4. АКАДЕМИЯ БОЯ

Сила танков — в движении. Для них нет предельных, строго ограниченных рубежей. На широких пространствах они нанизывают звенья единой цепи наступательной операции.

28 июля 1944 г. пал Перемышль. Танкисты увидели седые, мшистые камни великой крепости, мрачные стены которой хранили легенды вековой давности. Ночью радисты бригады поймали позывные Москвы. К берегам Сана, в рощу, забитую танками и самоходными орудиями, бензовозами и могучими «Студебекерами» и «Доджами», груженными боеприпасами, дошел голос Москвы: передавался приказ Верховного Главнокомандующего о взятии Перемышля.

Под грузовыми машинами и под деревьями, на плащ-палатках, а то и просто на траве лежали, разметав руки, танкисты. Одни из них спали в шлемах, как сошли с машины, разогнули спину, размяли ноги и, едва коснувшись земли, тотчас уснули. Натруженные руки и плечи ныли, как после тяжкого труда. Солдатские рубахи почернели от пота.
Одни вскрикивали во сне, другие отрывистыми голосами подавали команду, звали товарищей, приподняв голову, тревожно оглядывали вековые дубы, облитые лунным светом танки и, глухо бормоча, вновь засыпали тяжёлым сном.

Казалось, боевые машины тоже спали. Чёрные, прокопчённые, покрытые пылью, с открытыми люками башен, с приподнятыми стволами пушек, отдыхали танки КВ и тридцатьчетверки, мощные танки ИС и низкорослые, без башен, самоходные артиллерийские установки, отдавая жар битвы и зной дня.

И все-таки, как ни устали люди, как ни изнурены были они рейдом от Буга до Сана, боями и всем пережитым, нашлись среди танкистов и такие, которых сон не брал. Собравшись в кружок, они вели тихие разговоры, курили, вспоминали далёкое и близкое...

Не спал и командир бригады. Он пробирался между машинами, наклонялся над спящими; скрытый темнотой, он шёл на тихие голоса, на звучавший смех, слушал песню, которую тихо пел танкист, прислонясь к дереву, закинув за голову молодые руки.

Гусаковский знал, как безмерно устали люди, как напряжены до предела физические силы танкистов. И не только люди — машины устали. Но была одна сила, которая могла поднять усталых, охваченных глубоким сном танкистов, посадить в боевые машины и повести любыми дорогами, по пескам, болотам, росистой траве... Это была сила наступления.

В ту ночь, когда над Москвой взлетали ракеты салюта, на берегу Сана созревала идея нового глубокого танкового прорыва. Генералу Катукову предписывалось перегруппировать танки на новое исходное положение для броска к Висле. Речь шла о новом танковом рейде, исчисляемом почти двумя сотнями километров.

Это был сложный и тонкий ход. Он путал карты германского командования, резко менял направление танкового удара. Все усилия германского командования, оперативная мысль немецкого штаба были прикованы к одному направлению удара русских войск. Это направление было реальным — отсюда, от берегов Сана, казалось, нужна, ждать прямолинейного развития наступления. Психология мышления германского штаба, подавленного размахом прорыва русских танков, прекрасно учитывалась нашим командованием. Учитывалось и то, что решение новой смелой и дерзкой задачи по плечу советским танкистам.

Поднять армию, дать ей новый маршрут — это значило не только поднять боевую технику и тылы, но и дать новое направление мыслям офицеров, подготовить их морально к решению боевой задачи. Проблемы марша-маневра, состояние дорог, выбор путей движения, наличие боеприпасов, горючего, обстановка на всём протяжении марша — все эти факторы тесно переплетались с факторами психологического порядка. Какому офицеру больше подходит авангардная роль, кто пойдёт в передовом отряде? Кто будет обеспечивать фланги и кто замкнёт движение, готовый по первому зову выбросить танки туда, где возникнет опасность?

