Оглавление
Первые недели
В кольце
...

Первые недели

Душный июльский вечер. Дымное облако поднимается вдали; в стороне занятого врагом Бердичева тоже время от времени что-то вспыхивает, разом подсвечивая густеющую мглу в западной части неба.

На сердце тревожно: ведь до сих пор ничего не известно о судьбе семьи, оставшейся в Станиславе. Мысли приходят одна мрачнее другой. Тогда мы не знали, что наши жены с детьми, где пешком, где на попутке доберутся до Львова, а уж там им удастся сесть в эшелон и эвакуироваться в тыл.

А война шла уже две недели. Картины мирной жизни, заслоненные реальной суровой и трагической действительностью, вспоминались теперь как нечто стародавнее. Но, пожалуй, чаще вставал перед глазами последний тихий вечер, когда мы с политруком Фролом Евстафьевичем Столярчуком сидели в моей квартире и сражались в шахматы. Разговор мы вели тоже на «батальную» тему — быть или не быть войне. Помнится, я разгорячился, а Столярчук, напротив, оставался спокойным, а когда я проиграл ему очередную партию, он заметил будто невзначай, что чаще всего люди совершают ошибки сгоряча.
Да, этот человек обладал железной выдержкой, в чем я еще раз убедился буквально на следующее утро 22 июня.

А закалку он получил, вероятно, еще тогда, когда с женой Еленой несколько лет учительствовал в родном селе Сальницы на Винничине. Там Фрол со своим братом организовал в двадцать четвертом году первую в районе комсомольскую ячейку. Участвовал в коллективизации, а потом три года, до самого призыва в армию, работал секретарем Улановского райкома комсомола. Он обладал ценным даром — быстро разбираться в людях и находить верный путь к душе человека.

В батальоне Столярчук был единственным командиром с высшим образованием. Он окончил Институт механизации сельского хозяйства. Ему довелось участвовать в финской кампании. Словом, о лучшем комиссаре я и не мечтал.
Вчера он обронил горькие слова, но сказаны они были со скрытой внутренней силой: «Прут фашисты. Землю, где я родился, топчут. Страшно подумать, что мы отходим и отходим...»

Две недели упорных кровопролитных боев. Нашей 15-й танковой дивизии вместе с другими частями приказано закрывать слабые места в обороне, приостанавливать продвижение гитлеровских полчищ, рвущихся к Киеву. Мы не имели устойчивой связи с корпусом, но наши танкисты не отчаивались, не теряли самообладания, вели разведку и часто по своей инициативе атаковали превосходящие силы противника.

Как раз в те дни, когда части нашей дивизии находились южнее направления главного удара противника, нам было приказано повернуть на северо-восток, к Бердичеву.

Вражеские пикировщики усиленно охотились за нами. Связь с дивизией и внутри полка постоянно нарушалась. Зачастую нам, командирам батальонов, приходилось принимать решения на свой страх и риск. Мы уничтожали разведку противника, помогали пехоте удерживать отдельные рубежи, участвовали в ликвидации воздушных десантов. Однажды захватили и обезвредили группу немецких парашютистов, одетых в милицейскую форму: враг прибегал к разным ухищрениям.

...Проходим населенный пункт Хмельник. Справа и слева низко стелется широкая полоса дыма: горят хлеба. На нас наседают десятка полтора «юнкерсов». На дороге от них не укрыться, а свернешь — попадешь на огненное поле. Если бы не авиационный бензин в баках наших БТ!

А может, рискнуть?

Местность открытая, и размышлять долго не приходится.

— «Сокол», «Ястреб» — вправо. «Орел» — влево. Развернуться, вперед, вперед, без остановок!

Я рассчитал, что на большой скорости машины прорвутся сквозь огненную завесу, а главное, уклонятся от бомбежки.
Сосредоточиваемся в лесу неподалеку от Бердичева. Оказывается, в городе гитлеровцы. Мы решаем утром провести разведку боем.

— Помни, Рафтопулло, — наставляет командир полка, — если попадешь под артиллерийский огонь — в длительный бой не ввязывайся. Отходи на правый фланг. Для нас важно засечь их огневые точки.

...Светает. С шестью танками стою в лощине. Впереди взвод лейтенанта Смирнова. Это боевой разведывательный дозор батальона. В полукилометре в лесу машины Столярчука.

За пятнадцать минут до нашего выступления одно за другим торопливо, взахлеб стреляют полевые орудия дивизионной артиллерии. Да, жидковата артподготовка...

