|
|
Ростков А.Ф. |
Изд. 2-е, доп. М., «Московский рабочий», 1975, 352 с.
Пауза
Гудериан задумался
Ильково — Шеино
Не сдаваться!
«Чертов мост»
Итоги
ПАУЗА
Утром 7 октября на одной из попутных машин я выехал на командный пункт бригады.
Крыши домов, деревья, поля — все было покрыто мокрым снегом. Первая снежная метель крутила всю ночь. Ветер гнал серые тяжелые облака. Сильного мороза не было, и белая снежная пелена оседала, набухала водой, а дороги раскисли, превратились в жидкое месиво.
В полевой сумке у меня был драгоценный груз — триста экземпляров «боевого листка», в котором опубликованы самые последние новости — сообщения о вчерашнем бое, о подвигах Любушкина, Бурды, Рафтопулло, Лавриненко, Капотова и других.
Этому номеру мы отдали всю ночь. Поздно вечером в политотдельский дом в Мценске пришел Иван Григорьевич Деревянкин. Сразу с порога он загремел:
— Как живете, писаки? Дремлете? Подымайтесь, беритесь за работу. Ребята наши дрались, как львы, надо о них сказать доброе слово.
Он вытащил блокнот и, называя фамилии отличившихся, торопливо пересказывал, что узнал в штабе и что видел сам у 1-го Воина. Через час я отстучал на машинке текст свежей информации, а Виктор Шумилов подготовил наш немудреный печатный станок. К своим новостям мы присоединили сводку Совинформбюро, и газетка к рассвету была готова.
Через каких-нибудь полчаса машина с шоссе свернула налево, на проселочную дорогу, и, разбрызгивая грязь со снегом, тяжело урча перегревающимся мотором, поползла мимо белых полей.
Командный пункт расположился в небольшой лощине, у дубовой рощицы, где скрывались два штабных танка и броневики разведчиков. Саперы вырыли длинную щель, в которой разместились связисты и офицеры штаба во главе с полковником Кульвинским.
Михаил Ефимович Катуков, накинув на плечи тулуп, выслушивал донесения. Покрасневшие глаза его устало щурились. Ночью, отказавшись от места в броневике, он добирался сюда пешком. «Двинем своим ходом, — сказал он Ястребу, — лучшего средства передвижения нет». Катуков шел легко, с автоматом за спиной, с маузером на поясе. Он шутил, подбадривал отставших.
И сейчас утром, несмотря на усталость и адское напряжение вчерашнего дня, комбриг был, как всегда, бодрым, проницательно-внимательным. Он явно испытывал удовлетворение от исполненного воинского долга. Катуков знал: враг получил вчера чувствительный удар. По предварительным подсчетам, гитлеровцы потеряли у 1-го Воина сорок три танка, шестнадцать противотанковых орудий, много автомашин и тягачей, свыше пятисот солдат и офицеров. В этих ожесточенных боях бригада потеряла всего шесть танков: две боевые машины сгорели, а четыре удалось эвакуировать и отправить в ремонт. Отойти же надо было потому, что фашисты, наткнувшись на прочный заслон у 1-го Воина, не считаясь с потерями, все время искали путей обхода с флангов. Разведчики роты Павленко заметили сосредоточение танков противника на Болховском шоссе и в районе восточнее Протасова. Катуков, следуя избранной тактике — наносить неожиданные удары из засад, не хотел быть застигнутым врасплох или отходить на виду у противника. Это было бы слишком нерасчетливо. Кроме того, тактика танковых засад на старом месте уже не принесла бы желаемое эффекта.
— Нам нет резона себя обнаруживать, — говорил Михаил Ефимович своим помощникам. — Они наступают, а не мы, пусть они нас и разыскивают. Наше дело затаиться и быть готовыми к отпору.
Чувствуя, что предстоит небольшая передышка, комбриг приказал немедленно заняться осмотром танков, их заправкой, велел позаботиться об отдыхе экипажей. Он не давал покоя разведчикам, рассылая их по разным направлениям, наказывал Павленко:
— Будьте начеку, следите кругом без устали и чуть что — доносите.
Отвлекаясь от срочных дел, Катуков спрашивал у Бойко:
— Раненых вывезли?
— Уточняем, пока вестей нет, — отвечал комиссар.
Ночью Михаил Ефимович узнал, что в 1-м Воине остались раненые. Враг уже вошел в село, и над беспомощными бойцами нависла угроза попасть в плен.
— Мы не можем их бросить, ни в коем случае, — сказал комбриг и приказал послать за ранеными группу смельчаков. Повел ее Алексей Ожоженко.
Катуков все время беспокоился, удалось ли выручить раненых, спрашивал, не вернулись ли уехавшие за ними бойцы. И наконец облегченно вздохнул, увидев появившегося на командном пункте Ожоженко, который, застенчиво и радостно улыбаясь, доложил:
— Задача выполнена — раненые вывезены.
Внешний вид оружейного мастера свидетельствовал о нелегкой ночи: шинель заляпана грязью, на ней видны пятна крови, сапоги разбухли от влаги, руки посинели от холода. Но Ожоженко не замечал всего этого, он был счастлив, что его товарищи спасены. Зардевшись от похвалы комбрига, Алексей рассказал о ночном походе в село, занятое гитлеровцами.
...Санитарная машина тихо продвигалась с потушенными фарами по изрытой бомбами и снарядами дороге. Падал липкий густой снег. Пахло гарью от разбитых орудий, автомашин и танков. Недалеко от села машина остановилась. Ожоженко выслал вперед двух санитаров с автоматами. Они скоро, вынырнув из тьмы, доложили:
— Немцев тут пока но слышно, А раненые нашлись. Они в крайней избе.
— Быстрее туда! — распорядился Алексей. Машина встала за дом возле сарая. В избе горела, мигая на ветру, коптилка. В разбитые окна дышала холодом слишком ранняя зима. Раненые, увидев своих, заволновались. Один из пожилых бойцов, с опухшей, перевязанной ногой, предупредил:
— Действуйте, ребята, быстро. Сюда недавно заскакивали немцы, спрашивали, есть ли среди нас комиссары...
Ожоженко окинул избу растерянным взглядом. Комок подступил к горлу при виде бледных, изувеченных, измаявшихся людей. Он поднял руку и сказал:
— Спокойно! Сейчас все сделаем.
Закрыв окна шинелями, фельдшер Куколадзе с санитарами при свете лампы быстро перевязывали раны, поправляли старые повязки. Пришла хозяйка дома, ухаживавшая за ранеными, и стала помогать санитарам.
Вдруг послышались звуки моторов. Алексей прошептал:
— Тихо! — и выскользнул на улицу.
По улице с востока на запад, видимо возвращаясь из разведки, прошли две немецкие машины. «Пронесло», — подумал Ожоженко.
Санитары заторопились. Разместив раненых в машине и взяв убитых, они выехали в обратный путь.
На месте недавнего боя у дороги остановились. На поле, припорошенном снегом, лежали трупы гитлеровцев. Были здесь и наши погибшие бойцы. Тихо бродили санитары по безмолвному полю, выискивая своих, вынося их к дороге. Молча, стараясь не стучать лопатами, выкопали братскую могилу и наскоро засыпали павших в бою липкой мокрой землей...
Никогда Алексей не видел печальнее похорон, чем эти. Не было ни музыки, ни гробов, ни поминальных речей, ни плача. Даже не нашлось времени посмотреть на их лица. С тяжелым чувством уходил он к машине от черного холма у дороги. «Простите, простите, — мысленно повторял он про себя, — мы больше ничего не могли для вас сделать. Мы отомстим за вашу смерть и за эти поспешные, тайные похороны».
С командного пункта бригады я понес «боевые листки» танкистам, занявшим оборону за деревней Шеино. Как и в прошлые дни, танкисты выбрали удобные места для засад и тщательно замаскировали танки. Пользуясь затишьем, они построили себе для обогрева шалаши из жердей, веток и соломы.
