Оглавление
. . .
Перехитрили
. . .

Перехитрили

Нам приказано занять оборону в Погребище. На полной скорости идут туда одиннадцать «живых» танков: надо опередить противника. Вдалеке уже виднеется село. Туда в разведку ушел лейтенант Луговой. Слышу в наушниках его донесение:

— Наблюдаю за колонной танков. Немцы движутся сюда от Калиновки.

Ну вот: мы — с севера, они — с запада. Что же, дадим бой. Передал команду Луговому:
— Отойти и замаскироваться в огородах. Противника пропустить.

Подъехал Столярчук.
— Фрол, идут немецкие танки. Я проскочу вперед и посмотрю сам. А ты аккуратно разверни колонну. Устрой засаду прямо в деревне. Как только войдут, мы их тут и зажмем.
— Добре.
— Пшенин, включай четвертую передачу. На всю железку.

Танк слегка вздрагивает, фыркает и, резко набирая скорость, мчится по дороге, оставляя вихрящуюся пыль за кормой.

Показалась окраина села. Перед нами широкая улица, но идти по ней нельзя: выскочишь — обнаружишь себя. Значит, надо идти огородами.
— Пшенин, сворачивай влево, пойдем за домами.
— Есть, за домами.

Миновали один огород, другой. На третьем БТ внезапно делает резкий клевок, и тут же бешено взревевший мотор перебрасывает машину через какой-то овраг или колодец. Оглядываюсь: позади огромная силосная яма. Просто не верится, что нам удалось перескочить. Не напрасно до войны учили мы экипажи перепрыгивать на танках через ямы, ручейки, промоины. Как видно, для моего водителя эта наука не пропала даром.
— Молодец, Василий, только впредь посматривай внимательней.

Вдруг со стороны дороги, по которой шла наша колонна, появляется «рама», сделала над Погребищем два круга и ушла на запад.
«Вот не было печали. Неужели обнаружили?»

Остановились под деревом у последнего дома. Дудник и Пшенин забросали танк ветками и травой. Сам я быстро взбираюсь на дерево. Очень удобный наблюдательный пункт.

С этого НП насчитал в колоне гитлеровцев примерно двадцать танков. Похоже, за ними машины с пехотой. Впереди, в полукилометре от головы колонны, как два маленьких жучка, мотоцикл и бронемашина. Трудно сказать, разведка это или охранение. Разведка у немцев обычно отрывалась на большее расстояние.

В бинокль разглядел на бронемашине крест. Сомнения исчезают. Решаю пропустить бронемашину с мотоциклом, а колонну разгромить в населенном пункте.

Когда возвратились в батальон, Столярчук доложил, что танки стоят в укрытиях с таким расчетом, чтобы контролировать улицы и все направления возможных обходных маневров противника.

— Но вот, кажется, «рама» засекла нас,— говорит он. — Роту Путилова я в деревню не заводил, а поставил в кустарник. В случае чего — ударит во фланг. Командиры рот и танков сейчас будут здесь.
— Правильно, Фрол. Успеть бы только расправиться с колонной до прихода «юнкерсов».
— Ты не представляешь, Анатолий, как у меня душа болит, ведь я по этой земле в детстве ходил… Не думал, что придется увидеть такое...
— Знаю, Евстафьич, знаю. И нам еще с тобой, друг, многое придется испытать...

Собирались командиры. Как действовать в засаде, они знают, особых разъяснений не требуется. Но эта засада необычная. Вполне возможно, что придется обороняться под бомбежкой и артобстрелом. Как бы туго ни пришлось, нужно нанести врагу наибольший урон.

— Огонь открывать только после моего выстрела, но каждый должен заранее выбрать цель...
В это время подбежал Дудник, доложил:
— Товарищ старший лейтенант? Луговой передал, немцы остановились и разворачиваются.
— По местам!

Командиры врассыпную помчались к своим машинам.

Ясно, воздушный разведчик открыл нас, и никакой засады с ее внезапным огнем не получится. Будем попросту оборонять населенный пункт. Но все же, если схитрить, — заманим.