Танки Смирнова на окраине. Развернувшись боевым строем, продвигаемся за ними. Враг молчит. Определенно хитрит, выжидает. Ему выгодно подпустить нас поближе.

Смирнов уже в городе. Для верности посылаем по одному снаряду туда, где у крайних домов могут быть скрыты огневые точки фашистов.

В ответ пока молчание.

Миновали окраину и медленно продвигаемся вперед. 

В наушниках голос Смирнова:
— «Волга», я — «Кама». Противника не встретил.

Разведка уже недалеко от центра города. Немцы молчат, но, похоже, что дело тут нечисто. Возможно заманивают.
Радирую Смирнову:

— Проверьте переулки справа и слева. Действуй осторожно.

Старшему лейтенанту Соколову приказываю построить роту в колонну и следовать за мной по главной улице.
Едва успеваем пройти сто метров, как из-за домов справа, слева и с фронта на нас обрушивается огонь вражеских орудий.
Вот оно что! Не тронув разведку, противник решил разгромить основную колонну.

— По орудиям, огонь! — командую в эфир.

И сам стреляю туда, где заметил вспышку.

Мы уничтожили три орудия. Одно из них раздавил механик-водитель Рындин. Но из дворов и садов не унимаются, бьют пушки. Уже горят два танка. Экипажи едва спаслись. Один танк подбит. Отходим. Рындин умело и быстро берет на буксир подбитую машину и оттягивает ее за ближайший бугор. Два других танка, пятясь назад вдоль улицы, прикрывают его огнем. Вскоре за окраиной к нам присоединяется и Смирнов, который выскочил из города где-то восточнее.

Откинув крышку люка, огляделся. До леса остается с полкилометра. «Еще несколько минут — и мы вне опасности». Только подумал и вдруг слышу:

— Воздух!

Оборачиваюсь: девять самолетов идут с северо-запада.

Пикировщики настигают нас у самого леса. Вздрагивает земля, осколки дождем барабанят по броне.

Со стороны взвода Смирнова, клубясь, расползаются по ветру и закрывают поле три густые полосы желто-белого дыма. Завеса!
«Молодец Смирнов. Догадался». Ругаю себя, что забыл о дымовых шашках.

Теперь фашисты сбрасывают бомбы наугад. А мы под шумок, не задерживаясь, уходим в глубину леса, к своим главным силам.
Побомбив еще немного, «юнкерсы» уходят на запад. Проверяю: повреждены три танка. Пострадала лишь ходовая часть. Можно считать, отделались незначительными повреждениями.

Над машинами уже «колдует» старший лейтенант Бахмач с помощниками. Он работает молча, не бубнит, как прежде, что «машина любит ласку и смазку, а у вас — ни ласки, ни смазки».

Разведка боем позволила артиллеристам засечь больше десятка огневых точек противника, укрытых во дворах, огородах и в подвалах домов. Кроме того, Смирнов, выходя из города, заметил три хорошо замаскированных вражеских танка. А сколько их всего в Бердичеве?

Ночью снова пойдут поисковые группы, а с утра — решительная атака с нанесением ударов с востока и юга. Для многих танкистов это будет первый серьезный бой. Шутка ли, противник засел в большом городе, располагает артиллерией и танками. Поздней ночью стало известно о подходе к Бердичеву с севера новой немецкой танковой колонны.

Конечно, тогда мы не знали, что против нас стоят главные силы двух моторизованных корпусов. Да и некогда было вести подсчет. Главное — поставленную задачу мы выполнили: на целую неделю задержали продвижение гитлеровских полчищ.
В неравном бою под Бердичевом мы понесли большие потери и все-таки загнали врага обратно в город. Однако от преследования пришлось отказаться. На этот раз мы наглядно убедились, какими огромными силами располагают гитлеровцы. Но мы убедились и в том, что их можно бить!

Вечер. Танкисты отдыхают. Под шинелью, наброшенной на кустарник, покуривают и негромко беседуют четверо. Проходя мимо, замедляю шаг, узнаю по голосу командира танка сержанта Дроздова.

— Не пойму,— говорит Дроздов возбужденно, — то ли страшно, то ли непривычно было сперва... Вижу, идет он ко мне бортом. Работаю механизмами — раз, раз, а навести не могу. Руки как деревянные: то ела двигаются, то рвут. Вот пропасть! Вырывается фашист из прицела, да и все. Все-таки поймал и шибанул чуть ниже башни. Смотрю, стал, коптит. Ну, тут пошло веселее...

— А вот я заметил, — вставляет слово Токарев, башенный стрелок, — когда они горят, то выскакивают кто из башни, а кто из-под танка.