Возле одного из таких шалашей я увидел знакомую фигуру Дмитрия Лавриненко, хлопотавшего у костра.
— А, редактор, — окликнул он меня, — добро пожаловать. Принес листочки? Молодец! Уж сколько дней мы не видывали газет. Что там делается на белом свете?
Он взял один листок и быстро пробежал его глазами, приговаривая:
— Наши итоги? Хорошо. Плохо, что не всех упомянул. Все ребята дрались замечательно. Понимаешь? Тяжело было, рискованно, опасно, и все-таки рожу фашистам набили. Да еще как! — Он раскатисто рассмеялся.
Из шалаша крикнули:
— Дима, ты что там? Тащи угощение.
Лавриненко подхватил с костра ведерко, из которого ароматно доносился запах варева из картошки и тушенки.
В шалаше на разостланных ветках и соломе тесно сидели и полулежали Гусев, Бурда, Лакомов, Капотов, Любушкин, Заскалько и другие мои давние знакомые. Застолье было самое простое — две буханки хлеба, несколько котелков с ротной кухни да деликатесный суп, сваренный Лавриненко. Водку пили по очереди: не хватало кружек. Все раскраснелись, повеселели. Посыпались шутки, остроты.
Потом Иван Алексеевич Лакомов, прочитав сводку Совинформбюро, сказал задумчиво:
— Лезет фашист — и все тут! Как гнус таежный, как саранча! Что ты будешь делать?
Лакомова любили в батальоне. Все знали его биографию. С молодых лет в армии. Из сверхсрочников. Грамотности не хватало, зато душевности — избыток. Воевал с японцами на Хасане, награжден орденом Красного Знамени.
— Ничего, Иван, держи хвост трубой, — успокоил его Павел Заскалько. — Ты смотри, как фриц у речки Лисицы споткнулся. И сил у него больше нашего, и наглости с избытком, а пардон — не прошел.
— Да, — согласился Лакомов. — Если б все зараз так бились, давно бы фашист скукожился. Как хочется, ребята, укоротить гонор Гитлеру, надавать ему по морде!
— Все к тому идет, — вступил в разговор Бурда. — Помните, как было на Украине? Идут танки фашистов колоннами. Люки открыты. Из них пьяные, гогочущие рожи маячат. А теперь, смотрю, они двигаются медленнее, осторожненько, с оглядочкой. Кончились их победные марши. Нам бы «тридцатьчетверок» побольше, да с толком бы их использовать!
— Что ни говори — хороша машина! — подхватил Лавриненко. — Вчера пять раз в бою побывал — и хоть бы что! Уверенно как-то чувствуешь в «тридцатьчетверке». И прочна и увертлива. А пушка — сила! Башни вражеские так и летят. Мы их здорово вчера посшибали — они как горох по дороге катились.
— Ты не шибко хвались, — возразил Лакомов, — и «тридцатьчетверка» горит, если врагу борт или корму покажешь.
— Это точно, — подтвердил Капотов, — у их тяжелого танка пушка хоть и коротка, а бьет — дай боже! Только зазевайся — вмиг хвост подпалит.
— Кто ж вам велит задом к противнику поворачиваться? — засмеялся Лавриненко. — Тут чапаевское правило соблюдай: снаряд-то не разбирает, куда шлепается, да ты-то разбираться должен.
— Конечно, все решает умение, — подтвердил Бурда- — Если хорошая машина да дружный, спаянный экипаж, то и сам черт не страшен. Но не все зависит от экипажа. Важно толковое решение командира, правильное руководство штабов. Почему на Украине нас быстро расколошматили? Неразумно мы воевали. Где надо и не надо бросались в контратаки. Не зная броду, совались в воду. А противнику того и надо. Он нас и бил по самым уязвимым местам.
— Да, — вставил Гусев, — много тогда машин зазря потеряли. Отступали. Что попишешь...
— То-то и оно, — продолжал Бурда, — отходили. Так и отступать можно по-разному. Ты вот скажи, учили ли нас этому? Вспомни, о чем шла речь на занятиях? Мы и слово-то это, «отступление», почитали грешным, стеснялись выговаривать его. Война же есть война.
— Ах, молодец Саша! — воскликнул Заскалько. — Правильно разъяснил, очень верно. Помнишь? Еще Петр Первый говорил: не держись устава, яко слепой стены.
Все засмеялись.
Долго в шалаше продолжалась неторопливая дружеская беседа. Обсуждали мировые проблемы и рассказывали шутейные случаи из своей жизни, вспоминали о семьях, о мирных днях и снова возвращались к минувшим и предстоящим боям.
Потом тихо пели, каждый думая о своем. Бурда дрогнувшим голосом завел любимую о шахтерском пареньке. Лавриненко потом запел «Тачанку». Лакомов с цыганскими ужимками надрывно затянул романс «Меня не греет шаль холодной зимней ночью», вызвав взрывы хохота.
Догорал костер у входа. Порывистый студеный ветер сотрясал непрочное временное укрытие, а внутри было тепло. Нас согревали душевная беседа и дружеская шутка, и песня, и чувство нерушимого солдатского единения.
ГУДЕРИАН ЗАДУМАЛСЯ
8 октября командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Гейнц Гудериан на персональном самолете «шторх» вылетел из Севска в Орел.
Удобно расположившись в кресле, он видел сверху шоссе, истыканное воронками, медленно ползущие грузовики и мысленно одобрил свою предусмотрительность: его командирские бронированные автомашины заранее отправлены в Орел и, вероятно, уже были на месте.
Унылый пейзаж и дурные вести из-под Мценска вызвали потребность как-то отвлечься, и генерал вспомнил былые победные походы.
Гитлер и многие другие считали Гудериана выдающимся человеком, и он гордился этим. Именно он, молодой прусский офицер, в двадцатые годы активно отстаивал идею ведущей роли танковых войск в армии. Именно он в 1933 году показал Гитлеру мотоциклетный, противотанковый взводы и взвод легких танков с бронемашинами в действии, и фюреру так понравились быстрота и точность подвижной группы, что он воскликнул: «Вот это мне и нужно!» С тех пор, обласканный рейхсканцлером, он отдал все свои силы развитию танковых войск: написал книгу «Внимание, танки!», командовал одной из трех созданных в 1935 году танковых дивизии, а затем и танковым корпусом и, как особый знак своих заслуг, получил должность инспектора подвижных войск. Когда начались военные походы, его неизменно посылали вперед, в него верили. Ах, какие это были славные времена! Марш танковых колонн в Вену. Его благодарит фюрер на своей «освобожденной» родине. При факельном шествии Гудериана, первого танкиста рейха, несут на руках, он лишается пуговиц на шинели: их расхватывают на сувениры. Франция... Он появляется среди марширующих на Париж колонн и слышит вслед восторженные возгласы: «Молодчина, чудный парень!», «Наш старик!», «Видел быстроходного Гейнца?!». Польша... Он имел удовольствие принимать у себя на родине обожаемого Гитлера. Как многозначительно, прямо для истории звучала его фраза, сказанная в Кульме фюреру: «Я имел честь приветствовать вас в марте прошлого года на вашем родине, сегодня я могу принять вас на моей!»
Поход на Россию сложился не так, как задумывалось. Правда, он сдержал данное Гитлеру слово — через неделю с начала кампании занял Минск. Но дальнейшее продвижение проходило не так гладко, как планировалось. Обескураживали непредвиденные столкновения, непонятное упорство русских.