Военное искусство на поле сражения — это живой, активный процесс. Новая боевая задача предполагала высокую мобильность ума, единую творческую нить, связывавшую командующего армией и того смелого и дерзкого офицера, который поведёт танки на главном, осевом направлении. Ценными качествами обладали многие командиры. У каждого из них были свои положительные стороны. У каждого из этих командиров было что-то своё, отличительное, что выделяло их в офицерской среде.

И это своё, отличительное, имелось и у командира 44-й гвардейской танковой бригады полковника Гусаковского. Он обладал широким командирским горизонтом. А для офицера, особенно для офицера-танкиста, это одно из решающих качеств. По самой своей природе и характеру действий танковые войска требуют от командира умения гибко мыслить, быстро схватывать существо своей боевой задачи, тесно связанной с общеармейской.

Гусаковский был в глазах командующего именно таким офицером танковых войск, который умеет мыслить не только в пределах своей задачи, но и выйти за её рубежи. В этом свете он ярко раскрылся при вводе в прорыв и форсировании Западного Буга. Его смелая инициатива послужила на пользу всей армии. И, что особенно ценно, Гусаковский, как рачительный хозяин, сберёг динамическую силу бригады для последующих боёв.

Вот почему в новом марше-манёвре — от Перемышля к Висле — бригаде Гусаковского выпала задача действовать направляющей.

Приказ, полученный Гусаковский, сжато формулировал задачу, определял точные сроки. Гусаковский привык оперировать большими масштабами. Новизна задач, смелость и риск были по душе ему и его офицерам. Но и Гусаковский, получив приказ командующего, не мог не призадуматься. Для него и для его начальника штаба вся сумма задач, возникших в этот момент, сводилась к одной, решающей — к проблеме времени. Требовалось время ему и его штабу, чтобы осмыслить идею манёвра, разработать его детали по этапам, облекая эту идею ясной и руководящей нитью. Время требовалось командирам батальонов, чтобы в свою очередь «обжить» приказ, поднять танки и пехоту и повести их новыми дорогами к точно указанным пунктам, минуя все препятствия.

Начальник штаба бригады засек время. Было два часа. В шестом часу бригада должна была начать марш. Для размышления отводился крохотный отрезок времени. Полковник и его начальник штаба были давнишними боевыми друзьями. Они отлично сработались, понимали друг друга с полуслова. Живая, острая и смелая мысль Гусаковского на лету подхватывалась начальником штаба, развивалась и ложилась на карту точными и ясными решениями.

Час напряжённой работы утомил обоих. Гусаковский разрешил себе выпить стакан чая. Его лицо выражало довольство: хорошо потрудились. Сдержанно улыбаясь, он спросил Воробьёва:

— Александр Иванович, сколько времени даётся в академии, чтобы подготовить такой марш?

— Два дня....

Гусаковский задумчиво улыбнулся: каким далёким казалось ему то мирное время, когда разрабатывались темы будущих танковых сражений.

— Два дня, — повторил он. — Война диктует свои сроки.

Танки, покрытые росой, пробудились от сна. Роща ожила. Стряхивая с себя клочья тумана, осторожно пятясь, чтобы не задеть молодые ели, танки с гулом выходили на лесную дорогу.

Идея оперативной внезапности находила своё материальное воплощение в стремительном движении, в манёвре большой массы войск к Висле. Семидесятикилометровая рокировка вдоль Сана была первым слагаемым марша-манёвра. День и ночь спустя в месте слияния Сана и Вислока была найдена та исходная точка, откуда возникло новое, неожиданное для немцев направление удара. Теперь предстояло решить самое важное — прорваться к Висле, прежде чем немцы обнаружат исчезновение большой массы войск с перемышленских рубежей. Движение войсковых масс нужно было совершать столь скрытно и быстро, чтобы сохранить лежащую в основе манёвра идею оперативной внезапности, донести её в нетронутом виде до берегов Вислы.

