ПОСВЯЩЕНИЕ В КРАСНУЮ АРМИЮ

Суровыми были сентябрьские дни 1919 года для Страны Советов. Молодая республика - находилась в огненном кольце интервенции, контрреволюционных мятежей, разрухи, голода и тифа.

Неприветливо встретили нас, деревенских ребят, бывшие николаевские казармы в Самаре. Мрачные своды тускло освещали фонари «летучая мышь». Спать довелось на голых нарах. Но уже утром нам выдали красноармейскую форму. Потрепанные лапти и зипуны мы с удовольствием отправили в полковой мусорный ящик. В буденовках и гимнастерках тотчас почувствовали себя новыми людьми, полноценными бойцами за родную Советскую власть. Красноармейцы и командиры окружили нас, молодых воинов, поистине отеческой заботой.

В первом запасном полку, куда нас определили, я встретился с Алешкой Воронцовым, односельчанином и другом детства. Узнать Алешку было трудно: некогда вихрастая, а теперь стриженная наголо голова, уши торчком и улыбка до ушей. Все мы, да и я в том числе, как две капли воды, похожи друг на друга.

...Строй новобранцев тянет руки по швам, молодецки выпячивает грудь. «Убрать харчи», — шутливо, но без тени улыбки приказывает командир отделения Пузик, и мы моментально втягиваем животы. Наш командир идет вдоль строя и четко выполняет ружейные приемы. Он бывалый солдат, четыре года провел в окопах первой мировой войны. Строг, справедлив, требователен, никогда не оскорбит и не унизит подчиненного. «Храбрый всегда впереди — и жив. Трусишку и позади убивают», — любит повторять он суворовские слова. Мы сразу же от всей души полюбили своего первого командира.
Незаметно бегут дни нашей учебы. Даже ночью, в коротких солдатских снах, я вижу не родную Ишковку и милый сердцу Малый Иргиз весь в плакучих ивах, а без конца разбираю и собираю трехлинейку, пулемет «максим», хожу в штыковую атаку. Вскоре нам выпадает и первое боевое испытание. И не во сне, а наяву.

Наш взвод неожиданно перебрасывают в одну из казацких станиц Оренбургской губернии, где создалась довольно напряженная обстановка. Короткая речь командира взвода краскома Некрасова, его призыв: «Революция в опасности!» — словно резанули меня по сердцу, рука невольно крепче сжала винтовку.

Вечерело, когда я получил приказ на охрану собрания партячейки станицы. Один за другим подходили к зданию бывшей управы коммунисты — казаки, всего человек двадцать. Но вот стемнело окончательно, и на улицу валом повалили станичники, кулачье, в прошлом царские опричники. Раздалась пьяная матерщина, угрозы.
— Разойдись! — предупредил я. В ответ посыпался град камней. Один из них больно саданул в плечо. Я поспешно выстрелил вверх.
— Стой! Стрелять буду!

В неярком свете луны блеснули оголенные шашки. Пришлось открыть прицельный огонь. Неподалеку послышался топот ног. Это на помощь мне спешили товарищи во главе с краскомом Некрасовым. Утром перед строем мне объявили благодарность за отличное выполнение служебного долга.

Наше обучение подходило к концу. Все чаще в беседах комиссаров, на перекурах звучали названия фронтов, легендарные для нас, еще необстрелянных бойцов, имена Михаила Васильевича Фрунзе, Василия Константиновича Блюхера, Семена Михайловича Буденного. Затаив дыхание, слушал каждый из нас пересказ выступления товарища Ленина на Красной площади перед бойцами, отправлявшимися на фронт.

И наконец свершилось. Ранней весной 1920 года, когда Волга еще дыбилась ледоходом, маршевая рота Самарского запасного полка покинула казармы и погрузилась в товарные вагоны. Наш эшелон медленно потянулся на запад.

Для раздумий и споров в пути времени вдоволь. Многое для нас, вчерашних сельских ребят, было в диковинку. Проезжали большие города, шумные вокзалы, переполненные беженцами и мешочниками, пересекали могучие реки, угрюмые леса. Вокруг эшелона кружились бескрайние степи с тусклыми огоньками убогих деревень. Таких же убогих, как и наша с Алешей родная Ишковка. Это была наша Родина — измученная Россия начала 20-х годов. Но что-то в ней изменилось, что-то неуловимое менялось каждый день.

В Сызрани, где эшелон простоял полдня, местные железнодорожники вышли на коммунистический субботник. Они шли с лопатами, кирками на плечах, с развернутыми знаменами, под звуки духового оркестра. Шли, как на праздник. Праздничное настроение, чувство гордости прямо-таки лучилось у них из глаз. Это настроение счастья труда невольно передалось и нам. С разрешения командования мы высыпали на помощь железнодорожникам. С каким наслаждением схватились за лопаты и кирки истосковавшиеся по труду и земле солдатские руки, руки вчерашних рабочих и крестьян! А потом мы поделились с железнодорожниками своим, нехитрым красноармейским пайком.

Эшелон отмахал уже сотни километров, а душу каждого из нас все еще грело чувство радости от сделанного нами доброго дела, из теплушек неслись песни, звучавшие на субботнике: «Мы наш, мы новый мир построим...», «Смело мы в бой пойдем...».
Наступает вечер. И вместе с ним к сердцу подкрадывается грусть. Мы с Алешей лежим на верхних нарах и в узкое окно вагона-теплушки вглядываемся в мрак, пронизываемый снопами искр из паровозной трубы. Гудят рельсы, им жалобно подпевают телеграфные провода. А память уносит нас в родные края. Давно уже не было весточки из дому. Я закрываю глаза и, словно наяву, вижу наш саманный покосившийся домишко на краю деревни, степь, выжженную суховеем, над речкой погост, где похоронены еще молодыми отец и мать, слышу голоса односельчан...