Больше всего его тревожило нынешнее наступление — этот рывок на Москву, который был задуман как заключительный этап войны. Все намечалось замечательно. Соединения Гудериана пополнили танками. В его распоряжении снова был отличный бронированный кулак — пять танковых дивизий, три мотодивизии, пехотный полк «Великая Германия», зенитный полк «Герман Геринг», группа бомбардировщиков, артиллерия, разведывательная авиация и другие специальные части. Кто мог бы устоять против такой силы? И прорыв удался на славу. 24-й танковый корпус 30 сентября начал наступление из Глухова. На следующий день уже был занят Севск, затем Кромы и Дмитровск-Орловский, а 3 октября — Орел. Это были поистине удачные дни. Русские, застигнутые врасплох, оказывали слабое сопротивление. Он выезжал в передовые подразделения, объявлял благодарность отличившимся, и его, как всегда, встречали с воодушевлением.
Когда же наступил перелом? Да, двумя днями позже. После Орла начались неприятности. К нему в Севск, в штаб армии, поступали печальные известия: продвижение затруднено, русские атакуют неожиданно, у них много танков, потери растут. Поступили донесения о скоплении русских танков Т-34. Намеченное быстрое наступление на Тулу задержалось.
Что ж случилось за Орлом? За первые четыре дня наступления армия прошла больше двухсот километров, в последующие четыре дня передовой корпус генерала фон Гейера с трудом продвинулся на тридцать километров, понеся при этом большой урон. Ясно, что русские поставили прочный заслон. Где они взяли столько танков?
Из Орла Гудериан, поехал в передовые части на автомашине. Вдоль дороги торчали припорошенные мокрым снежком подбитые орудия, тягачи, танки. Печальную картину являла долина реки Лисицы, холмы у 1-го Воина. Тут и там Т-III и Т-IV с развороченными бортами, отлетевшими башнями, упавшими гусеницами. Долго искал гитлеровский командующий разбитые машины русских, но их не было. И когда наконец удалось найти сгоревшую «тридцатьчетверку», Гудериан внимательно осмотрел ее, пытаясь обнаружить секреты советской машины.
После этой поездки Гудериан напишет специальный доклад командованию, в котором подробно обрисует преимущества советского танка Т-34 по сравнению с немецким танком Т-IV. А в конце ноября во 2-ю танковую армию из Берлина приедет комиссия для изучения этого вопроса. Она подтвердит выводы Гудериана: советский танк во многом превосходит немецкий.
Из разговоров со своими офицерами генерал узнал и о новой тактике обороняющихся. С испугом и растерянностью ему докладывали о неожиданных наскоках советских танков, о массированных ударах по флангам.
Командующий заметил разительное изменение в настроении своих подчиненных. Нет той бравой подтянутости, которую он наблюдал в Польше и во Франции. Офицеры пали духом. И всему виной последние бои, эти ужасающие потери на орловских полях.
С тяжелым чувством генерал возвращался в Орел. Он задумался о случившемся. Да, обстановка на фронте изменилась. Преимущества немецких танков отныне потеряны. Как это ни горько сознавать, исчезли перспективы на быстрый и непрерывный успех. А на пороге зима, суровая русская зима. Гудериану было хорошо известно, что это такое. Перед русской кампанией он посвятил много дней изучению похода Наполеона в Россию. В последнее время прочитанное год назад все чаще тревожило его. Он вспомнил вдруг о приподнятом настроении в штабе главного командования, о берлинских стратегах, которые надеялись, что его армия быстро продвинется через Тулу до рубежа Оки между Коломной и Серпуховом. Если бы они видели орловские поля, если б они знали, какая это далекая цель!
В Орле Гудериан встретился со своим любимцем полковником Эбербахом, который возглавлял передовые колонны в боях за Мценск. И в нем бросалась в глаза происшедшая перемена в настроении. Потом, после войны, анализируя ход событий осени 1941 года, Гудериан напишет об этой встрече: «Впервые с начала этой напряженной кампании у Эбербаха был усталый вид, причем чувствовалось, что это не физическая усталость, а душевное потрясение. Вводил в смущение тот факт, что последние бои подействовали на наших лучших офицеров».
Красноречивые признания! Мы не знали тогда о них, но зато хорошо чувствовали: спесь с гудериановских танкистов сбита, и «быстроходный Гейнц» навсегда запомнит сокрушающие удары на Мценском шоссе.
В своей книге «Воспоминания солдата» гитлеровский танковый стратег изо всех сил старался показаться объективным, но он так и не набрался храбрости признать высокое мастерство советских танкистов, их невиданную стойкость и героизм.
ИЛЬКОВО — ШЕИНО
На рассвете 9 октября подул холодный северный ветер. Лужи затянуло прозрачным, тонким ледком. Снег, не успевший растаять, белой крупой понесло по полям.
Наша бригада вместе с пограничниками из полка И.И. Пияшева заняла оборону по гребню высот, проходивших с северо-запада, от станции Думчино и деревни Головлево, на юго-восток к деревням Ильково, Шеино. В отличие от 1-го Воина линия обороны здесь растянулась до пятнадцати километров, но, как и там, в центре ее находилось шоссе Орел — Мценск. За два дня паузы разведчики собрали ценные сведения.
Противник сосредоточивал силы на флангах, собираясь, видимо, взять в клещи обороняющихся и с хода занять Мценск. И хотя командир корпуса Лелюшенко принимал меры, чтобы прикрыть фланги (боевые позиции начала занимать 11-я танковая бригада), вся тяжесть отпора по-прежнему легла на 4-ю танковую бригаду.
Гудериан кроме 3-й танковой ввел в бои 4-ю танковую дивизию, мотодивизию, артиллерийские полки и бомбардировочную авиацию.
...Вражеское наступление началось как и 6 октября: утром налетели бомбардировщики, потом открыли огонь артиллеристы. Кругом все ухало и сотрясалось. Твердые комья земли взлетали вверх. Под прикрытием артиллерийского огня в атаку пошли гудериановские танки. Их собралось на этом участке больше ста. Они рассредоточились и двигались развернутым строем слева и справа от шоссе, а также к деревням Шеино и Ильково. Вплотную за ними шли мотострелки с автоматами и ручными пулеметами.
Катуков, оценив обстановку, разослал в подразделения связных с наказом — подпускать противника па близкое расстояние, бить наверняка, бдительно следить за флангами.
Бои у Илькова и Шеина начались утром и шли весь день. Вражеские танки то приближались к нашим позициям, то откатывались назад. Иногда близко сходились пехотинцы обеих сторон. Продолжала бить артиллерия противника. Не раз появлялись и пикировщики.
Взвод Лавриненко занимал оборону западнее деревни Шеино. Кроме его машины здесь встали в засаду «тридцатьчетверки» Капотова и политрука А.С. Исаченко.
Бой начался необычно. Вдруг Лавриненко и его друзья, гревшиеся в укрытии у костерка, услышали автоматную трескотню. Прибежал пехотинец-десантник из числа бойцов, охранявших танки, и доложил:
— Фашисты наступают!
Лавриненко скомандовал:
— По машинам!
Экипажи заняли свои места. Николай Капотов вскоре разглядел: бьют вражеские автоматчики из-за большого стога сена.
— Заряжай осколочным! — сказал он башнеру М.И. Бедному.
Выстрелил. Стог сена загорелся. Густой дым повалил на деревню. Гитлеровские автоматчики, выбежав из-за стога, залегли и продолжали стрелять по танкам.
— Пулемет к бою! — приказал Капотов. Фашисты обнаружили наши танки и обстреляли их. «Тридцатьчетверки» Лавриненко и Исаченко вступили в бой с противотанковыми орудиями врага. Две пушки им удалось подбить, остальные, сменив позиции, продолжали обстрел.
Тем временем вражеские автоматчики подползли близко к танкам. Они явно намеревались подорвать наши машины или вывести из строя экипажи. (Позже стало известно, что для истребителей советских танков фашистское командование ввело щедрое поощрение — внеочередные длительные отпуска на родину.)
