо, все болею.
О своем родном Феде я никогда не забываю, каждый день плачу о том, что он так рано ушел от нас. Многие о нем не забывают. И теперь мне пишут военные из той части, в которой служил Федя. Очень теплые, сердечные письма шлют мне они, и часто. Я забыла еще написать о том, что «На Ваше имя в Полтавский обком комсомола отослана посылка, ее содержание, быть может, взволнует Вас, напомнит прошлое, но Вы крепитесь». Это подлинные слова их. Но пока об этой посылке неизвестно.
А тебя, моя дорогая, очень рада буду видеть у себя, поговорить с тобой о многом. Приезжай, дорогая моя.
Целую тебя, дорогая моя, крепко-крепко.
Мама
3 февраля 1959 г.»


«Добрый день, дорогая Аня!
Анечка, я часто болею. Здоровье у меня плохое. Извини меня, что долго не писала, потому что сама не пишу, а соседям это не нужно, кого допросишься написать письмо.
Аня, будет хорошее у тебя здоровье, я тебя жду летом к себе. Увидимся, поговорим обо всем. А о Феде не беспокойся, его не поднять и не вернуть.
Аня, получила Федин портрет в день Красной Армии. Принесли его школьники. Просили меня приехать в школу, но я не смогла из-за болезни.
На этом писать кончаю. С приветом и крепким поцелуем, твоя мама Ульяна Васильевна.
4 марта 1963 г.» {40}


«Добрый день, дорогая Анечка!
Очень благодарим за Ваше поздравление. Пишу ответ по просьбе Ульяны Васильевны. Она очень болеет, сильно ослабла, зовет Федю все время на помощь, такая мука выпала не ее долю. Осенью она еще помаленьку ходила, и то, станет переходить дорогу, упадет, а встать сама не может; кто идет мимо, поднимутся, приведут до хаты.
В этом году много снега, в метр лежит, и зима холодная. Я за ней ухаживаю, как за своей мамой.
Меня ругает, чтобы я написала Вам письмо: «Она у меня дороже всех на свете, моя любимая».
Слабая очень, слабеет с каждым днем. А Федю все зовет: «Сынок, приди ко мне».
До свидания. Целует крепко Вас мама Ульяна Васильевна, Я — Соня.
8 марта 1971 г.»

Боль матери

Федя! Я все одна, кругом одна, никто мне не поможет ни в чем, что мне делать. Скажи! Прилегла, а сон меня никак не брал, глаза так и смотрят на фотографию Феди. Слышу голос: Федя зовет, я встала: «Сынок, ты звал меня, сыночек родной, повтори, что ты сказал, повтори, я хочу слышать твой голос, ты только что звал меня».
Встала с кровати, подхожу к портрету, присланному из части. Гляжу на него, а губы как были сжаты, так и есть. Что же это со мной. Господи! Опустилась на колени, уткнулась в пол лбом. Сколько я так стояла, не знаю. Встала с пола после того, как заболели ноги. Села на кровать; да, сынок, оставил ты меня, одна я — и беда, оставшаяся на всю жизнь.
Федя был умнейшим человеком. Талант пришел к нему в боевых действиях. Умение пришло с суровым временем. Федя оставил неповторимую, незаменимую, неугасимую любовь, которая осталась в моем сердце на всю жизнь.
Федя, родной, как мне тебя не хватает, как бы мне тебя поднять. Оставил мне горе на всю жизнь. Горе свое ни с кем не разделишь. {41}

Письма от Феди с передовой

25.08.44 г.
Здравствуй, Анечка!
Пусть тебя не удивляет это мое скромное и, может быть, для тебя удивительное письмо, не удивляйся. Я все время смотрел на тебя, а когда ты входила в палату, я своим взглядом впивался в тебя, но ты этого не замечала. У тебя было много работы. А когда ты шла по саду, я сидел не скамейке. Мне хотелось тебя обнять и крепко поцеловать. Привет большой Валентине Павловне, она тебе расскажет все...
Пиши, жду ответа. Жму твою руку, любящий тебя Федя Б.