— Куда же им деваться? — замечает механик-водитель сержант Заика.— Больше и дырок-то в машине нет.

— Я и говорю, — продолжает Токарев, — подшиб одного фашиста, остался он в люке башни, ну, думаю, остальные сгорели. А тут, вижу, вылазит фриц из-под днища да норовит к нам сбоку подобраться. А в руке — противотанковая граната. Ох и зло меня взяло. Повел я пулеметом — тут ему и каюк.

— А я убедился, что великая вещь дымшашка, — басит Соломянников, рослый механик-водитель. — Разбили мне справа каток и гусеницу. Командир зажег шашку и бросил на корму. Мы с башенным стрелком — через нижний люк. Кругом дымище, как будто танк и вправду горит. Скоренько выбрасываем каток, соединяем гусеницу и айда дальше.

Подхожу к танкистам, сажусь на пенек.
— Ну как, орлы, страшновато было?

— Честно говоря, товарищ старший лейтенант, сперва боялись, но потом ничего, привыкли.

— Эх,— с тоской вздыхает Соломянников.— Не знаю, товарищ старший лейтенант, как дальше война пойдет, только жуть как сердце болит за Украину! Ведь куда залез? Почти под Киев!

Что сказать? Какую-нибудь обтекаемую, успокаивающую фразу? Она будет неуместной и фальшивой. Слишком велико горе нашего человека, чтобы утешать его.

— У всех, у всех болит сердце, друзья. Надо запасаться терпением, готовить себя к войне долгой и тяжкой. И верить. Верить в победу. Будем верить — победим! А сейчас отдыхайте, набирайтесь сил. Вон посмотрите-ка, лейтенант Самохин уже танцует. Берите с него пример: он ведь от радости пляшет — сегодня четыре танка подбил.

А Самохин в это время, повязав голову каким-то платочком, изображая разбитную огонь-дивчину, приплясывал, подбоченясь, на башне танка и выводил тенорком:

Эх, за рекой, рекой
Домик синенький.
Все ребята здесь, 
Где же миленький?

К нему группками потянулись бойцы. На утомленных, покрытых пороховой гарью лицах сначала несмело, а потом все веселее засияли улыбки.

Сержант Заика ведет меня к своему танку, который горел в бою, — это я видел, — но экипаж как-то ухитрился потушить огонь.

— Как же это вы справились с пожаром? — спрашиваю механика-водителя.
— Нам помогли.
— Кто же?
— Красноармеец Скаренко.
— Скаренко? Петр?

— Ну да. Мы использовали огнетушители, ничего не помогает. Корма вся в пламени. Что делать? Хотели закидать землей. Пока вылезли, а тут уже какой-то боец орудует саперной лопатой, наполовину сбил огонь. Загасили, тогда и рассмотрели, что это Скаренко. Не успели спасибо сказать хлопцу — умчался к другой машине. А я свою довел, ничего.

Петя Скаренко! Ну и молодец! Настоящий воин. Значит, я не ошибся в нем при первой нашей встрече.

...Несколько дней назад на дороге за Проскуровом к моему головному танку подъехал на мотоцикле старший лейтенант Бахмач.

— Товарищ командир, вас хочет видеть один парнишка.
— Кто такой?
— Не знаю. Мы в городе заправляли «летучку», а он подходит и спрашивает: «Вы танкисты?» — «Может быть, — говорю,— а что надо?» — «Танкиста Рафтопулло знаете?» — «Знаем».— «Тогда я с вами поеду, он мне во как нужен». Пришлось взять, товарищ старший лейтенант.

— Ладно, приведете на остановке.
— Есть. Да, забыл совсем: он вашу фотокарточку показывал.
— Откуда она взялась?
— Не говорит.
— Ну хорошо. После выясним.

Как ни ломал я голову, но до встречи с незнакомцем так и не мог догадаться, кто он такой и чего о меня хочет.

А это был Петя Скаренко, единственный сын Матвея Сергеевича Скаренко, моего закадычного друг времен беспризорничества.

Вспоминаю, как, бодро щеголяя своими лохмотьями у причалов Николаевского порта, мы с Матвеем Скаренко и Васей Пискуновым мечтали стать военными моряками. Подолгу смотрели на уходящие в голубую даль корабли, и вместе с ними уносились в морской простор наши сердца.

Но никому из нас не суждено было попасть в Военно-Морской Флот. Что касается меня, то военкоматская комиссия по набору на флот на меня даже смотреть не захотела. А все из-за моего роста.