Капотов взял на себя задачу — отбиваться от автоматчиков, уберечь от них танки. Он сказал водителю Федорову:
— Маневрируй, подводи фашистов под пулеметный огонь.
Гитлеровцы падали, сраженные меткими очередями из «тридцатьчетверки», уцелевшие ловко отползали и снова приближались к танкам. Экипажу Капотова стоило большого труда отгонять их.
А вражеские противотанковые орудия посылали из-за горки снаряд за снарядом. Один из них угодили танк Исаченко. К Капотову приблизилась «тридцатьчетверка» Лавриненко. Приоткрыв люк, Дмитрий прокричал:
— Буксируй его в тыл, а я тут с ними поборюсь, прикрою вас!
И продвинулся вперед.
До позднего вечера не уходили наши танкисты из-под Шеина. Здесь не раз вступали в смертельную дуэль экипажи Лавриненко, Бурды, Фролова, Капустянского. Весь день они удерживали свой рубеж, прикрывая фланг обороны. В этих боевых стычках победило упорство советских танкистов. КВ Петра Молчанова ринулся в самое пекло боя и спас от истребления нашу стрелковую роту. Александр Бурда с тремя танками разгромил колонну врага в тридцать боевых машин.
На другом фланге обороняющихся, у деревни Ильково, сражался батальон Анатолия Анатольевича Рафтопулло.
Когда комбата ранило и его пришлось отправить в санитарную часть, командование взял на себя комиссар батальона Фрол Евстафьевич
Столярчук. Его спокойствие, выдержка, бесстрашие воодушевляли танкистов. Несколько машин, подбитых противотанковыми пушками врага, загорелось. Фрол Евстафьевич приказал:
— Не оставляйте танки на поле боя, выволакивайте их всеми способами, не оставляйте врагу.
Он посылал в пекло боя специальные группы смельчаков за подбитыми танками.
Пример мужества и отваги показал в бою под Ильковом ученик Столярчука водитель БТ-7 Виктор Рындин. Машина Рындина стояла в засаде на левом фланге. В начале вражеской атаки командир экипажа лейтенант Смирнов подбил фашистский танк. Остальные машины противника, не приняв боя, поспешно отошли.
«Бетушка» Виктора Рындина выскочила на пригорок как раз в тот момент, когда гитлеровские пехотинцы приближались к позициям наших мотострелков. На большой скорости танк помчался на захватчиков. Лейтенант Смирнов расстреливал их из пулемета. В панике фашисты убегали прочь. Но тут вдруг появился вражеский броневик, он открыл огонь по танку Рындина. Трассирующие снаряды засвистели вокруг. Виктор направил «бетушку» навстречу броневику. С третьего выстрела его удалось подбить.
Только Смирнов открыл люк, чтобы осмотреться, как возле танка разорвался снаряд.
— Это гостинец посолиднее! — с досадой сказал водитель.
— Да, — подтвердил лейтенант, — они подтянули противотанковые орудия.
Второй вражеский снаряд сорвал у БТ-7 крыло. Рындин увидел, что противотанковая пушка бьет из-за большого дерева и, развернув машину, направился туда. Фашисты стреляли точно. Снаряд попал в танк. Раздался оглушительный удар, сверкнула вспышка. Внутри машины пыхнуло дымом и огнем. Раненый Смирнов выполз наверх и лег рядом с башней. Рындина тоже ранило. При вспышке резкая боль пронзила шею и спину. Он почувствовал, как теплая кровь липнет к спине, смачивает одежду.
— Выходи, сгоришь! — крикнул лейтенант.
— Куда спешить, — ответил Рындин. — Попробуем выбраться.
Он включил скорость. Мотор еще работал. Танк пошел назад. И тут Виктор почувствовал, что левая рука не действует, она словно окаменела, казалась чужой. Огонь бушевал, обжигая его раненую спину. Тужурка начала тлеть. «Если вспыхнет, тогда — конец», — мелькнула мысль. На сиденье натекла кровь. Рындин включил огнетушитель, потом — второй. Палящий зной отодвинулся от него. Нажав на газ, Виктор перешел на четвертую скорость. Огонь удалось сбить. «Теперь машина будет цела!» — обрадовался он. Глянув в триплекс, увидел идущие навстречу КВ и «тридцатьчетверку». За ними шли три «бетушки». На передней из них он узнал Костю Самохина.
Когда танки встретились, Константин Самохин подбежал, посмотрел на лежащего раненого лейтенанта, на Рындина, его обгоревшую куртку, поморщился от резкого запаха гари:
— Здорово вас подпалили! Как себя чувствуешь?
— Жив, — коротко ответил побледневший Виктор.
— Может быть, вас в санчасть отвезти? — предложил он Рындину.
— А машину бросить? — удивился тот. — Нет, не для того я ее спасал.
Посчитав разговор оконченным, Виктор взялся правой рукой за рычаг. Управлять танком одной рукой — трудное дело, требующее сноровки, дополнительных физических сил. Рындин преодолел и это. В деревне санитары отвели лейтенанта Смирнова на перевязочную. Хотели они отправить туда и Виктора, но он запротестовал:
— Перевязывайте здесь, я поеду дальше, доставлю танк ремонтникам.
После того как ему перевязали спину и шею, он, поблагодарив девушек-санитарок, повел танк в Мценск. По дороге он вытащил из грязи три грузовика, направлявшиеся за снарядами, помог артиллеристам подтянуть к дороге орудие.
К вечеру Рындин добрался до ремонтников. Техник, подбежавший к машине, сказал:
— Что ж ты сидишь? Вылезай.
— Чуточку погодь, кажется, я встать не могу, — слабо проговорил Виктор. От долгого сидения, потери крови руки и ноги онемели. Он чувствовал себя страшно усталым.
Его вытащили из танка. Ноги плохо слушались. Голова кружилась.
— Идти можешь? — спросили водителя.
Постояв минуты две, справившись с первым приступом слабости, Виктор твердо сказал:
— Пойду сам!
И тихо побрел к санчасти...
Во второй половине дня 9 октября совершил подвиг лейтенант Петр Петрович Воробьев. В Станиславе мы его знали как отличного командира, меткого стрелка, знатока техники, доброго, веселого товарища. В бригаде его назначили начальником штаба 2-го танкового батальона. Он был на своем месте, безукоризненно исполнял свои обязанности и все же, встречая друзей, вернувшихся из боя, грустил, вздыхал, мечтая сесть в танк. Несколько раз он просился в бой, но всегда как-то получалось, что обходилось без него.
А тут случай выпал исключительный. Воробьев прибежал на командный пункт полка. Командира не было. Обратился к комиссару Комлову:
— Товарищ комиссар! Со стороны Азарова на Шеино движется колонна вражеских танков, за ними — мотопехота на бронетранспортерах. Дайте мне танк. Я прижму их у оврага. Иначе они зайдут нам в тыл.
Выпалив все это, Воробьев ждал решения комиссара. Был один из самых напряженных моментов боевого дня. Все танки, находившиеся в строю, вели тяжелые бои на пятнадцатикилометровом фронте. На КП полка оставалась лишь одна «тридцатьчетверка». Пока Комлов раздумывал, зазвонил телефон: комбат пограничников Дрожженко сообщал из-под Шеина те же сведения и просил помощи. «Если танки прорвутся, — кричал он, — наша оборона рухнет!»
Комлов понял, что медлить нельзя, и приказал взять танк командира полка. Он верил в Воробьева и знал, что лейтенант опрометчиво не поступит.
Лейтенант мигом вскочил в танк, и вскоре «тридцатьчетверка» скрылась за рощицей. Через каких-нибудь пять — семь минут машина остановилась в кустарнике на высотке. Внизу простирался глубокий овраг. По левой стороне его шла к Шеину проселочная дорога. По ней двигались четырнадцать вражеских танков. Замыкали колонну бронетранспортеры.