01.09.44 г.
Здравствуй, моя милая!
Я тебя называю так, имею право, и ты мне дала его. Получил твое письмо. Был счастлив. Небольшие строчки твоего письма принесли мне много радости, зажгли еще больше огня в моем сердце. А теперь я тебя очень попрошу: пришли мне свою фотокарточку, очень хочу иметь ее у себя в кармане. До свидания. Жду ответа. Целую тебя крепко, Федя Б. Привет Валентине Павловне.


09.09.44 г.
Добрый день, Анечка!
Получил твое письмо и фотокарточку, спасибо. Ты теперь со мной будешь драться. Мне будет веселей, моя милая, рядом с тобой. Пиши о себе. Как здоровье? У Вас тоже работы хватает.
Привет Валентине Павловне. Жду ответ, любящий тебя Федя Б.


22.09.44 г.
Добрый день, Анечка!
Получил твое письмо. Спасибо, родная, что ты сразу же отвечаешь на мои письма. Я очень рад, от души рад. Радостям нет конца. Как принято говорить, душа смеется, когда от милого человека получишь письмо. Скоро конец войне, как хочется встречи с любимым для тебя человеком!..
Привет Валентине Павловне.
Жду ответ, целую крепко, Федя Б. {42}

12.12.44 г.
Добрый день, Анечка!
Волновался за твое молчание. Ждал каждый день письмо, а его не было. Вот, наконец, получил. Рад безумно был, читаю и еще раз читаю дорогие для меня строчки этого письма. Спасибо за все. Упреков нет. Я понял все из письма, что ты мне написала. Идем дальше, хочется встречи с тобой. Так хочу видеть тебя. Говорить обо всем.
Целую крепко, твой Федя Б.
Привет Валентине Павловне.

26.12.44 г.
Добрый день, родная!
Получил твое письмо и фото. Рад от души, спасибо тебе. Скоро кончится война, ты только жди меня. Я вернусь к тебе, мой милый человек. Перед отдыхом я тебе несколько слов пишу, мы же договорились писать друг другу аккуратно, без задержки. Хочется писать и писать тебе письма, но время суровое, требует своего.
Привет Валентине Павловне.
До свидания, любимая, жду ответа, целую крепко, твой Федя Б.


26.02.45 г.
Родная Анечка, получил твое письмо и сразу же сел писать. Вернулся с боевого задания, не стал отдыхать, а сел родной писать, чтобы не беспокоилась. Так мы с тобой договорились?
Вот хочу тебе сообщить новость. Указ получил от 23.2.45 г. о присвоении мне звания Героя Советского Союза и звания подполковника.
Как ты себя чувствуешь? Пиши чаще.
Как радостно получать от тебя письма. Жду их каждый день.
Привет Валентине Павловне.
Целую тебя крепко. Любящий тебя Федя Б.


4.03.45 г.
Добрый день, моя милая!
Поздравляю тебя с праздником 8 Марта, желаю всего хорошего и твоей жизни.
Милая! Я так рад письмам! Сколько в них чувств, дум, любви, которые ты никогда не испытывала. Мой милый друг, когда ты {43} влюблен, ты любишь человека, который душу наполняет твою радостью, смехом и нежными улыбками, ты раньше не чувствовал этого. Смотрю я вдаль и вижу тебя, в бою забываю, потому что надо бить, уничтожать врага.
Ты опять передо мной со своей мягкой улыбкой и сколько в ней симпатии, в этой милой, любимой для меня улыбке.
Привет Валентине Павловне. Жду ответа. Целую крепко.
Твой Федя


18.03.45 г.
Добрый день, моя Анечка!
Вот только что вернулся с боевого задания, не отдыхаю, а пишу тебе письмо, моя любимая. Скоро кончится война. Я не дождусь встречи с тобой. Часто смотрю на твою фотографию, ты всегда стоишь передо мной. Ты жди меня! Не обижайся, что мало написано, что-то я сегодня устал.
На этом разреши закончить. Привет Валентине Павловне.
Целую тебя крепко-крепко, любимая моя.
Любящий тебя Федя Б.


...Прочитала про все твои боевые подвиги. От твоих теплых писем на душе становилось спокойно. В каждом письме ты писал: «Жди меня». И я не перестаю ждать до сих пор. Ты был самым дорогим и любимым для меня...

Фото
     

Список литературы   >>