Воробьева направил к Луговому и Путилову. Столярчук остается в центре села с Соколовым и Раковым. А сам я с двумя танками лейтенанта Кравцова опять выдвинулся вперед, немного левее прежнего места, поближе к кустарнику. Отсюда хорошо виден правый фланг боевого порядка противника. Его танки с пехотой на броне медленно движутся к деревне.

Взлетела немецкая ракета; и сразу из дальней рощицы торопливо захлопали выстрелы. У окраины стали рваться мины.

«Ага,— мелькает мысль, — ведут наступление по всем правилам, хоть и с жидкой, но все же артиллерийской подготовкой».
На глаз прикинул расстояние: 500 метров... 400... 350...

В поле зрения десять танков. Очевидно, и на левом фланге не меньше.

Вот прекратился обстрел. Враг рассчитывал накрыть нас огнем на западной окраине, да не вышло: часть наших танков стоит за селом, а часть замаскирована по огородам.

Ползут и ползут башни с крестами. Слегка покачиваются наведенные в нашу сторону пушки. Но гитлеровцы нас не видят и потому выжидают. Подошли к окраине, ищут цели и не находят.

В село втягиваются три головные машины. За ними пристраиваются другие. Мимо нас проходят правофланговые танки. Они открывают неприцельный огонь. Нам это выгодно: пусть лупят по пустому месту.

250... 200... 150...

Дудник смотрит на меня с нетерпением. Беспокоится. Он давно уже зарядил пушку. Пора. Ловлю в перекрестие прицела борт вражеской машины и нажимаю спуск. На таком расстоянии промаха быть не может. Кручу маховичок поворотного механизма, беру на прицел другую машину, но меня опередили — она уже горит. Подбиваем с Дудником еще один танк.

Справа и слева гремят выстрелы пушек, трещат короткие пулеметные очереди: наши танкисты в упор расстреливают врага. Автоматчики залегли и не пытаются подняться. Куда девался их бравый вид? Протрезвели! Ищут укрытия не успевшие войти в деревню танки. Ищут — и наталкиваются на наши снаряды. Где-то в центре села одновременно взвиваются два столба дыма. Значит, Столярчук выбрал подходящий момент и захлопнул мышеловку.

По моей команде Путилов ударяет с фланга, и фашисты, оставив половину своих танков, откатываются назад, за позиции артиллерии. Спустя два часа они снова атакуют, стремясь обойти село. Теперь их поддерживает не только артиллерия, но и бомбардировщики.

Но и эта атака была отбита. Противник снова попал под наш фланкирующий огонь и оставил на поле боя пять танков.

Чтобы избежать удара авиации, быстро сменили позиции. Прикрывать село осталось усиленное боевое охранение.

Наша хитрость снова удалась. Всего же в том бою мы подбили и сожгли до полутора десятков танков. Мы потеряли лишь две машины.

И была еще одна тяжелая потеря: погиб командир роты старший лейтенант Соколов. Смертельно раненный, он умер на руках своего механика-водителя.

В роще, куда мы перешли после боя, экипажи заправили баки горючим, пополнили боекомплект, осмотрели машины. Я копался в башне, проверяя радиостанцию.
— Петро, — услышал я голос Токарева,— куда бредешь? Двигай к нам.

Я выглянул и увидел Петю Скаренко, подходившего к бойцам.
— Закуришь?
— Никогда не курил и не собираюсь.
— Постой. А где твоя пилотка? Ты ведь недавно получил.
— В селе оставил.
— Как оставил? Где?
— Женщине подарил.
— Подарил? Вот чудак. Зачем женщине пилотка?
— Да ты, Петро, расскажи-ка толком, — вмешался механик-водитель Дибин.