Гитлеровцы рассчитывали на то, что эта малоизвестная полевая дорога не охраняется, что по ней можно незаметно прорваться в тыл нашим частям. Видимо, они уверовали в правильность своего плана: пройдено больше половины пути вдоль оврага, а противника не видно.
Лейтенант Воробьев взял в перекрестие задний танк колонны и терпеливо ждал. Позицию он выбрал прекрасную: даже если фашисты снизу и заметят его, то поразить «тридцатьчетверку» будет очень трудно; сами же они видны как на ладони.
И водитель и башнер начали уже нервничать. Но вот раздался первый выстрел. Замыкающий колонну танк загорелся. Вторым выстрелом Воробьев поразил передний танк. Колонна встала. Машины не могли развернуться, не могли двинуться по узкой дороге ни вперед, ни назад. Замешательство в бою часто приводит к поражению. Воробьев времени не терял. Снаряд за снарядом посылал он во вражескую колонну и за короткое время зажег еще семь танков. Остальные сворачивали с дороги. Бронетранспортеры повернули назад. Лейтенант послал им вдогонку несколько осколочных снарядов и поджег еще три бронемашины.
Через час Воробьев вернулся, поставил танк на место, удовлетворенно, с чувством исполненного долга доложил комиссару:
— Ваше задание выполнено! Фашистская колонна разбита!
НЕ СДАВАТЬСЯ!
— Вставайте! — расталкивал нас Виктор Шумилов. — Пора отправляться. Тираж готов!
Чтобы мы скорее проснулись, он открыл брезентовый полог — и в кузов нашей полуторки ворвался ветер со снегом. Мы с Григорием Гендлером вылезли из теплого места, стараясь не потревожить спящих товарищей. Гнездо для отдыха мы устроили удобное, в кузов положили сено, в головы — вещмешки. Старый большой ковер наполовину служил нам подстилкой, наполовину укрывал сверху. Он хорошо предохранял ноги от стужи.
Наша полуторка не только средство передвижения. Тут и наше рабочее место, и наш дом. Здесь и радиоприемник, и пишущая машинка, и походная ротаторная типография, и сейф с партийными документами, и подшивки газет.
На окраину дубовой рощи восточнее Мценска мы приехали вчера, 9 октября, из города. Деревянкин, хорошо знавший обстановку, велел нам немедленно перебраться из Мценска в район тылов бригады.
Поставив свою машину рядом с продовольственниками и оружейниками, мы весь вечер работали под брезентовым пологом, готовя свежий номер «боевого листка». С рассветом 10 октября должны были везти его на передовые позиции.
Гендлер потягивался, растирал смуглое лицо снегом. Забрав сумку с экземплярами «боевого листка», мы поспешили на попутную машину.
Грузовик шел по мокрому шоссе. Дул сырой ветер. Над увядшими лесами нависло низкое серое небо. На полях, деревьях, еще зеленых соснах лежал первый снег.
До города оставалось недалеко. Вдруг машина замедлила ход. Над нами просвистели пули. Зазвенело разбитое стекло. Мы увидели: из канавки, что у придорожного леска, встал человек в плащ-палатке. Он закричал нам:
— Куда претесь? Сворачивай! Там немцы.
Спрыгнули с машины, пригибаясь, побежали к нему, объяснили, что в городе наши танкисты.
— Все может быть, — сказал боец в плащ-палатке. — Ночью там шел бой, утром враг обстреливал переправу и дорогу. Одним словом, топайте, братцы, назад, пока целы.
Поврежденная машина осталась у обочины. Мы, удрученные, побрели но мокрому снегу обратно. Как жалко, что не доехали до своих! Что с ними?
Ветер поутих. Зато опять повалил липкими крупными хлопьями снег. Черная гладь шоссе пустынна. Но чем дальше уходили мы от Миенска, тем оживленнее становилось в придорожных перелесках. Сюда подходили наши войска, чтобы прикрыть Тулу.
Вот на опушке встали рядком танки. Группа танкистов что-то горячо обсуждала.
— Как там дела? — спросил один из них, узнан, что мы из бригады Катукова.
Мы рассказали о боях нашей бригады, о наших героях, о событиях на других фронтах. Нас жадно слушали. От других машин подходили желающие узнать новости. Мы снова повторили рассказ. Говорил то я, то Гендлер. Лица танкистов оживали. Один из командиров спросил:
— Откуда вы все это знаете?
Только тут мы вспомнили о нашем «боевом листке». Гендлер вынул экземпляры из полевой сумки и зачитал сообщение Совинформбюро. За газеткой потянулось множество рук, и он раздавал ее, довольный и гордый тем, что наш ночной труд не пропал даром.
Я предложил любопытным другой листок. В нем описывались боевые подвиги наших танкистов.
Такая история повторилась и километра через полтора. На сей раз нас «атаковали» артиллеристы.
Недалеко от места нашей стоянки у шоссе Мценск — Тула повстречались нам и пехотинцы. Экземпляров «боевого листка» оставалось мало, и мы выдавали их по одному на подразделение. Нас благодарили. Наконец сумка опустела. Один политрук, пожилой, худощавый, которому листка не досталось, сердито нас отчитал:
— Что ж вы мало напечатали? И где газеты? Сколько дней их в глаза не видели.
Гендлер застенчиво улыбался, разводил руками, молча признавая вину. Я же ликовал: вот как понадобилась наша печатная пропаганда!
Возвратились мы к вечеру.
— Как же быть? — сокрушался Григорий. — Что мы завтра своим повезем? Весь тираж раздали...
— Ничего, — успокоил я друга, — к утру тиснем еще...
Вечером наша крохотная кают-компания под брезентом осветилась лампочкой от аккумулятора. Иван Панков включил приемник. Гендлер записывал сообщение Совинформбюро. Он сокрушенно качал головой: судя по всему, враг настойчиво рвался к Москве.
Мы сходили к работникам тыла бригады. Никто точно не знал, что происходило в Мценске. Не мы одни вернулись с полдороги назад. Одно было ясно: наши танкисты попали в трудное положение.
Тревога за судьбу товарищей больно давила на сердце...
А под Мценском складывалась действительно опасная обстановка.
Бои у Илькова и Шеина продолжались весь день 9 октября и до глубокой ночи. Танкисты нашей 4-й бригады, мотострелки и пограничники упорно защищали подступы к городу. Им на помощь снова пришел дивизион реактивных установок, огненные залпы которых, как ледяной душ, охладили пыл наступающих. Противник нес большие потери, и гитлеровское командование подбрасывало к Мценску новые силы.
Как потом стало известно, Гудериан приказал 9 октября овладеть Мценском. Он был уверен, что невиданно упорное сопротивление советских частей будет наконец сломлено.
В ночь на 10 октября 4-я бригада заняла оборону у окраин Мценска.
Ночью и рано утром гитлеровские колонны по Болховскому шоссе, а затем по проселочным дорогам подошли к деревне Фарафоново, и вскоре завязался неявный бой группы наших легких танков и роты мотострелков с наседавшим противником. Танкисты и стрелки, прижатые к реке Зуше, сопротивлялись до последней возможности, много уничтожили гитлеровцев. Фашисты готовы были торжествовать победу, предлагали нашим сдаться в плен. Но советские бойцы и не думали об этом. Несколько экипажей танков БТ-5, прикрывая отход, отбивались до последнего снаряда. Тем временем все остальные бойцы бросились в холодную воду, пытаясь перебраться на противоположный берег Зуши.
Другая сильная группировка противника скрытно подошла к юго-восточной окраине города. Стрелки Отдельного батальона не сдержали вражеского натиска. Гудериановские танки вошли в Мценск.
Наши танкисты с пограничниками, зенитчиками, пехотинцами, артиллеристами продолжали сдерживать противника у шоссе Орел — Мценск, а сзади, в городе, началась перестрелка. Сначала в штабе этому не придали никакого значения. Потом почувствовали недоброе, и начальник разведки послал в город своих людей. Они подтвердили предположение: в город ворвался враг.