Родился я 15 октября 1901 года в небольшом селении Ишковка, затерявшемся в степных просторах Самарской губернии, здесь же прошло мое детство. По рассказам односельчан, отец мой пас скот, портняжничал и служил сельским пожарным. Жили они с матерью мирно и дружно, несмотря на суровую жизнь. Судьба рано лишила меня родительской ласки, и бедность прочно свила гнездо в нашей семье, С младшим братом Василием мы остались на попечении бабушки, которая хоть и была не по годам подвижной, энергичной, но часто прихварывала. Восьмилетним мальчишкой я впервые увидел солдата.
Он был высок, статен, красив и выглядел весьма внушительно. Двухъярусная фуражка с петушиным хохолком, увешанная сверкающими медалями — знаками воинской доблести — грудь. Многими ребятами, в том числе и мной, овладела мечта стать солдатом.

В августе 1914 года вспыхнула первая мировая война, полились рекой людские слезы. Бедняки и батраки ругали войну. Кулаки и зажиточная часть крестьян открыто поддерживали кровавую затею царя.

Перед самой войной закончил я церковно-приходскую школу. Учеба давалась трудно. Не имея учебников, готовил уроки от случая к случаю, пользуясь книгами товарищей. С горечью сознавал — дальнейший путь к образованию для меня закрыт.
Вскоре искалеченные войной солдаты стали партиями возвращаться домой. На многое раскрыли они глаза односельчанам. Оказывается, каждый третий воин ходил в атаку без винтовки...

А жить становилось все труднее. От голода, болезней вымирали целые семьи. Плуги, сохи на полях тянули не лошади и быки, а старики, женщины да подростки. Наша саманная хатка все глубже врастала в землю, разваливалась. Не было одежды, хлеба, топлива.

Революционные свершения застали меня в деревне. На первых порах трудно было разобраться в том, что происходило в России. События стремительно нарастали. Деревенская беднота и прибывшие с фронта солдаты пытались понять истинный смысл новых явлений. Крестьяне от беспрерывных церковных богослужений перешли к длительным сходкам, жадно выслушивали наезжающих из города ораторов. Собрания, митинги проходили бурно. Все говорили долго и складно. В ораторах и громких речах не было недостатка. Пустые и звонкие фразы настораживали солдат и крестьян. Они ждали другого — конца войны, мира, земли.

Я, собственно, не знал, к какому берегу прибьет меня народная волна в эти тревожные и неясные дни.

Война с немцами окончилась, но начиналась другая. События подходили к логической развязке. Стороны как будто определились. Бедняки вскоре разобрались в речах ораторов и пошли за Советской властью. Громкие слова на митингах, сходках постепенно уступали место боевому оружию.

Ярко запомнилась картина одного дня.
...Было еще темно, когда сильный взрыв снаряда внезапно разбудил наше село. Все всполошились, высыпали на улицу, внимательно вслушиваясь в артиллерийские и ружейно-пулеметные залпы.
— Вот и сюда война достала, — сказал бывший солдат и заковылял на самодельном костыле.

С восходом солнца бой приблизился к деревне. Мы с другом Алешей забрались на соломенную крышу нашей ветхой избы и, крепко охватив руками закопченную трубу, пристально вглядывались в даль.

Свистели пули, рвались снаряды, вздымая клубы дыма и пыли. К центру деревни двигались навстречу друг другу редкие солдатские цепи, назревала штыковая схватка. В это солнечное утро мы увидели не только солдатскую кровь, но и услышали мучительные стоны раненых.

— Эй, хлопцы! — крикнул бегущий мимо солдат, — слезайте с крыши, а то ведь пуля-дура ненароком зацепит.
Красноармейцы в солдатской форме с красными бантами на груди лихо пошли в атаку. И белогвардейские ряды дрогнули, начали отступать. К полудню беспорядочные выстрелы стихли, скрылись за горизонтом белые и красные, оставив в нашей деревне россыпи стреляных гильз, воронки, убитых и раненых.

Время бежало. Нам с Алексеем не удалось в те дни вступить в Красную Армию. Но вот теперь наша мечта сбылась...
Эшелон, миновав Сызрань, Пензу, следует в Москву. Многие из нас никогда не были в ней и потому с трепетом ожидали встречи.

А вот и она — белокаменная красавица. Навстречу поезду бегут многоэтажные дома, скверы, заводские корпуса, церкви. Только угрюмо и неприветливо встретил нас город. Всюду проглядывают голод и нищета. Потерянно бродят оборванные и истощенные дети; женщины, старики предлагают последние пожитки за кусок черствого хлеба. До боли сжимается сердце при виде обездоленных. Красноармейцы раздают москвичам часть своего скудного пайка. Здесь же, на вокзальной площади, бойко орудуют спекулянты и стяжатели, наживаясь на народном горе.

— Черное воронье! — скрипит зубами Алеша. — Стрелять таких мало...

Раздается протяжный гудок паровоза. Мы быстро вскакиваем в свои вагоны. Москвичи провожают нас со слезами на глазах.
Теперь эшелон мчится по белорусской земле. Чем ближе фронт, тем отчетливее ощущается его дыхание.

Где-то впереди грохочет артиллерийская канонада, леса и даже редкие перелески заполнены военными.

Останавливаемся на станции Птичь. Ветер с запада доносит запах гари и пороховых газов. Это довольно угнетающе действует на каждого из нас.

— Выходи! — несется от вагона к вагону команда. Приказ краток: немедленно получить оружие, патроны, гранаты и с наступлением темноты двинуться маршем к фронту.

   Оглавление   Далее >>