— Да тут и рассказывать нечего. Когда немцев второй раз отбили и стало тихо, я пошел за водой. Смотрю: дом, колодец, женщина воду набирает, оглядывается. Подхожу. Ставит она на землю полное ведро и говорит:
«Пей, сынок. Видать, уморился». Я снял пилотку, положил на сруб, а женщина берет ее в руки, смотрит на звездочку, а потом пилотку прижала к груди.
— С чего это она, а? — недоумевает кто-то из слушателей.
— Ну она сама все и рассказала, — продолжал Петя. — У нее сын погиб на фронте, единственный сын. В такой же новенькой пилотке со звездочкой промаршировал с новобранцами через деревню. Последнее, что видела мать, — была пилотка.

Тогда я и говорю:
«Берите, мамаша, на память». Протянул ей пилотку, смотрю, а в глазах у нее — слезы.

Голос мальчика зазвучал тише.
— Засомневалась она: «А ты-то, говорит, как же без пилотки?» Я успокоил ее: «У меня, говорю, другая есть». Донес ей ведра до дома. Поцеловала меня на прощание и сказала: «Передай, сынок, своим товарищам, что любим мы вас всех. Как сынов родных... А врагам никакой пощады...»

Незаметно я вылез из машины и подошел к кругу бойцов. Все молчали, каждый по-своему размышляя над коротким рассказом Пети Скаренко.

Погребище мы удерживали до утра, а потом нас перебросили на другой рубеж.

На рассвете из башни своего танка я увидел, как от проселка через поле прямо к нам пробирается черный мотоцикл с коляской. В батальоне и в полку таких мотоциклов не было. Выходит, вражеский.

«Что за чертовщина! Как он сюда попал?»
— Дудник, разверни пушку, возьми мотоцикл на прицел.
— Есть!

На мотоцикле заметили наведенный на них ствол и сразу же подняли белый лоскут. Значит, действительно немцы. Едут сдаваться в плен? Вот новость.

Наблюдаю за ними в бинокль: две фигуры в серо-зеленой форме. Похоже, что в коляске офицер, а за рулем — солдат. Но кто это выглядывает из-за спины солдата и машет белым лоскутом?
«Неужели Воробьев? Да, он. Ну и компания!»
— Хальт! — командует мой начштаба, и мотоцикл останавливается возле танка.
— Хенде хох! — Воробьев прячет в карман платок и направляет на пленных пистолет.

Водитель поднимает руки. Офицер медленно вылезает из коляски. Руки у него связаны шнуром от пистолета.

«Ну лейтенант! Ну молодчина! — подумал я.— Да он, оказывается, прирожденный разведчик. Не зря я послал его ночью с танками в поиск».
— Шнель, шнель! — торопит Воробьев.
— Товарищ старший лейтенант, — докладывает он, — взяты в плен майор-интендант и рядовой. Напоролись на нашу засаду под Калиновкой. Я с ними сюда прямиком, чтобы времени не терять. Вот парабеллум и полевая сумка.

Дудник взял пленных под охрану и отвел на полянку.

Немного погодя у края рощи послышался шум танковых моторов.
— Ага, вот и мои машинки. Кажется, пришли прямо к кухне. — Улыбнулся Воробьев. — Проголодались хлопцы.
— Ну и задал ты мне задачу! Смотрю — три фашиста сами в плен едут. Ты ведь тоже сдавался.
— Своим я всегда готов сдаться. Особенно с таким уловом, — рассмеялся Андрей.
— Нет-нет, зрелище было что надо: ты так старательно платочком размахивал.

Мы от души посмеялись: воистину такие курьезы встретишь только на войне.
— Ты вот что, иди-ка поешь, а потом доложишь, что видел, — посоветовал я. Подумав, что пленных тоже следовало бы накормить, я послал механика-водителя с котелками на кухню.

В это время ко мне подошел Столярчук.
— Разговаривал с разведчиками, — сказал он. — Мотоциклист, оказывается, поляк, отличный водитель, Надо к нему присмотреться.