Подробности о событиях в центре Мценска доложил Виктор Рындин, примчавшийся на командный пункт бригады на чьем-то мотоцикле.
А дело было так. Раненый Рындин в поисках санитарной части забрел на колхозный рынок, где еще шла кое-какая торговля. Многие жители с каким-то непонятным удивлением и настороженностью смотрели на него, видимо не ожидая присутствия здесь военного. Пожилой худосочный мужчина тронул его за рукав и сказал:
— Чего зыркаешь? Ваши сматываются, в городе немцы объявились...
Виктор не поверил: «Как же так? Наши дерутся там, у Шеина, а здесь, в тылу, фашисты? Что-то путает этот человек».
Вслед за тем на базарной площади появились три грузовика — наши реактивные установки. Рындин никогда вблизи не видел их и стал с любопытством смотреть на новое оружие. Но тут на противоположной стороне площади откуда ни возьмись возникли четыре немецких танка — два тяжелых и два средних. Рындин не хотел верить своим глазам. Он знал, что где-то рядом соседняя танковая бригада. Может быть, это ее машины? Вдруг один из танков выстрелил по магазину. Зазвенели стекла, поднялась белая пыль. Сомнения сразу рассеялись. Виктор закричал артиллеристам: «Заводи машины, жмите назад!» Две машины развернулись и ушли. Третья осталась.
Рындин встал за водоразборную будку. О себе, об опасности как-то сначала ему не думалось: хотелось выяснить обстановку. Шофер легковой автомашины, стоявшей у магазина, сел за руль и стал выезжать с площади. Снаряд настиг машину, и она загорелась. С танков открыли стрельбу автоматчики. Поднялась паника. Много мирных жителей погибло. Рындин спохватился: «Надо действовать!» У тротуара стоял мотоцикл с коляской. Виктор подбежал к нему, хотел завести. Но тут из-за угла выскочил боец-мотоциклист.
— Чего тебе?
— Скорей заводи, поехали в штаб! — приказал Рындин, садясь в коляску.
Они поехали. Сзади ухнул взрыв. Водоразборная будка взлетела на воздух. Всем встречным Виктор кричал:
— Поворачивайте назад, в городе фашистские танки!
Через полчаса он отыскал командный пункт бригады. Первый, кого он увидел, был техник-лейтенант Степан Корсун, сидевший под деревом со своим механиком-водителем Сашей Аристовым.
— Заводите свой КВ, гоните врага из Мценска, — возбужденно говорил Рындин, — они там на базаре людей убивают!
— Да откуда ты взял? — поразился Корсун. Услышав громкий разговор, подошел Катуков, спокойно спросил:
— Что случилось?
Рындин, волнуясь, торопливо рассказал о виденном в городе. Комбриг выслушал, не проявляя никакого беспокойства, как выслушивал все доклады, и сказал:
— Благодарю за бдительность, мне только что сообщили то же самое.
Корсуну он приказал ехать к командиру танкового полка, а Рындину посоветовал:
— Транспорт у вас есть, направляйтесь в санитарную часть.
Катуков внешне был спокоен, как всегда, сдержан. Внутри же у него все сжималось от навалившихся вдруг тревожных известий. Слева и справа от шоссе Орел — Мценск продолжали драться танкисты и стрелки. Некоторые из них были отрезаны от своих основных сил. В город вошли гитлеровцы. А там и санчасть, и сборный пункт аварийных машин. Через Мценск — единственный путь отхода на Тулу. Было ясно: гитлеровцы стремятся взять обороняющихся в мешок, отрезать от баз питания, задушить в железных клещах. «Нет, — решил комбриг, — не на таких напали!»
Он приказал собрать все резервные танки и послать их в город. Набралось до десятка машин. Возглавил группу комиссар батальона Фрол Столярчук. Здесь были разные танки: «бетушки» Самохина и Самойленко, «тридцатьчетверки» Лугового, Тимофеева и Матяшина, КВ Корсуна и Лакомова.
Все время моросило. Видимость была плохая. Проникшие в город танки, артиллерия, автоматчики противника могли хорошо маскироваться, бить из укрытий. И все же наши танкисты бесстрашно вступали в схватки, уничтожили на окраине Мценска много вражеской техники.
«Тридцатьчетверка» Григория Тимофеева столкнулась с восемью танками противника, сзади которых изготавливались к бою орудия. Тимофеев за несколько минут в упор расстрелял четыре пушки, четыре тягача и танк. Когда танкисты противника открыли огонь, Тимофеев дал задний ход и ушел в проулок.
Машины Столярчука и Самохина были обстреляны из-за церковной ограды. На колокольне мелькали какие-то фигуры. «Они нас видят как на ладони», — подумал Самохин и послал туда несколько снарядов. Колокольня окуталась дымом, с нее полетели кирпичная пыль и каски фашистов.
— Не залезайте без спроса так высоко, — проговорил Самохин.
Его резвая «бетушка» в эти дни побывала не раз в бою, экипаж отдыхал урывками, попадал из одной жаркой схватки в другую и всюду успевал. Случались, казалось, безвыходные положения, но всякий раз смельчаков выручали мгновенная реакция Самохина, его несгибаемая воля, умение вселить в своих бойцов дух стойкости.
К концу дня обстановка еще более осложнилась. Полукольцо у Зуши сужалось. Теперь все подразделения бригады собирались к командному пункту, расположенному в Подмонастырской слободе. Катуков приказал передать по радио генералу Лелюшенко донесение: «Занимаю прежнее положение, веду бой в окружении. Выручайте».
Танкисты все еще удерживали позиции у Орловского шоссе, сковывая огромные силы наступающих. Все чаще стали появляться фашистские колонны у железной дороги. Они устремлялись к Мценску от Болхова. Иногда им удавалось приближаться к нашим позициям довольно близко.
Больше всего Катукова беспокоил шоссейный мост через Зушу. Если невозможно через него прорваться, то ни в коем случае нельзя допустить, чтобы им воспользовался враг. Прикрывать это уязвимое, опасное место комбриг поручил танкам Лакомова, Корсуна, Самойленко и Сумцова.
Собирались недолго. Иван Алексеевич Лакомов поинтересовался, все ли машины заправлены, есть ли снаряды. Чувствуя особую ответственность за нелегкое поручение, он широко улыбнулся, сказал:
— Ну, ребята, в путь!
Первым вышел КВ Степана Корсуна.
Командиру танка, поместившемуся у пушки, припомнился недавний разговор со своим механиком-водителем Александром Аристовым. Они отдыхали после боя: сидели у танка, перекусили тем, что было в неприкосновенном запасе. Во фляге у техника-лейтенанта нашлось по глотку спирта. Аристов сказал: «Сегодня мне заводские ребята приснились, будто провожают меня в армию, а я лечу на самолете и машу им рукой. Между прочим, во сне я часто летаю на самолете». — «Это почему ж?» — спросил Степан. «Да ведь летчик я, в аэроклубе учился, — признался Александр, — видно, соскучился по воздуху». — «Как же в танкисты попал?» Аристов застенчиво улыбнулся: «В финскую добровольцем пошел, предложили в танковую часть, я не возражал, боялся — никуда не возьмут». Корсун усмехнулся: «Выходит, малость схитрил. И со мной это было. Когда призывали, у меня от врачей справка была о болезни сердца. А я тогда курсы шоферов окончил и мечтал стать танкистом. Про справочку-то никому и не сказал, взял грех на душу». Оба «обманщика» сидели и тихо разговаривали. Саша рассказал о своем Онежском заводе, о друзьях-слесарях, пожалел, что давно не получал писем из дому. А он, Степан, мечтательно говорил о своей Харьковщине и с горечью признался, что с начала войны не имеет никаких вестей от родных. Сошлись они на том, что надо надеяться на лучшее, что все образуется, что в часть они попали хорошую; вспомнили при этом присказку комиссара Лакомова, которую тот часто повторял: «Воинский коллектив — одна семья. Дружной семье ничего не страшно».