Немцы почувствовали грозящую им опасность только в тот момент, когда гусеницы передовых танков уже топтали землю на подступах к водному рубежу. Как всегда, они стали бить по самому больному месту прорвавшихся войск — по их открытым флангам. Командующий предвидел этот контрудар противника. Он, конечно, не мог заранее знать, когда и где немцы решатся ужалить его «в пятку». Но что они это постараются сделать, в этом он был убеждён. Именно на этот случай он имел при себе небольшой танковый резерв во главе с офицером Бойко, дважды Героем Советского Союза.

Чудесную полянку с белыми грибами генерал обнаружил в расположении командного пункта. Что-то детское, юное ожило в его душе: он страстно любил собирать грибы.
Начальник штаба знал катуковскую страсть к грибам. Он мрачно махнул рукой: ну, теперь вряд ли оторвёшь его от этого грибного царства!

На эту залитую солнцем полянку долетали немецкие снаряды. Противник был в трёх километрах, предпринимал отчаянную попытку расколоть боевые порядки танков. Отвести назад свой командный пункт генерал не считал возможным. Конечно, работать в этих условиях было небезопасно. Но генерал по собственному опыту знал, как много значит, когда части, которые рвутся вперёд, знают и чувствуют, что рядом с ними находится их старший начальник. И Катуков, продолжая спокойно работать, с живейшим интересом следил за движением бригады Гусаковского, который шёл на острие танкового удара.

Для пожилого, спокойного и рассудительного начальника штаба грибное увлечение командующего армией было пыткой. Стоило ему подойти к Катукову, как смуглый, сухощавый командующий тотчас по-мальчишески живо притянул его к земле и, показывая на грибок, лукаво спросил:

— Что сие?
— Подосинник, — отвечал начальник штаба, потирая лысую голову.
— Отнюдь! — терзал его Катуков.
— Сыроежка, — ещё более мрачно возвещал генерал.,

Раздвинув листья, глубоко вдыхая в себя сырые запахи травы, Катуков подрыл ладонью землю и бережно взял маленький светлорыжий грибок. Перекатывая грибок с ладони на ладонь, любуясь его маленькой светлорыжей шляпкой, он торжественно заявлял:
— Лисичка! Тихая и смирная лисичка!

Гул орудийной стрельбы усилился и приблизился. Катуков и начальник штаба молча направились к тёмнозелёной палатке. На врытом в землю дощатом столе раскинулась карта. Края её свешивались до земли. Катуков, всё ещё сжимая в руке лисичку, стал читать карту, рисующую обстановку. Последние радиограммы от Гусаковского гласили, что он продолжает двигаться по прямой к Висле. С этой стороны все как будто было благополучно. Правда, Гусаковского стали беспокоить и поклёвывать немецкие части, которые двигались параллельным курсом к Висле.

Бурный натиск танков и пехоты породил своеобразную, редкую даже в условиях маневренной войны обстановку. В ходе преследования возникло параллельное движение к Висле наших частей и разбитых частей противника. Стремясь опередить друг друга, они выбирали прямые, не пересекающиеся пути. Для танковых частей быстрота была залогом военного успеха.

Да, теперь всё решалось темпом движения передовых танковых частей. Ближе всех к цели был Гусаковский. Если он в ближайшие часы прорвётся к реке, если он не будет ввязываться в бой с отходящим противником, если его не испугает это движение на параллельном курсе большой массы вражеской силы, если он поймёт, что сейчас самое главное темп, темп и темп, то он создаст благоприятные предпосылки для решения задачи фронта: форсировать Вислу, захватить плацдарм на её западном берегу.

Гусаковский это прекрасно понимал. Его командирский танк шёл в головном отряде. Фланги бригады были открытые. По звукам артиллерийской стрельбы, отчётливо доносившейся с востока, Гусаковский понял, что за спиной бригады идёт бой. Ни штаб корпуса, ни штаб армии ни разу не потревожили Гусаковского. И внутренне он оценил это. Ему как бы говорили: о нас не беспокойтесь, смелее двигайтесь вперёд, помните, вы решаете судьбу операции.