Я не успел ответить, потому что с котелком в руке подошел крайне возбужденный Пшенин.
— Товарищ старший лейтенант, — возмущенно выпалил он, — не пойму я этого фашиста. Вроде и язык наш понимает: говорит — голодный, а от каши отказывается. Солдат наворачивает вовсю, а этот сидит как сыч.

Мы направляемся к пленным все вместе.
— Встать! — Дудник повел автоматом снизу вверх.

Пленные вскочили.

Подхожу к майору и смотрю ему прямо в глаза:
— Почему не ешь? Варум? — я показываю на котелок.
— Каледни,— цедит интендант.
— Голодный, так на, бери, — протягивает котелок Пшенин.
— Он говорит не «голодный», а «холодная». Каша колодная, — пояснил подошедший Воробьев.

Никогда, ни до этого случая, ни после, не чувствовал я такого прилива бешеной ярости. «А-а, холодная? Убью гада!» — мелькнуло в голове, и рука потянулась к кобуре.

Кто-то крепко схватил меня за кисть. Раздался спокойный голос политрука:
— Возьми себя в руки.

Гнев еще кипел во мне, но я уже опомнился. И вдруг метаморфоза: с пленного майора как-то сразу влетела напыщенность, он берет котелок с остывшей кашей, благодарит.

Офицер на допросе дал важные сведения. Солдат-мотоциклист оказался рабочим из Познани. Он охотно рассказал все и о себе и о своем шефе. Что-то в этом поляке располагало к нему. Хорошенько присмотревшись к Станиславу, мы временно оставили его мотоциклистом при батальоне. Работал он честно, и позднее нам жаль было с ним расставаться.

Ночью под проливным дождем мы остановились в лесу, недалеко от села Ильинцы.

Подразделениям нашего полка дается направление отхода на Звенигородку. Бросок на Первомайск выпал на долю только моего батальона, который временно должен стать арьергардом, прикрывающим отступление стрелковых частей.

Итак, завтра утром — в поход. Лишь одна ночь осталась нам для подготовки, а дел у всех танкистов по горло: надо отремонтировать двигатели, тщательно проверить и починить важнейшие узлы боевых маша подогнать траки: гусеничные ленты на несколько машинах болтаются, как разношенные лапти.

Как муравьи, копаются экипажи в машинах, заправляют их бензином и маслом, подтягивают гусеницы, регулируют механизмы, исправляют повреждения. Дружно идет работа.

И, кажется, совсем забыли бойцы, что ни у кого за целый день не было во рту и макового зернышка. Горючее-то нам подвезли, а о питании забыли. А тут еще Столярчук отстал где-то с хвостом колонны и не появляется.

Воробьеву я приказал организовать разведку и охранение.

Вдруг за лесом загудели моторы, В темноте едва различил силуэты танков. Идут парами: одни тянут на буксире других. Ну вот наконец и отставшие при были.
— Почему буксируешь? — спросил у Столярчука, спрыгнувшего с ведущей машины.

Он, покрякивая, присел несколько раз, размял затекшие ноги.
— Иначе не доехали бы. Понимаешь, проверяю — в трех машинах горючего с гулькин нос. И так и этак прикидываю: не дойдут. Останутся на съедение «юнкерсам». Быстренько сливаем остатки бензина из одних танков в другие и берем на буксир те, что с пустыми баками. Тянем потихоньку. А тут, когда стало смеркаться, появляется над нами звено бомбардировщиков. Ну, думаю, будь что будет. Командую: «Скорость не снижать, с дороги не сходить». Видимость-то плохая, может, мозгую, за своих примут. И представь, сделали они два захода, видят — мы на них внимания не обращаем, и ушли.

Рассказав о своих мытарствах, Столярчук поинтересовался, поели бойцы или нет.
— Послал разведку в деревню. Может, найдут продовольствие.

На опушке леса в километре от нас время от времени густую темь прорезали лучи фар, надрывно завывали моторы буксующих автомашин. Определенно — войска, только чьи?

Вскоре возвращаются разведчики:
— В лесу враг: танки и мотопехота.

Ничего себе, веселое соседство.