...Танк Корсуна достиг окраинной улицы и остановился.
— Надо осмотреться, — сказал Степан Аристову. Было тихо. Близко, за домиками, текла Зуша. Тут недалеко и мост.
Скоро их обогнал КВ.
— Лакомов пошел, его машина, — сказал Саша. — И тут сзади не хочет быть...
КВ свернул налево, к реке. И сразу же оттуда раздались орудийные выстрелы. Танк Лакомова загорелся.
— Беда, Саша, комиссара подбили, — стиснув зубы, проговорил Степан. — Видишь, откуда бьют?
Аристов увидел два тяжелых фашистских танка. Они замаскировались у строений. Корсун навел на них перекрестие. Но тут горящий КВ Лакомова выстрелил.
— Не сдается комиссар! — одобрительно заметил Аристов.
Тотчас же в танке Лакомова раздался оглушительный взрыв.
— Ах, сволочи, какого человека угробили! — побледнев, вскричал Степан.
Он выстрелил, и вражеский танк окутался дымом. Через минуту запылал и другой. Но противник продолжал вести огонь. Снаряды ложились совсем рядом. Танк качнуло. По броне забарабанили осколки. Второй снаряд с громовым треском разорвался на броне у башни. Машина заглохла. Степан услышал стоны. Ранены были радист и младший механик. Выбита шаровая установка.
— Заводи! — крикнул лейтенант.
С большим трудом Аристову удалось завести двигатель. КВ тронулся с места. Лишь тут Корсун заметил, что пушка не поворачивается, пулемет поврежден. Делать нечего: надо выходить из боя.
Дворами Аристов вывел танк из зоны обстрела. Навстречу к Зуше шли машины Сумцова и Самойленко.
...Из КВ Ивана Алексеевича Лакомова успел выпрыгнуть раненый водитель Сергеев. Потом, глотая слезы, он говорил:
— Комиссар не хотел уходить из танка, хотя и был тяжело ранен. Он держался за рукоятку замка пушки и велел подавать снаряды. А уже все горит... Он и стрелял уже из огня...
«ЧЕРТОВ МОСТ»
В штабе бригады и в тыловых подразделениях тоже тяжело переживали часы неопределенности. Мучила неясность обстановки. Что будет с танками, отрезанными от тылов? Как к ним прорваться? Под огнем врага тыловики эвакуировали из Мценска склады, кухни, раненых. Но кое-что в городе еще оставалось.
Во второй половине дня 10 октября Кульвинский вызвал заместителя политрука Завалишина и дал ему задание — на танке БТ-7 разведать, занят ли железнодорожный мост врагом, можно ли через него провести людей.
— Задача весьма серьезная, — подчеркнул Павел Васильевич. — Может быть, от ваших действий будет зависеть судьба бригады.
Завалишин был резервным командиром танка. Он выполнял разные поручения и зарекомендовал себя смелым, находчивым человеком.
При подходе к городу «бетушка» Завалишина оказалась среди танков соседней бригады, которые вели бои с противником, ворвавшимся в Мценск. Заместитель политрука встал в укрытие, решив выждать удобный момент, когда можно будет направиться к железнодорожному мосту.
И здесь как раз случилось то, чего опасался Завалишин: вражеский снаряд попал в его машину, разбил шаровую установку, повредил оптические приборы, был ранен башенный стрелок. Водитель не смог справиться с поврежденной машиной, она свалилась в ров и застряла. Заместитель политрука вместе с водителем пытались поскорее вытащить из грязи «бетушку». Их отчаянные и безрезультатные усилия заметил один из танковых командиров.
— Куда спешите, товарищи? — спросил он.
Завалишин объяснил причину своей тревоги. Выслушав его, командир сказал:
— Брось возиться со своим подранком, возьми у меня БТ-5 и поспеши к своим.
Завалишин так и сделал.
Вскоре подъехали к железнодорожному мосту. Завалишину никогда не приходилось ездить по шпалам, и он засомневался, спросил водителя:
— Как думаешь, проскочим?
— Попробуем, — ответил тот.
Машина рванула с места. Гусеницы застучали по шпалам. Танк сотрясался, гремел. Когда миновали последнюю ферму, «бетушка» словно споткнулась и встала. Водитель доложил:
— Слетела гусеница.
Смеркалось. Слева, в городе, сверкали орудийные выстрелы, слышались пулеметные очереди.
Дальше Завалишин отправился пешком и скоро встретился со своими танкистами, которые указали ему путь на командный пункт.
Катуков подробно расспросил, как он ехал по мосту, пройдут ли там колесные машины, какова обстановка на том берегу.
— Мы тут и сами кое-что разузнали, — сказал комбриг. — Не отходите, будете нам помогать.
Он понял: иного выхода нет, остается единственный, необычный путь отхода: через железнодорожный мост. Комбриг понимал, как трудно будет переправить по шпалам скопившуюся за рекой технику, особенно артиллерию и танки, но другого выхода не было. Знал он и то, что переправа, какой бы сложной она ни была, лишь часть задачи. Гораздо сложнее сдержать наседающего противника, уберечь мост.
Катуков поручил прикрытие переправы самым надежным экипажам. Танки Бурды, Лавриненко, Загудаева, Тимофеева, Капотова, Заскалько на северо-западных подступах к Мценску встречали вражеские колонны, вступали в перестрелку, не пропускали врага к Зуше.
Наступила осенняя темень. К железнодорожным путям, к командному пункту бригады все подходили и подходили уставшие бойцы — пехотинцы, пограничники, расчеты разбитых орудий, экипажи сожженных танков, работники различных штабов, санитары с ранеными. Всем им было разрешено первыми перейти через железнодорожный мост. Катуков приказал собравшимся на переправу:
— Независимо от званий и должностей в колонну по два становись! Соблюдать тишину. Без паники. Ни одного раненого не оставлять!
В полном молчании растянувшаяся цепочка людей двинулась через мост. Воины шли в мокрых шинелях, в плащ-палатках, поддерживали раненых, осторожно переступали по шпалам, боясь упасть, сорваться в темную пустоту под мостом.
Очень трудно было переправить на тот берег технику. Недалеко от Мценска машины сворачивали с шоссе налево и шли к железнодорожным путям, проложенным по высокой насыпи. Въезд на пути был довольно крутой. Колесные машины буксовали в грязи. Их подталкивали, бросали в разбитые колеи доски, кирпичи.
На мосту спешно делали настилы из досок, которые шоферы, пехотинцы, артиллеристы отрывали от ближних заборов, от заградительных щитов.
Первыми начали переправляться артиллеристы. Лошади, тащившие повозки и орудия, проваливались на временном настиле, их сбрасывали в воду. Воины впрягались в упряжку и волокли пушки на себе. Автомашины с прицепленными орудиями, кухнями также застревали, и их приходилось вытаскивать, выносить буквально на плечах.
Над мостом кружился вражеский самолет-разведчик, который то и дело спускал на парашютах осветительные ракеты. Они долго висели в воздухе и ярко освещали переправу.
Вражеские автоматчики и пулеметчики иногда близко подбирались к мосту и открывали огонь по переправляющимся. И тогда группы наших бойцов вступали в бой. Перестрелка на время затихала, потом снова возобновлялась. Из города били по мосту орудия противника.
Ночью, в разгар переправы, создалось угрожающее положение. От деревни Толмачевки прорвалась группа гудериановских танков с автоматчиками. Они приблизились к железнодорожному полотну и открыли огонь по переправе. Трассирующие снаряды и пули красными пунктирами полетели к мосту. Вот загорелась автомашина, встал подбитый трактор, застонали раненые. Люди прятались за насыпь. Но самые смелые и отважные продолжали опасную работу, сбрасывая поврежденные машины и повозки под откос, помогали переправляться остальным.