Он выбросил вперёд стрелковый батальон и сапёров. Отмечая у себя на карте пункты, которые ему по радио называл офицер Юдин, он вполголоса одобрительно говорил:
— Есть, есть, есть...

Но одно дело чувствовать обстановку по карте и совсем другое — видеть всё собственными глазами.
— Я скоро буду у вас, — сказал он. И, сделав паузу, спросил, подчёркивая каждое слово: — Где вы будете?

Юдин не сразу ответил. Нужно было взвесить каждое слово, прежде чем сказать: «На западном берегу Вислы». И когда это было сказано, полковник удовлетворённо проговорил:
— Хорошо. Действуйте.

В 21 час бригада вошла в селение. До Вислы оставался один километр.

В первую лодку сели старшина Голомзик, парторг Тимошенко и три бойца-автоматчика. Густой туман низко стлался над сонной рекой. Во вторую лодку сели офицеры Юдин и Соколов с рацией. Тот крошечный пятачок земли, который они отвоевали на западном берегу Вислы, был первой пядью будущего плацдарма.

Гусаковский был намерен тотчас же поехать к Висле, откуда доносился шум боя. Один из штабных офицеров заметил, что нужно выждать — еще до наступления темноты обстановка выяснится.

Командир бригады улыбнулся. К Висле! Ему было важно лично убедиться в том, что пехота прочно зацепилась за краешек земли на западном берегу.

Он увидел Вислу в час заката, когда в небе на разных высотах с молниеносной быстротой вспыхивали разрывы зенитных снарядов, немецкие самолёты с угрожающим рёвом пикировали на дороги, на охваченную огнями реку, на утлые чёлны, паромы, стремясь запугать, деморализовать, взорвать и утопить в быстрых водах ту страшную для немцев силу русского удара, которая с непостижимой энергией росла и ширилась на западном берегу. Сколько часов прошло с той минуты, когда первый русский солдат в туманное утро поплыл по Висле?

И окончательно Гусаковский убедился в том, что дела идут хорошо, увидев на берегу в самый разгар переправочных работ грузовик полевой почты и батальонную кухню. Это служило хорошим признаком боевого духа танкистов и пехоты. Теперь нужно было «обживать» плацдарм за Вислой.

Точно муравьи, возились пехотинцы на берегу. Они вытаскивали на себе увязающие в песке пушки, повозки, машины с боеприпасами. Река была заполонена людьми, плывущими на брёвнах, досках, бочках, складных лодках, натянутых на колья плащ-палатках. Люди повисали гроздьями на сваях, цеплялись за брёвна, отдышавшись немного, плыли дальше.

Обозники выпрягали коней и гнали их вплавь через реку. Кони, выбравшись на песок, подолгу стояли, шатаясь от усталости, не в силах унять дрожь в ногах и сдвинуться с места. Четверо пожилых солдат не спеша сколачивали плоты, устанавливая на них тяжёлые пушки, и осторожно спускали на воду.

К ночи моторки перебросили через реку первые десять танков. Они с трудом выбрались на песок и, облепленные пехотинцами, стали разворачиваться к бою.

На берегу Вислы командующий встретился с хозяином плацдарма — Гусаковский. Командующий был в своей старой, лохматой бурке. Гусаковский улыбнулся: это хороший признак, если Катуков набросил на плечи свою старую, выцветшую от солнца, дождей и морозов боевую бурку. Старая, мохнатая бурка, она всегда, точно на счастье, сопутствовала командующему армией. Её когда-то подарил Катукову командир конного корпуса Доватор. Было это в далёкие дни борьбы на рубежах Москвы. И, натягивая лохматую бурку на свои плечи, Катуков как бы чувствовал это время, боевую молодость свою и удачу.