Даже если я приподнимался на цыпочки, все равно следовал убийственный вопрос: «Что за шкет?» Зато нырнуть в люк танка, пролезть в самую узкую его часть быстрее меня никто не может.

Василий впоследствии выучился на инженера. А Матвей стал военным, окончил артиллерийское училище и до начала войны служил в Проскурове.

Петя поведал бойцам печальную историю о том как его отец и мать, попав под бомбежку, погибли на второй день войны. Осиротев, четырнадцатилетний мальчик решил во что бы то ни стало разыскать человека, о котором ему часто рассказывал отец и который был командиром в танковой части где-то недалеко, на Западной Украине. Он упорно расспрашивал танкистов, показывал мою фотокарточку и наконец по счастливой случайности, наткнулся на Бахмача.

— Дядя Анатолий, возьмите меня в танк, — просил Петя.
— Из карабина стрелять умеешь?
— Не пробовал.

— Тогда давай, Петр Матвеевич, так договоримся — сказал я, — мы дадим тебе карабин, и ты первое время будешь десантником. А к работе экипажа присматривайся. Изучишь все хорошенько, овладеешь стрельбой из пушки — переведем в танк. Согласен?

Вот и вся история Пети, встретившегося со мной на перекрестке военных дорог.

В кольце

От Бердичева отходим на юго-восток, к Ружину. У села Комсомольское вынуждены остановиться: нас окружают гитлеровцы. Решили держать оборону до наступления темноты, а ночью прорваться к своим. Но где свои? Связь со штабом полка прервана: по радио не свяжешься (радиус действия танковых раций был тогда невелик, да и установлены они только на машинах ротных и батальонных командиров), а единственный трофейный мотоцикл я держал для сообщения с танковыми ротами.

Надо действовать на свой страх и риск, и действовать немедленно, иначе батальон будет уничтожен. Тем временем кольцо сомкнулось. Мы окружены.

Тяжким испытанием была для нас та ночь. Со всех сторон наши позиции обстреливала артиллерия, несколько раз налетали самолеты. Освещая ракетами лес, бросали бомбы.

Но командиры не растерялись, танки быстро замаскировали. От машины к машине летал на мотоцикле политрук, подбадривая бойцов.

Пока батальон отбивался от наседавших гитлеровцев, я послал три группы разведчиков на поиски выхода из окружения.
Прошли томительные полчаса.

«Главное — выдержка, — твержу себе,— подождем, люди не подведут. Но сколько же еще ждать? Медлить нельзя! Потеряны уже три машины. Еще час, и...»

Товарищ старший лейтенант, — прервал мои мрачные раздумья голос Воробьева, — вторая группа разведчиков прибыла. Проход найден!

Тотчас же возникает решение: организовать ложную оборону севернее Комсомольского. Посылаю на окраину села два танка. На большой скорости, курсируя по фронту этой «обороны» и ведя интенсивный огонь, две машины создадут видимость сосредоточена танков на одном участке.

Хитрость удалась: противник принял нашу уловку за чистую монету и всю силу огня перенес на участей ложной обороны. Воспользовавшись этим, мы устремились в разведанный проход восточное Комсомольского и двинулись на Ружин.

Так выдержка, вера людей, хладнокровие и смекалка помогли нам выйти из огненного кольца.


В одном из боев в окружении отличился интернациональный комсомольский экипаж: командир танка, бывший донецкий шахтер, старший сержант Сергей Колоско, механик-водитель украинец сержант Иван Степанюк, башенный стрелок татарин Абдул Ахмедов.

...Три миномета непрерывно забрасывали минами наших бойцов, не давали продвигаться вслед за танками. Старший сержант Колоско получил приказ атаковать вражескую позицию с фланга и уничтожить.

После боя о действии экипажа рассказал сам командир танка.

— Степанюк! Видишь слева лощину? Включай четвертую — и по ней на минометы. Понял?
— Понял, — ответил механик-водитель. — Есть, четвертую.
— Абдул, заряжай пушку осколочным!
— Готово.

Танк мчится, как на крыльях. За лощиной небольшой отлогий подъем.

— Вижу минометы. Иду давить, — докладывает Степанюк.

Колоско и сам видел, как суетятся расчеты у своих минометов. Они не заметили вынырнувший сбоку танк. И вдруг фашисты заметались, бросились в сторону. Спотыкались, падали, в страхе оглядываясь назад. Старший сержант кивнул стрелку, и тот с ходу пригнул гитлеровцев к земле пулеметными очередями. Абдул бил метко!

Танк резко ударил по стальной трубе миномета лобовой частью. Еще два удара, и минометы вдавлены в землю. Вдруг машина вздрогнула и, теряя скорость, почти остановилась.