«Тридцатьчетверка» комбата Гусева, прикрывавшая отход, открыла огонь по вспышкам орудий противника, сверкавшим в темноте.
На помощь Гусеву Комлов послал Лавриненко и Капотова, наказав спасать переправу.
Дмитрий и Николай быстро вывели свои машины навстречу врагу. Там, откуда летели трассирующие снаряды, ярко запылали два вражеских танка. Остальные поспешили скрыться в темноте. Умолкли и автоматчики.
Лишь самолет-разведчик продолжал сбрасывать осветительные ракеты. Танкисты шутили:
— Это они нам путь освещают.
— Считают, сколько наших машин из котла выпустили.
Переправа продолжалась всю ночь. На противоположный берег Зуши удалось перетащить почти все, что скопилось у Мценска.
После всех по мосту прогрохотали танки, прикрывавшие отход.
Под утро последними Зушу перешли Катуков и Бойко. Страшное, изнурительное напряжение пережитых дней миновало. Они сели у железнодорожной будки, пошутили, выкурили по солдатской цигарке.
Город притих. И лишь темные дымы пожарищ свидетельствовали о прошедшем боевом дне и беспокойной ночи.
Подразделения бригады вышли на шоссе Мценск — Тула, во второй эшелон передовых частей 50-й армии, которой было поручено прикрывать подступы к Туле.
Днем 11 октября экипажи Лугового, Капотова и Евтушенко участвовали в специальной вылазке в занятый немцами Мценск, чтобы вытащить оставшуюся там реактивную артиллерийскую установку. Сначала туда пошли танки 11-й бригады, но они не вернулись, были сожжены гитлеровцами. Танки нашей бригады прошли незаметно садами и огородами. Но и им не удалось выполнить задачу. Смельчаки ограничились тем, что разбили реактивную установку, чтобы она не досталась противнику.
ИТОГИ
11 октября наша политотдельская полуторка стояла все в том же лесочке. Мы узнали о переправе и готовились запечатлеть это событие в «боевом листке».
Утром Иван Панков, включивший, как обычно, радиоприемник, радостно объявил:
— Ребята, слышите? Наших танкистов наградили!
Мы плохо слышали. Сообщение было кратким, но знакомые фамилии, названные московским диктором, не оставляли сомнения — опубликовано что-то о нашей бригаде. Иван Григорьевич Деревянкин тотчас послал в Тулу за газетами, наказав посланцам:
— Поезжайте хоть до Москвы, но без газет не возвращайтесь...
Днем перед нами лежал свежий номер «Правды». В нем опубликовано два указа Президиума Верховного Совета СССР: один — о присвоении звания Героя Советского Союза старшему сержанту Ивану Тимофеевичу Любушкину, другой — о награждении орденами тридцати двух воинов нашей бригады. Орденом Ленина отмечены старший сержант Андрей Петрович Петров и заместитель политрука Евгений Григорьевич Богурский. Орденом Красного Знамени награждены: старший лейтенант Александр Федорович Бурда, заместитель политрука Николай Сергеевич Дуванов, лейтенант Александр Матвеевич Кукарин, старшин сержант Дмитрий Игнатьевич Лещишин, младший лейтенант Степан Степанович Ивченко, старший сержант Петр Семенович Молчанов.
Увидели мы в списке и другие знакомые имена: братьев Александра и Михаила Матросовых, Александра Степановича Загудаева, замечательных механиков-водителей Павла Никитича Сафонова и Михаила Михайловича Соломянникова.
Мы ликовали. В ту трагическую осень списки награжденных печатали редко. Страна переживала тяжелые дни. И в таких условиях правительство нашло возможность отметить отличившихся. Тем самым оно подчеркивало: части нашей армии, отступая, дерутся на каждом рубеже, лучшие сыны отечества самоотверженно противодействуют сильному врагу.
Деревянкин, пробежав глазами указы, приказал немедленно размножить их.
К вечеру наш «боевой листок» расхватывали и читали в подразделениях. Ивана Любушкина, не ожидавшего такой чести, качали, тепло поздравляли, говорили ему:
— Ты, Ванюша, наша первая ласточка.
На митинге Евгений Богурский, не успевший еще оправиться от контузии, сказал:
— Я клянусь, пока глаза мои будут видеть, пока в жилах моих есть хоть капля крови, истреблять гнусных выродков человечества, драться до полной победы над врагом. Нет для меня ничего дороже, чем борьба за свободу любимой отчизны.
Позже были награждены и многие другие участники октябрьских боев: Иван Лакомов, Дмитрий Лавриненко, Константин Самохин, Николай Капотов, Петр Воробьев, Фрол Столярчук, Яков Комлов.
В политотделе печатали новые наградные листы. В штабе подводили итоги боевых действий. Главная задача, поставленная перед бригадой, выполнена: бронированные полчища Гудериана задержаны, им нанесен значительный урон — подбито и сожжено сто тридцать три танка, уничтожено сорок девять орудий, восемь самолетов, пятнадцать тягачей с боеприпасами, до полка пехоты, много автомашин, минометов, пулеметов.
Потери бригады в технике незначительны. Еще более важен был выигрыш во времени: за семь дней упорных боев, пока танкисты сражались, умеряя наступательный пыл фашистов, наше командование смогло подтянуть свежие силы к фронту и создать новый, прочный заслон врагу. Все эти дни готовилась к обороне и рабочая Тула.
Ценой больших потерь Гудериан занял Мценск, но до того выдохся, что вынужден был отложить наступление на Тулу на двенадцать дней.
То, что произошло на шоссе Орел — Мценск 4 — 11 октября, трудно уложить в обычные рамки военного события. Соотношение сил было слишком неравным. Гудериан имел танков и пехоты в семь — девять раз больше. Кроме того, на его стороне было значительное превосходство в авиации и артиллерии. Он имел и богатый опыт военных походов.
Так в чем же дело? В чем секрет нашей победы? Да, танков у нас было намного меньше, но по качеству они были лучше, чем у противника. Главное же состояло в том, что наши люди, которых было тоже несравненно меньше, познали горечь народного бедствия, стояли насмерть. Они действовали осмотрительно, маневрировали, умело применяли тактику танковых засад. Гитлеровцы часто натыкались на эти засады, и им казалось, что советских танков очень много. Чтобы произвести такое впечатление на врага, бойцы и командиры бригады затрачивали огромные усилия. Стрелкам приходилось рыть (и довольно быстро) окопы большой протяженности. Они создавали, кроме этого, запасные и ложные окопы и в то же время вели почти непрерывные изнурительные бои с вражескими автоматчиками. Танкисты находились в постоянном движении. Один экипаж не боялся сразиться с целой колонной танков. Раненые не покидали поле боя. Ремонтники работали сутками, чтобы скорее возвратить в строй боевые машины. А зенитчики? Они все время находились под огнем вражеских самолетов, но не только не покидали своего поста, а часто заставляли их подниматься выше в небо либо сбрасывать бомбы куда попало. Командиры, работники штабов и тыла почти все эти ночи не спали, разъезжая по подразделениям, обеспечивая успех в бою, доставляя все нужное для него. Если еще добавить, что все это происходило в условиях осенней распутицы, на пересеченной местности, вдали от баз снабжения, то станет понятным, какие неимоверные усилия потребовались от всех воинов бригады.
В этих ожесточеннейших боях выстояли, морально сломили гитлеровцев, нанесли им сильный удар наши танкисты, крепкие духом, единые в своем благородном порыве защитить родную Москву. Одержал верх над превосходящими силами врага дружный, сплоченный коммунистами, героический воинский коллектив.