В густом лесу Катуков расположил свой командный пункт. Это был его третий КП. Первые два обстреливались немецкой артиллерией. На этом новом вначале было сравнительно тихо.

— А грибов тут за Вислой ещё больше, — говорил он шутливо.

Всю ночь над лесом по одному и тому же курсу шли немецкие самолёты. С переправ доносились глухие взрывы, земля как бы оседала под ногами. В лесу было сыро, ночная мгла застилала деревья. Приглушённые орудийные залпы раскатывались по реке. Это пехота и танки вели бой за Сандомир. Катуков развернул чеховский томик. В эту бессонную, гудящую ночь, читая чеховские рассказы, он как бы окунался в другой мир. Сняв нагар со свечи и откинувшись на спинку раскладного стула, он весь ушёл в книгу.
Его вызвали к проводу. Он пошёл в угол палатки, туда, где стояли аппараты, переговорил с соседом — пехотным генералом — и условился с ним об усилении концентрических ударов вокруг сандомирской группировки немцев. Потом вернулся к столу и бережно положил на край карты раскрытый томик Чехова. Больше он к нему в эту ночь не возвращался.

Танковые части, сжатые тесными рамками плацдарма, вели тяжёлые бои за каждый вершок земли, удерживая и расширяя отвоёванное. Тяжело ранен был командир Бабаджанян, туго приходилось Темнику, четвёртую контратаку отбивал Гусаковский. И, глядя на Катукова, я понял: о чём бы он ни говорил, что бы он ни делал, мыслями, душою он был в эти минуты с Гусаковским.

Гусаковский отбил контратаку.

— Что дорого в Гусаковском, — оживившись, сказал Катуков, — это его упорство, я бы сказал железное упрямство! - Другой шумит, пыхтит, рычит, — такого слышишь за версту... А этот — с характером, к цели идёт с умом, с душой.

Искусство танкового боя Гусаковский, по словам командующего, воспринимал как искусство манёвра, молниеносных решений и изощрённой военной хитрости.

— Вот он весь тут! — генерал ласково коснулся карты, запечатлевшей смелый и решительный бросок бригады к Висле. Манёвр этот был своеобразным эскизом к портрету гвардии полковника Гусаковского.

Эта августовская ночь в лесу на берегу Вислы, разговор с командующим армией о характере офицера танковых войск остались в моей памяти и вновь всплыли при встрече с полковником авиации, лётчиком-истребителем Покрышкиным. Гусаковский мог и не знать, что все эти дни над Вислой сражались и прикрывали танки и пехоту Покрышкин и его лётчики. Судьба ни разу не сводила вместе полковника авиации Покрышкина и танкиста полковника Гусаковского. А между тем их объединяла одна могучая сила — сила творчества. Когда в Тарнобжеге, близ Вислы, Александр Покрышкин познакомил меня со своей формулой воздушного боя — высота, скорость, манёвр, огонь; когда я увидел чертежи созданных им и проверенных в бою приёмов воздушных манёвров, то вспомнил тотчас манёвр бригады Гусаковского. Формула боя лётчика-истребителя и манёвр офицера-танкиста жили одним дыханием, пронизаны были одним светом — светом творческой мысли.

Там, за Вислой, Гусаковский узнал, что правительство удостоило его высокого звания Героя Советского Союза. Это была его первая Золотая Звезда.

Строгий, взыскательный офицер, он взволнованно спрашивал себя: «Что же я сделал существенного?»

И за Вислой же ему вручили медаль «За оборону Москвы». Это как бы служило началом ответа — что же он сделал существенного. От Волоколамского шоссе, от маленькой пяди земли на подмосковном рубеже, от тех грозных и мучительных дней, когда решалась судьба Родины, судьба Иосифа Гусаковского, — шла единая творческая нить к Днестру и Висле... Золотая Звезда вобрала в себя кровь, пролитую за счастье народа, стойкость духа и волю к победе, страстную жизнь советского офицера-танкиста.

 Далее  >>