— Что у тебя, Степанюк? — тревожно спрашивает командир танка.
— Ранен...— еле слышится в наушниках.

«Значит, где-то рядом противотанковая пушка, — сообразил тогда Сергей.
— Абдул! На мое место. Найди пушку слева по борту. А я — за рычаги.

Колоско спустился к механику, перетащил Степанюка в боевое отделение, положил на пол и туго перевязал его ноги бинтами выше колен.

— Потерпи, Ваня, чуть-чуть. Сейчас уберем пушку и вывезем тебя.

«Хорошо еще, что слева нас прикрывает холмик, а то бы...» — подумал командир.

Колоско сел за рычаги управления и начал маневрировать, постепенно приближаясь к рощице. И вдруг рядом разрыв.
«Значит, здесь не одна пушка, похоже — батарея. Запряталась, не давала о себе знать. А мы думали — только минометы», — напряженно размышляет командир.

В танке уже три пробоины, но он все ближе и ближе подходит к вражеским орудиям.

— Абдул, черный дым! — крикнул Колоско.
— Даю! — и выбросил зажженную шашку на корму. Дым обволок машину, она замедлила ход. Пойдут ли немцы на эту немудреную уловку?.. Пошли! Огонь ослабел.

Сергей этого и ждал. Он дал полный газ, машина вихрем вырвалась из дымового облака. Мгновение — и танк уже расправляется с орудийной прислугой, корежит пушки. Вот раздавлено одно орудие... другое… третье... Сколько их? Неожиданно удушливый дым просачивается в башню, расползается по отделению управления, въедается в глаза.
Что с экипажем? В шлемофоне молчание, тяжелое, как минута перед атакой.

«Неужели подожгли? Живы ли ребята?» — Колоско останавливает танк у артиллерийского окопа.
— Абдул, жив?
— Жив, командир. Как ты? — Ахмедов крепко зажимает левой рукой бок, правой заряжает пушку. Он едва дышит среди раскаленной брони.

— Бери Ивана и вылезай через нижний люк. Я прикрою.
— Пойдем вместе, Сергей. Сгоришь!
— Выполняй!

— Есть, командир! — ответил Ахмедов, опускаясь к Степанюку.

А к танку уже ползли гитлеровцы. Рация разбита — на помощь не позовешь. Колоско отстреливался, бил короткими очередями, не давал гитлеровцам поднять головы.

Снизу услышал удары по металлу. Это сигналил Абдул. «Значит, выбрались ребята, — подумал командир. — Молодец башнер! Хорошо, друзья!»

Сухо клацнул и не взвелся затвор пулемета. Осечка? Нет, кончились патроны. Но ведь есть гранаты! Сергей нащупал в карманах три «лимонки». Врешь, не возьмешь! Обжигая руки, чувствуя, как тлеет комбинезон, старший сержант отбросил люк. В этот момент вспыхнул правый рукав. 

Заметив фашиста, который целился из автомата под днище танка, где лежали раненые товарищи, Колоско в огне и дыму кошкой прыгнул ему на плечи. И вот враг зажат мертвой хваткой. Танкист горящим рукавом плотно заткнул ему рот и нос. Огонь гаснет, тянет едким запахом тления. Судорожно дернувшись, автоматчик неподвижно растянулся на земле. Готов! Подхватив автомат, Колоско одну за другой швырнул гранаты в группу фашистов, которые хотели захватить в плен его друзей.
Атака отбита. Сергей подполз к горящей машине.

— Абдул, патроны есть?
— Один... для себя...— ответил башнер.
— Брось глупить! — прикрикнул на него командир.— Давай пистолет. Иван, ты жив?
— Без памяти он... Истек... кровью...

Вдруг поблизости, справа и слева, загремели разрывы снарядов, послышался нарастающий шум моторов.
— Слышишь, Абдул? — улыбаясь почерневшими губами, кивнул Сергей.— Наши! По ходу чую!

Вместе с подоспевшим санинструктором Сергей перевязал рану Ахмедову. Его доставили в медпункт. Но Абдул потерял слишком много крови. Он умер на руках боевого товарища. Не удалось спасти и Степанюка. Похоронили обоих друзей неподалеку от их обгоревшей машины.

Колоско, несмотря на сильные ожоги, наотрез отказался идти в госпиталь. Он остался в строю.

В боях между Комсомольском и Ружином мы потеряли командира полка полковника Никитина. Похоронили его в селе Христиновка. Командование принял начальник штаба майор Мироненко.

   Далее >>