Левофланговую роту разворачиваю фронтом к противнику. Усиливаю охранение. Приказываю экипажам быть в готовности. Но фашисты нас не замечают. 

Ко мне бодро шагает Петя Скаренко в льняной с заплатами рубахе, босой, одна штанина подвернута выше колена. Если Воробьев его посылал в разведку, значит, у парня благоприятные вести — по лицу вижу. Так и есть.
— В деревне фашисты.
— А что еще?
— Две кухни. Недалеко от окраины. Варят вовсю.
— Вот с этого бы и начинал, — улыбается Воробьев.
— Ну и как они?..— Я не договариваю, знаю, что Петя и так поймет. 
— Можно подзанять.
— Как же ты пробрался? Как нашел кухни-то?

Парнишка хмыкает, трет кулаком у себя под носом и разъясняет:
— Вечером в лесу я увидел козла. Кто-то привязал к дереву и забыл. Я отвязал козла и повел его в деревню. Темно-темно, дождь как из ведра, и на улице вроде бы никого. Вдруг мой бородатый ни с того ни сего: «Ме-ке-ке-ке». Тут сразу на меня сбоку луч фонарика: «Хальт! Кто есть?»

Подбегают двое. Офицер и солдат.
— Я, — говорю, — Петро. Козла до хаты гоню. — А куцехвостый поворачивает голову на свет, стряхивает воду с бороды и опять: «Ме-ке-ке».
Офицер толкнул меня да как гаркнет: «Шнель! Шнель!»

Так и дошагал я до колодца, а кухни как раз рядом. Над ними брезент натянут. Там всего шесть поваров. В темноте легко можно снять.
— Куда же ты своего козла дел? — треплет его по плечу Столярчук. 
— А мы с ним закоулочком, закоулочком и—в лес. Он тут поблизости на привязи. Может, пригодится еще, когда на задание пойду.
— Молодец, Петро, — обнимает мальчика Фрол. — И хорошо держишься. Только зря не рискуй, будь осторожен. Усвоил?
— Усвоил.

Для захвата кухни создаем группу под командованием лейтенанта Лугового. Он взял десантников на свой танк и с выключенными фарами двинулся к деревне. На окраине механик-водитель Рындин приостановил машину, и разведчики спешились. Петя Скаренко тихо провел товарищей вдоль домов прямо к кухне.

Потребовалось лишь несколько секунд, чтобы снять часового и заткнуть рты поварам. Еще мгновение — и походная кухня прицеплена к подошедшему танку, а разведчики взобрались на его корму, держа автоматы наготове. Ровный шум мотора слился с шумом дождя, и свежий ужин тихонько «заковылял» по размокшей колее...

Той ночью котелки наших танкистов были щедро наполнены отменной гречневой кашей с салом. Мы немного пожалели, что не смогли захватить за один рейс обе кухни и оставили фрицам суп.

Но... время не ждало. Нужно было немедля выступать в новый трудный поход. Мы отошли от леса на полкилометра, дали из пушек несколько залпов по скоплению противника и, разбрасывая грязь, помчались по проселку в сплошной завесе ливня.

Весь остаток ночи запрашивал по радио тыловую заставу: нет ли погони? Но гитлеровцы и не думали нас преследовать. Должно быть, так и не поняли, что к чему.

Выполнив задание, мы предприняли новый большой марш-бросок, теперь уже на север, к Звенигородке.

Там в составе полка до самой Смелы вели тяжелые бои с танками врага. Дрались в окружении. С большими потерями удалось наконец пробиться к своим под Черкассы. В эти дни мы потеряли еще одного командира роты: погиб старший лейтенант Путилов.

Какова дальнейшая судьба нашей дивизии? В Черкассах мы узнали, что есть приказ вывести дивизию на переформирование.

Сдали уцелевшую материальную часть и в начале августа эшелоном выехали в тыл.

С тяжелым сердцем покидали украинскую землю. Не знали — надолго ли, но верили, что вернемся.

   Далее >>